— Ну чего тебе! — огрызнулся он.
Беко был уже далеко.
— Эй! — крикнул парень, поднимая обеими руками партитуру.
Беко обернулся:
— Чего?
— Будь здоров!
— И ты тоже!
Выйдя из переулка, Беко повернул налево, потому что увидел шлагбаум. Вдоль железной дороги тянулась тропка, по ней и пошел Беко. Его мучил страх, что никогда больше он не увидит своего дома, никогда не увидит кипарисов «Родника надежды», не увидит осин, молчаливо стоящих за рестораном, седеющих при первом дуновении ветерка. Он истомился в разлуке с ними, как будто целую вечность не был дома.
— Цып-цып-цып,— слышался ему голос матери.
В поле стоял товарный поезд без паровоза. Дверь одного из вагонов была открыта. Беко влез в вагон. Лунный свет лежал на полу, как ковер. Беко прилег в темном углу. Цып-цып-цып,— повторил голос. Потом мать подошла к нему и провела по лицу холодной, шершавой рукой. Беко прижался к руке губами.
— Поделись со всеми,— прошептал он,— если хочешь, чтобы...
— Цып-цып-цып,— в самое ухо бубнил голос.
— Цып-цып-цып...
— Если хочешь, чтобы...
Поезд неслышно двинулся, словно отплыла лодка, плохо привязанная к причалу...
Нуца была скромной, покладистой и робкой женщиной. Но все эти качества относились к миру роскоши, а ей было не до этого, у нее была семья на плечах, и это ярмо она волокла, можно считать, в одиночку. Поэтому улыбка редко появлялась на ее обожженном, как черепица, лице. Язык у нее был острый. «Кусается, как крапива»,— говорил Александр, который, казалось, только затем и выполнял скучную однообразную работу трестовского экономиста, чтобы теперь сидеть под деревом и склеивать разбитую посуду.
Как только он вышел на пенсию, словно глаза раскрыл и увидел свое настоящее призвание. Некоторые иронически отзываются о его деятельности. Но Александр относит насмешки за счет людской глупости и внимания на них не обращает.
Однажды к нему во двор зашел нищий и попросил позволения отдохнуть. Александр пригласил его в дом, но старик отказался. Он сел на землю у колодца, снял сапоги, развернул желтые, провонявшие потом портянки и два дня со слезами блаженства на глазах почесывал темные, потрескавшиеся, как печеный картофель, пятки. Воду он пил из черепка, который Нуца ставила для кур.
— Подожди, я стакан вынесу,— огорчился Александр.
— Не надо,— улыбнулся нищий,— когда-то ведь и этот черепок был кувшином.
Эти слова запали Александру в душу... Он даже занес черепок в дом и бережно хранил на столе, словно на нем была начертана истина... «Все, что ломается, должно быть немедленно восстановлено, иначе не сможет существовать мир. Когда у одного человека рвется рубаха, холодно всему миру»,— думал Александр.
Так Александр стал мастером. Сидит и склеивает черепки. «Иные ищут истину, как клад, как славу или благополучие. Они ничего не найдут. Истину мы не видим так же, как собственные глаза, но это не значит, что ее не существует. Истина в нас, а мы ищем ее на стороне. Сколько людей, столько и истин. У многих, правда, она лежит без дела, как одежда в комоде, а хозяин гуляет голышом, как беспечный курортник на пляже. Ну, а если не слава, не положение и не богатство, что же тогда —= эта твоя истина? Терновый венец? Нет, дорогой, истина — это склеивание разбитого кувшина».
Многие потешаются над работой Александра, не понимают ее — и все. «Грош цена такой истине, которую все понимают»,— смеется Александр про себя.
Нуца тоже считала, что Александр не от мира сего, часто ворчала: «Встань, делом займись, разве мужское это занятие — черепки собирать». Однако в глубине души она жалела его и даже гордилась, что он не такой, как все. У Нуцы была добрая душа, но не было времени эту доброту показывать. Это Нуца тоже считала непозволительной роскошью, точнее — потерей бдительности. Иногда, правда, она позволяла себе выпустить на волю часть скопившейся в сердце доброты, чтобы полегчало. Может, она чувствовала, что накопленная, скрытая доброта — та же злоба. Но делала она это экономно, как крестьянин, наработавшийся за неделю, пьет пиво в привокзальном павильоне, одну только кружку, потому что, если он выпьет вторую, проволоки для ограды будет на метр меньше.
Что такое их жизнь? — Нуца приложила ладонь ко рту.— Бесконечное терпение, ожидание. Вот построим дом, и тогда... Вот вырастет сын, и тогда... Что тогда? — у Нуцы сердце зашлось от боли: она увидела, как под яблоней вместо Александра сидит седой, сгорбленный Беко и играет на трубе.
«Одна у него радость, и ту я отравила»,— подумала она все с той же болью. Вспомнила, как Беко вернулся под утро, утомленный, разбитый, с каким-то безумным
лицом, и лег у дверей комнаты, куда Нуца никого не впускала.
«Как собака, заснул на пороге,— застонала Нуца.— Сынок, сыночек!»
Она поднялась по лестнице. Ноги ныли, приходилось упираться руками в колени, чтобы взобраться на следующую ступеньку. Она. достала из кармана передника тяжелую связку ключей, отыскала ключ от залы и сунула в дверь.
В комнате было темно.
«Зачем ты прячешь столько добра? Для кого?» — выкрикнул кто-то из ее сердца, потому что этот кто-то уже знал, что Беко не вернется домой.
«Затем, чтобы гроб мой стоял на этом столе!»
Она встала на суконки и заскользила к окну. Раскрыла ставни. «Принесу сейчас топор и все порублю». На стене заметила портрет Беко. Из бамбуковой рамки смотрел большеглазый худенький мальчик. Нет, ее Беко был здесь, дома. Ушел тот, который принадлежал Беко. Она обрадовалась, хотя радоваться было нечему. Так радуется человек, который потерял все имущество и вдруг нашел в кармане рубль. Нуца осторожно прикрыла ставни, скользя на суконках, подошла к дверям и некоторое время стояла на пороге, вцепившись в ручку обеими руками, словно не хотела уходить, а кто-то ее выталкивал.
Ветвь, выросшую из ее сердца, сломал ветер, ветка еще держалась, и сейчас главное — чтобы выдюжило сердце, стерпело, тогда можно не бояться за ветку.
Она спускалась во двор, когда у ворот заметила Зину.
— Извините, пожалуйста,— начала Зина несмело. Труднее всего ей было прийти сюда.— Дато случайно не у вас?
Нуца вся напряглась. Эту женщину она ненавидела, но ее голос, такой знакомый, что она подумала: не себя ли я слышу? — ее голос угодил в ту самую точку, где дремала доброта. И еще она поняла, и это было уже совсем неожиданно, и не только неожиданно, но просто невероятно, что за последнее время эта чужая женщина стала близкой и родной. Ей казалось, что при первой же встрече она оттаскает ее за волосы и отругает. Но ее голос пролил в душу Нуцы странное тепло, как будто говорил: ты — мать, а я — твое дитя.
«Она тоже ищет сына»,— подумала Нуца, и ей захотелось протянуть руку через забор и погладить Зину по растрепавшимся волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34