Мол, не послушался меня, вот и пеняй на себя. Не хочу замечать твои переживания, у меня своих вдосталь, мне понравился другой. Обычный девичий каприз. А если посерьезнее — испытание на верность, на его честь и благородство. Что ж, до самой последней, вот этой секунды он выдерживал его. Но больше, кажется, нету сил.
«Нет!» — бунтовал разум Акима. Чувства Зоси к нему в глубине остались прежними — добрыми и светлыми. И осознание этого для пего стало мукой мученической. Он был готов па все, пускай Зося ведет себя и поступает как ей заблагорассудится, только пусть вернется к нему. Она должна вернуться! Обязана! Ведь у него, кроме нее, по сути, и нету никого. Помимо матери, конечно. Но она уже старенькая, забитая несложившейся жизнью, что с нее возьмешь.
И, будто услышав его потаенное размышление, мать неожиданно появилась под окном, сгорбленная, морщинистая, и принялась истово выбивать скалкой половики.
Острое чувство жалости кольнуло Акима, казалось, в самое сердце и наполнило его щемящей горечью. Вот уйдет мать-старушка туда, откуда не возвращаются, а такое может случиться скоро, кому он будет нужен в этом радостном мире, голубом и зеленом? Аким уже было дернулся приподняться, окликнуть мать, сказать: мол, брось ты эти половики, только пыль под окном разводишь, отдохни чуток, пойди посиди на лавочке под древней тенистой грушей, послушай, как щелкает, пе-ресмешничает скворец. Но тут Глухарь тренькнул па гитаре, слабый дребезжащий звук ее, неосторожно коснувшись горько-светлого желания Акима, вмиг разрушил его.
Аким зло и круто развернулся к Глухарю всем своим литым корпусом, вызверился па пего.
— Спеть что-нибудь? — оробел Глухарь, встретившись с его свирепеющим взглядом, и виновато моргнул жалкими глазами.— Хочется душевную...
Аким молча отвернулся: тоже мне Шаляпин нашелся. И вообще, до чего же все-таки странный человек этот Глухарь, если вдуматься. Вот сидит сейчас кроткий, ангельски смиренный, ноздри, как у младенца, обелены корочкой, а ведь злобный гад, каких свет не знал. Да-а-а...
Аким окинул взглядом небо. Оно еще с утра хмари-лось. Да и неудивительно: теперь часто перепадали короткие теплые дожди. Что ни говори, а все-таки весна. Солнечная волна, катившаяся по серому от дымов Донбассу, легко подхватила рабочий поселок, зажатый между городом и полынной степью, и плавно понесла на широком и светлом гребне. Распускались цветы, улыбки... Наверное, Аким был единственным человеком в поселке, безучастно внимавшим вешнему пробуждению. Даже наоборот: чем радостнее сияли лица людей, тем тоскливее становилось ему. _
Глухарь подкрутил колки у гитары и сипловатым приблатненным голосом запел «душевную»:
А чтоб крепче меня ты любила И дарила мне спой поцелуй, Для тебя я куплю ящик мыла: Хочешь — мойся. А хочешь — торгуй.
Аким сплюнул в приоткрытое окно. «Хочешь — мойся...» Как-нибудь я тебя самого вымою, ангелочка во плоти, прямо выкупаю под горячую руку... Кстати, похоже, что ливень собирается.
Невооруженным глазом было видно, как вдали ветер выкручивал набухшие синен влагой тучи над степью, как толстое махровое полотенце. Потемнело.
— Ма! — облокотившись на подоконник, крикнул Аким.— Тучи натягиваются, дождь будет. У тебя там пет белья на веревке?
— Нету,— мать выпрямилась, подняла взгляд к сгущающемуся мутному небу.— Пускай идет. Он сейчас ой как нужен! Картошка в рост пошла.
Со степи нарастающей лавиной шумной воды приближалась гроза. Ее частые всполохи розовым светом охлестывали тучи. И вот первые крупные капли забарабанили по подоконнику, в хату дохнуло влажным холодом. Аким сдвинул створки окна, закрепил их шпингалетами.
Молния сквозанула вдоль окон и врезалась в огород. Ударил гром такой силы, что закачалась хата.
— Во бьет! — побледневшими губами прошептал Глухарь и, прижимая к себе гитару, будто защищаясь ею, отодвинулся в дальний сумеречный угол хаты.
На дворе совсем потемнело и действительно творилось что-то страшное. Ветер налетел на сад со всех сторон, ломал ветви, срывал молоденькие листья и штопором уносил их ввысь. Под его неистовым шквалом яблони гнулись до земли и охали, точно живые. Дождь лил как из ведра. Пенные потоки, сползая, шипели на стеклах.
Аким, подперев кулаком щеку, по прежнему сидел у окна, безмолвно уставившись в одну точку. Неподвижная фигура его в ослепительных вспышках небесного света вселяла ужас в суеверного Глухаря.
