— Один момент, товарищи. Мы не помешаем вам. Здесь наш красный уголок. Может быть, пройдемте дальше, товарищ заместитель председателя?
Хельви поняла, что директор хотел беспокоить их. Хороший специалист, знавший дело и умело руководивший предприятием, директор был вообще очень деликатным человеком. Рядом со скромностью директора поведение Лапетеуса выглядело еще более чуждым. Андрее держался так, как обычно держатся люди, привыкшие к тому, что с ними обращаются почтительно, что им все показывают, а они считают своим долгом доброжелательно кивать головой и снисходительно интересоваться тем, как подвигается работа.
Андрее явно не заметил Хельви. Вокруг стола сидело человгк десять, а он стоял в дверях всего минуту или две.
Директор и Лапетеус ушли, и Хельви сразу же забыла о них, как забыли и другие. Все торопились. Вот-вот должно было начаться собрание, а итоги социалистического соревнования за прошлый квартал еще не были рассмотрены.
На общем собрании Хельви снова увидела Андреса. Он поднялся на трибуну и начал свой доклад. Сперва Хельви не слушала, о чем говорил Лапегеус, но вскоре текст, который он зачитывал, показался ей знакомым — им отделы пропаганды снабжали докладчиков. Лекторы и другие представители по-разному пользовались этими текстами, которые почему-то назывались тезисами: одни как вспомогательным материалом, другие просто отбарабанивали его слово в слово. Хельви испытывала неловкость оттого, что Андрее действовал по примеру последних. Тревожило и другое. Он держался с какой-то надменной самоуверенностью, которую Хельви часто замечала у людей, работавших в цетральных учреждениях. Такие деятели никогда не говорят с работниками подчиненных учреждений как равный с равным, а как-то иначе. Они всегда ощущают потребность поучать — даже в том случае, если они ничего не понимают в вещах, о которых говорят. Ожидают, что к ним будут относиться внимательно, как всегда к авторитетам, и не любят, когда с ними спорят. От конкретных вопросов они увиливают, заменяя их общими рассуждениями. И общими истинами они обрушиваются на каждого, кто не хочет признавать их безошибочность. Всем своим поведением они словно воплощают определенную точку зрения: я представитель вышестоящего органа,— следовательно, я прав.
Лапетеус был высокого роста, а трибуна, на которой он стоял, низкая. Подчеркивая какую-нибудь мысль, он наклонялся вперед, опирался руками о трибуну и задирал подбородок. В эти моменты он напоминал Юр-вена.
Хельви отвела от него взгляд. Ей было неприятно видеть Андреса таким. Человек, который подчеркнуто прямо стоял на трибуне и бросал то громким, то тихим голосом в зал написанные ему на бумажке слова, был для нее чужим человеком.
Совсем чужим.
Ощущать это было досадно.
За спиной Хельви бранились женщины-торговки. На рынке они сдирали с людей по три шкуры за моюко и масло. Они стали честить мастера, который с каждой зарплаты клянчил себе на пол-литра.
Хельви подумала, что Лапетеусу пора бы кончать.
И размышляла о том, что, наверно, никогда не научится быстро улавливать сущность людей. Андреса она сперва сочла за труса и шкурника, погом решила, что он смелый, по крайней мере прямолинейный человек, а выходит, Андрее был совсем другой.
Хельви снова взглянула на выступавшего, который все еще бравурно бросал слова в зал. Показалось, что Андрее заметил ее. Хельви это не взволновало. Как странно—люди входят друг другу в жизнь и снова уходят из нее. И ведь она любила его. В ней пробудилось что-то теплое. Теплое и нежное. Следовало бы подойти и что-нибудь сказать Апдресу. Ну, хотя бы, чтобы он не принимал казенную позу руководящего деятеля. Или по крайней мере не выдавал бы чужих слов за свои. Но Хельви очень хорошо знала, что она не пойдет и не будет говорить с Андресом. Потому что ему больше не нужны ее слова. И, вероятно, никогда не были нужны.
Через четверть часа Лапетеус кончил.
Женщины за спиной продолжали перешептываться. Теперь они говорили о том, что из деревни люди перебираются в город, что квартир нет и это, наверно, останется вечной бедой.
Объявили перерыв. И что после перерыва артисты филармонии дадут концерт.
В коридор вела узкая дверь. Да и сам коридор не был просторным. Поэтому зал пустел медленно. Хельви подумала, что можно бы обойтись и без концерта. Все равно половина людей уйдет.
Ее окликнули.
Хельви узнала голос директора.
— Товарищ Лапетеус просит вас к себе.
Хельви видела удивленное лицо директора, но, человек деликатный, он ничего не спросил у нее. «Что бы он сделал,— подумала Хельви,— если бы я сказала ему, что была любовницей Лапетеуса?» Сейчас она была противна самой себе.
Расставив ноги, Лапетеус стоял перед столом президиума и говорил громким голосом человека, убежденного в уместности своих слов, о том, что штурмовщина в конце квартала говорит о серьезных недостатках в организации работы на предприятии и что нужно сделать все, чтобы обеспечить ритмичную, строго по графику работу цехов и предприятий.
— Здравствуй,— протянул он Хельви свою сильную руку.
— Добрый день.
Лапетеус отвел ее чуть-чуть в сторону от других и сказал:
— Давно не видались. Время прямо летит. У вас хорошая фабрика. По выполнению плана одна из самых передовых в области. Штурмовщина еще бывает, но... Я знал, что ты здесь работаешь.
— Фабрика хорошая.
— Я порой завидую людям, которые непосредственно принимают участие в производстве, делают что-то своими руками. Так сказать, мужчинам и женщинам от станка. Они конкретно видят, могут пощупать рукой плоды своего труда. Нигде я не чувствовал себя так естественно, как в лесу, с пилой в руках.
Хельви еще острее, чем во время его выступления, почувствовала, что Андрее сильно изменился. Раньше он не был таким самоуверенным и разговорчивым. Почему он так говорит? Делает вид, что он свой человек, или действительно хочет им быть?
Они обменивались пустыми словами. Видимо, и Лапетеус понял, что им нечего больше сказать друг другу, и перевел разговор на общих знакомых.
— Майор Роогас уехал из Вильянди. Почему, этого я в толк не возьму. Он мог быть уверен в моей помощи А Паювийдик недавно приходил ко мне в исполком Жаловался. В ближайшее время посмотрю, что у него там стряслось. Хаавнк делает карьеру — его перевели в редакцию центрального органа. Ну, перо у него бойкое. Не повезло Пыдрусу.
— Пыдрус нуждается в поддержке,—сказала Хельви.
— Он сам во многом виноват,— произнес Лапетеус.
— Ему не позволяют работать даже учителем. Что же ему делать? Пригласи его к себе, поговори с ним. Вдруг сможешь помочь?
—- Из школы ему все же придется уйти,— заметил Лапетеус.
— Он учитель. Учитель математики.
— Школа не единственное место работы для такого человека, как он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63