— Что ты городишь,— взорвалась Сальме.— Что бы там ни болтали, я в своей комнате и делаю что хочу. Мой дом — мой закон. Чем я мешаю тебе? И так живу тихонечко и на глаза тебе не попадаюсь, хожу смирнехонько на цыпочкам! Не стыдно тебе?!
— Подумаешь, забот у тебя прорва, засветло не успеваешь управиться. Не спится тебе, старая, и чего ты колобродишь ночью, перебиваешь сон рабочему человеку.
— Пес твой виноват,— сказала Сальме и, прежде чем телятница успела что-то произнести, воскликнула: — Это уж точно! Все твой пес виноват! Я такой паскуды не держала бы, и жрет что заправский мужик.
— Заткнись! Собака моя и никому не мешает!
— Да, говори, говори! Так уж и не мешает, почти каждую божью ночь покоя нет, всю усадьбу будит. Воет так страшно, по коже мороз подирает... Я никого не слушаю, я у себя в комнатке, мне ее совхоз дал, делаю что хочу. Но такую паскуду, как твой пес, надобно прикончить. Хоть пришел бы какой мужчина и застрелил...
Сальме резко дернула плечом и ушла к себе в комнату.
«Еще чего, будет меня учить»,— пробормотала она и наложила крючок на дверь. И дернула головой.
Они с Хильдегард давно уже были в ссоре, она тлела как уголь под золой, то разгораясь, то почти затухая. Хильдегард винила ее, что колобродит по ночам, гремит чем попало, а Сальме шпыняла соседку за ее пса.
ПЕРВАЯ МЫСЛЬ О КОФЕ
И снова Сальме вышагивала взад-вперед по комнате, так что скрипели половицы. Она думала о собаке, о соседке и о правде-справедливости, которой ей не найти. То есть найти-то найдешь, но ненадолго. Ибо стоит ей найти правоту-справедливость, как снова появится Хильдегард и разнесет все в пух и прах, испепелит ее.
Время будто застряло на месте, хоть подталкивай его, переводи пальцем стрелку часов.
Хотя спешить Сальме было некуда, она торопилась, торопилась, была в нетерпении, будто опаздывала.
Стрелка уже миновала семь.
Настала пора варить кофе.
Сальме взяла из ведра перед топкой брикет торфа, растопила плиту и поставила на огонь кастрюлю.
Кофе лежал у нее в банке, завернутой в газету и крест- накрест перевязанной оранжевой шерстяной ниткой, чтобы не выдыхался. На полях газеты было нацарапано «кофе».
Закипела вода. Сальме вытащила из-под стола немецкий ящик, в котором когда-то были мины, и открыла банку с кофе. Кофе не осталось. Сноха привезла ей на крещение банку молотого кофе и велела пить каждое утро, чтобы повысить давление крови, чтобы у Сальме не кружилась голова.
Да, она непременно должна пить кофе. Каждое слово снохи было для нее как откровение. Вот и в последнем письме было сказано, что Сальме должна постоянно пить кофе и по возможности чаще гулять, так как опять появился жуткий грипп и она, сноха, леча других, заболела сама.
Сальме снова какое-то время смотрела на часы, склонив голову, будто сомневалась, нет ли тут какого-нибудь подвоха. Идти в магазин было еще рано. Если она выйдет из дому, надо затушить огонь в плите, не то брикет будет полыхать долго, мало ли что может случиться, если она выйдет. В газете «Эдаси» недавно писали о большом пожаре: из-за оставленного без присмотра очага загорелся дом. Сальме выгребла кочергой весь брикет и залила водой. Из ведра поднялся удушливый чад. Сальме заглянула в печь и засомневалась, все ли там прогорело... На всякий случай переставила кастрюлю и плеснула воды в топку. Теперь-то наверняка все затухло. Едва она открыла дверь, впустив в комнату запах свиной картофельной болтушки, на пороге снова появилась Хильдегард во всем своем великолепии, в старом ватнике, с красным лицом, и сказала:
— И того больше! Какого хрена ты там жжешь? Весь дом в гари и копоти.
Сальме не повернула и головы к телятнице, только передернула плечами:
— Хочу выкурить тебя.
— Еще увидим, кто кого выкурит, раз уж ты на этакое пошла. Старая, не можешь посидеть спокойно, повязать или почитать.
— Я ничего не читаю и не вижу,— резко ответила Сальме.— У меня уже зрение не то. Стану я портить себе глаза. Книги я в библиотеку вернула и больше ни одной не возьму.
Сальме захлопнула дверь и закашлялась.
УТРЕННЯЯ ПРОДЕЛКА
Сальме собралась выйти, она повязала шапку подаренным снохой красным шарфом, взяла черную сумку, взяла палку от метлы. После некоторого колебания она надела черное пальто; говорила же сноха, что, выходя на улицу, надо надевать новое пальто, а не ватник, для кого еще беречь эту обнову. Для кого же, как не для костлявой, отшучивалась Сальме всякий раз, когда надо было надевать верхнюю одежду. Чего доброго, еще запачкаешь новое пальто во дворе, колебалась она.
В коридоре ей попался навстречу бригадир Тальвинг, сумрачный и озабоченный, полы полушубка были застегнуты, пуговицы — совсем как стиснутые зубы на его круглом, с сильными чертами лице.
— Доброе утро! — ответила на его приветствие Сальме.— Что, идешь уже завтракать, людей на работу разнарядил?
— Нет,— беззвучно ответил Тальвинг.— Плохо мое дело, умираю.— И он прошел в свою квартиру.
Сальме недоверчиво усмехнулась. Неужто умрет? Мужчина в полном соку, как был, с железным здоровьем. Вот те штука! Небось опять голова разболелась после ночной попойки.
Сальме запрятала ключ от комнаты под одежду, накинув тесемку на шею. Она боялась, как бы ключ не пропал, будешь тогда кукарекать, грешная душа, звать на помощь кузнеца или ковыряться сама топором в пробое, выколупывая железку из косяка.
В коридоре она зацепила полой пальто о ручку шкафа, стоявшего в проходе. То был шкаф Хильдегард, и разговоров о нем было много. Нужно же было ей поставить его острым углом и еще более острой ручкой к проходу; сколько раз Сальме ушибалась о него или задевала о железку ватником. А Хильдегард только смеялась: чего ты, мол, обтираешь стены; ходи посреди коридора. И пришлось в конце концов обмотать острую ручку старым шарфом, чтобы не рвала одежду в темноте.
На крыльце ничего уже не осталось от старинного цветного витража, все было побито, теперь к переплетам окна были приколочены нестроганые обрезки досок. На каменной лестнице было скользко, и Сальме, которая читала в газетах, что кости старых людей хрупкие, легко ломаются и трудно срастаются, спускалась почти на четвереньках, лишь бы миновать скользкую от натоптанного снега лестницу.
На дворе брезжило февральское утро. Чернели деревья в парке, каркали вороны. Из ноздрей проезжавшей мимо лошади клубами вырывался серый пар. На дороге Сальме обогнала машина, старуха остановилась, воткнув палку от метлы в накатанный снег. Шаг за шагом шла она, ощущая страх при каждом движении,— как бы не упасть.
Только бы магазин сегодня был открыт и она успела бы войти в числе первых. Не то набьется народу, торчи в очереди, а ведь кофе надо пить точно по часам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18