— Ты бы отошел... Слышь, Аким, ты бы отошел от окна,— бормотал он как заклинание.
Голубовато-режущий свет, будто блеск стремительной косы в густоте мокрых зеленоватых трав, выявил внутренность убогой хаты, безумно-белые в мертвящем страхе глаза Глухаря. И тут же погас. По крыше, точно по наковальне молот, бабахнул гром, отчего хата, казалось, по самые окна вошла в землю.
— Господи,— сказала мать, переступив порог хаты и крестясь,— бьет-то как. Не иначе кто повесился.
Акиму вдруг стало весело. Тоже мне, нашли чего бояться! Особенно его потешил ужас, гримасой поломавший лицо Глухаря.
— Хорошо, Глухарь, что тебя хоть гроза держит в страхе божьем! — захохотал он и, чтоб еще пуще напугать соседа, настежь распахнул створки окна в дождь.
— Ну-ну! — замахнулась на него тонкой высушенной рукой мать.— Не балуй! Это тебе молния, а не что-нибудь. Враз испепелит!
Глухарь бездыханно безмолвствовал, уже не в силах открыть и рта.
— Ничего, ма!.. Подышим свежим воздухом, озоп-чиком!...
Но ливень уже пошел на убыль. Судорожные всполохи молний хотя и озаряли грозным огнем хату, прижавшуюся к тополиной леваде, но как-то поблекли и посверкивали реже. Шум падающей воды поутих, на дворе посветлело.
А еще через некоторое время сумрачная ворчба грома уже перекатывалась далеко в степи. Последние светлые капли дождя собирались в углублениях карниза
над окном и ярким ручейком стекали на молодо зеленевший спорыш.И вдруг...
Аким вздрогнул от неожиданности: в калитку неторопко вошла Зося. Заметив в окне Акима, она призывно махнула ему рукой. Аким какой-то миг продолжал сидеть истуканом, потом, сорвавшись со стула, ринулся к двери, по тут его озадачило: а зачем она пришла?
С тяжелым чувством непонимания Зосиного прихода Аким вышел из хаты и не спеша, небрежным развальцем направился к калитке.
— Аким,— сурово прищурившись, не поздоровавшись, начала Зося без обиняков.— Я считала тебя порядочным человеком. Да и сейчас считаю.
— Что с того?—глаза Акима грустно усмехнулись.
— Но я не понимаю, как могло такое случиться, что ты поднял нож на человека.
— Это же на какого человека? — в смятении удивился Аким.
- Ты его знаешь не хуже меня. Забыл про вчерашний вечер?
В ее голосе Аким уловил насмешку, и его всего передернуло от стыда и негодования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
«Нет!» — бунтовал разум Акима. Чувства Зоси к нему в глубине остались прежними — добрыми и светлыми. И осознание этого для пего стало мукой мученической. Он был готов па все, пускай Зося ведет себя и поступает как ей заблагорассудится, только пусть вернется к нему. Она должна вернуться! Обязана! Ведь у него, кроме нее, по сути, и нету никого. Помимо матери, конечно. Но она уже старенькая, забитая несложившейся жизнью, что с нее возьмешь.
И, будто услышав его потаенное размышление, мать неожиданно появилась под окном, сгорбленная, морщинистая, и принялась истово выбивать скалкой половики.
Острое чувство жалости кольнуло Акима, казалось, в самое сердце и наполнило его щемящей горечью. Вот уйдет мать-старушка туда, откуда не возвращаются, а такое может случиться скоро, кому он будет нужен в этом радостном мире, голубом и зеленом? Аким уже было дернулся приподняться, окликнуть мать, сказать: мол, брось ты эти половики, только пыль под окном разводишь, отдохни чуток, пойди посиди на лавочке под древней тенистой грушей, послушай, как щелкает, пе-ресмешничает скворец. Но тут Глухарь тренькнул па гитаре, слабый дребезжащий звук ее, неосторожно коснувшись горько-светлого желания Акима, вмиг разрушил его.
Аким зло и круто развернулся к Глухарю всем своим литым корпусом, вызверился па пего.
— Спеть что-нибудь? — оробел Глухарь, встретившись с его свирепеющим взглядом, и виновато моргнул жалкими глазами.— Хочется душевную...
Аким молча отвернулся: тоже мне Шаляпин нашелся. И вообще, до чего же все-таки странный человек этот Глухарь, если вдуматься. Вот сидит сейчас кроткий, ангельски смиренный, ноздри, как у младенца, обелены корочкой, а ведь злобный гад, каких свет не знал. Да-а-а...
Аким окинул взглядом небо. Оно еще с утра хмари-лось. Да и неудивительно: теперь часто перепадали короткие теплые дожди. Что ни говори, а все-таки весна. Солнечная волна, катившаяся по серому от дымов Донбассу, легко подхватила рабочий поселок, зажатый между городом и полынной степью, и плавно понесла на широком и светлом гребне. Распускались цветы, улыбки... Наверное, Аким был единственным человеком в поселке, безучастно внимавшим вешнему пробуждению. Даже наоборот: чем радостнее сияли лица людей, тем тоскливее становилось ему. _
Глухарь подкрутил колки у гитары и сипловатым приблатненным голосом запел «душевную»:
А чтоб крепче меня ты любила И дарила мне спой поцелуй, Для тебя я куплю ящик мыла: Хочешь — мойся. А хочешь — торгуй.
Аким сплюнул в приоткрытое окно. «Хочешь — мойся...» Как-нибудь я тебя самого вымою, ангелочка во плоти, прямо выкупаю под горячую руку... Кстати, похоже, что ливень собирается.
Невооруженным глазом было видно, как вдали ветер выкручивал набухшие синен влагой тучи над степью, как толстое махровое полотенце. Потемнело.
— Ма! — облокотившись на подоконник, крикнул Аким.— Тучи натягиваются, дождь будет. У тебя там пет белья на веревке?
— Нету,— мать выпрямилась, подняла взгляд к сгущающемуся мутному небу.— Пускай идет. Он сейчас ой как нужен! Картошка в рост пошла.
Со степи нарастающей лавиной шумной воды приближалась гроза. Ее частые всполохи розовым светом охлестывали тучи. И вот первые крупные капли забарабанили по подоконнику, в хату дохнуло влажным холодом. Аким сдвинул створки окна, закрепил их шпингалетами.
Молния сквозанула вдоль окон и врезалась в огород. Ударил гром такой силы, что закачалась хата.
— Во бьет! — побледневшими губами прошептал Глухарь и, прижимая к себе гитару, будто защищаясь ею, отодвинулся в дальний сумеречный угол хаты.
На дворе совсем потемнело и действительно творилось что-то страшное. Ветер налетел на сад со всех сторон, ломал ветви, срывал молоденькие листья и штопором уносил их ввысь. Под его неистовым шквалом яблони гнулись до земли и охали, точно живые. Дождь лил как из ведра. Пенные потоки, сползая, шипели на стеклах.
Аким, подперев кулаком щеку, по прежнему сидел у окна, безмолвно уставившись в одну точку. Неподвижная фигура его в ослепительных вспышках небесного света вселяла ужас в суеверного Глухаря.
— Ты бы отошел... Слышь, Аким, ты бы отошел от окна,— бормотал он как заклинание.
Голубовато-режущий свет, будто блеск стремительной косы в густоте мокрых зеленоватых трав, выявил внутренность убогой хаты, безумно-белые в мертвящем страхе глаза Глухаря. И тут же погас. По крыше, точно по наковальне молот, бабахнул гром, отчего хата, казалось, по самые окна вошла в землю.
— Господи,— сказала мать, переступив порог хаты и крестясь,— бьет-то как. Не иначе кто повесился.
Акиму вдруг стало весело. Тоже мне, нашли чего бояться! Особенно его потешил ужас, гримасой поломавший лицо Глухаря.
— Хорошо, Глухарь, что тебя хоть гроза держит в страхе божьем! — захохотал он и, чтоб еще пуще напугать соседа, настежь распахнул створки окна в дождь.
— Ну-ну! — замахнулась на него тонкой высушенной рукой мать.— Не балуй! Это тебе молния, а не что-нибудь. Враз испепелит!
Глухарь бездыханно безмолвствовал, уже не в силах открыть и рта.
— Ничего, ма!.. Подышим свежим воздухом, озоп-чиком!...
Но ливень уже пошел на убыль. Судорожные всполохи молний хотя и озаряли грозным огнем хату, прижавшуюся к тополиной леваде, но как-то поблекли и посверкивали реже. Шум падающей воды поутих, на дворе посветлело.
А еще через некоторое время сумрачная ворчба грома уже перекатывалась далеко в степи. Последние светлые капли дождя собирались в углублениях карниза
над окном и ярким ручейком стекали на молодо зеленевший спорыш.И вдруг...
Аким вздрогнул от неожиданности: в калитку неторопко вошла Зося. Заметив в окне Акима, она призывно махнула ему рукой. Аким какой-то миг продолжал сидеть истуканом, потом, сорвавшись со стула, ринулся к двери, по тут его озадачило: а зачем она пришла?
С тяжелым чувством непонимания Зосиного прихода Аким вышел из хаты и не спеша, небрежным развальцем направился к калитке.
— Аким,— сурово прищурившись, не поздоровавшись, начала Зося без обиняков.— Я считала тебя порядочным человеком. Да и сейчас считаю.
— Что с того?—глаза Акима грустно усмехнулись.
— Но я не понимаю, как могло такое случиться, что ты поднял нож на человека.
— Это же на какого человека? — в смятении удивился Аким.
- Ты его знаешь не хуже меня. Забыл про вчерашний вечер?
В ее голосе Аким уловил насмешку, и его всего передернуло от стыда и негодования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50