..
Из-за поворота медленно наплывают платформы. Бежит с рельсов базарный люд — тянут мешки, перекидывают ящики... Звенящий гудок прерывисто, как сирена, вонзается в воздух. Володька делает шаг назад от надвигающегося рокота колес и вагонов, закрывших небо. Дохнуло железом и углем. Платформы закачались перед глазами. Там, на чер-ных грудах, опершись на лопаты, стояли люди в замасленных до блеска, точно скроенных из крышевого толя, полушубках и стеганках. Дробно стуча, под.тревожный режущий вскрик гудка, катились платформы. Сидя на горах антрацита, рабочие "устало покуривали, сжимали в руках черенки лопат, и снизу их фигуры казались угольно-черными, громадными на фоне черного неба.
Состав вползал в базар, оповещая о себе гудками. Толпа перед ним расступалась, откатываясь от подножия насыпи.
Уголь... Штабеля неотесанных бревен... Завалы кирпичей... Ржавый металлический лом. И сам паровоз — хрипящий желтым дымом, жаркий, с мазутными каплями пота на медных обручах, перетягивающих длинное тело. Он прошел мимо Владимира и вдруг взорвался струей пара. Мир
утонул в мокром бушующем тумане. Теплый липкий буран унес звуки. Где-то далеко стучали колеса, бился тонкий гудок паровоза, а здесь, в молочно-белом густом мареве, только чуть слышно опадала на гальку насыпи жесткая копоть...
Владимир крепче сжал ручки костылей и замер,тяжело дыша и боясь пошевелиться, словно у ног, стоит сделать шаг, откроется пропасть...
Он сразу протрезвел.
«Как же это так? — неожиданно подумал он в смятении.— Почему я здесь? Пьяный... Среди чужих и пьяных людей. Кто они мне? Ведь есть же и другая жизнь... Зачем я тут, где покупают, обманывают и торгуют? Видела бы мама... Вот так все и пройдет мимо. Я внизу, у насыпи, с чужой шапкой на голове, пропахший самогонкой... А на качающихся платформах люди с лопатами в усталых руках. И не догнать их. Не станешь поперек пути с поднятым костылем... Видела бы мама...»
Пар рассеивался. Вот уже сквозь него начали проступать контуры далеких, деревьев, насыпь и размытые фигуры инвалидов.
— Эй! — тихо позвал Владимир.
Фигуры ожили, послышался скрип гальки, донесся говор базара. Измененный, злой голос Леши сердито закричал:
— Он, гад, нарочно в лицо пустил... Попался бы мне...
— Ни черта не видно... Как в лесу... Аж мороз по коже,— подхватил кто-то.— Думал, заблудился среди людей...
И скользя, осыпая за собой еще дымящиеся паром камни, они с трудом полезли на высокую насыпь, за ровным обрезом которой поднималось громадное небо и синие тучи, полные завтрашним снегом... .
ВСТРЕЧИ
Вечером ходили с Лешей за крышевым толем. Вообще, его покупали на руках у. строительных рабочих, но и несколько метров, сорванных с крыш разрушенных домов, поддерживали коммерцию. Это были мучительные поиски среди кромешной темноты обваливающихся камней. Заледенелый толь ломался под пальцами, листы его гремели, как жестяные, кажется, на весь утонувший в ночи город...
Владимир накупил учебников и в первые дни с любовью разглядывал страницы, листал их, перечитывал по нескольку раз наиболее интересные места. Потом сложил книги на подоконнике, и долгое время не открывал обложек. Промерзнув на базаре, разомлев от Домниного ужина и традиционной рюмки самогона, Владимир не мог заставить себя вернуться к учебникам, раскрыть начатые тетради. Леша злился, стыдил:
— Что ты за человек?! Ведь договорились! Зима пройдет— не успеешь оглянуться. Дворником хочешь быть? Ты на меня не смотри. Я и таким проживу. Дисциплинка у тебя хромает, вот что я тебе скажу, парень. Сыто живешь!'
Домна брала Владимира под защиту:
— Не приставай к человеку... Ты отдохни, Володечка. Чего только не выпало вам на белом свете. Еще успеешь голову посушить.
— Весной начну,— обещал Владимир.— Соберу волю в кулак.
— Черта с два ты соберешь,— кричал Леша. Он наливал по второй рюмке, тянулся чокнуться.— Красиво я живу, а? Пей, славянин. Почему я спокоен? Я свое нашел, вот оно, вокруг меня. А ты? Тебе этого мало? Так брыкайся! Не хочешь? На весну откладываешь? Еще впереди сорок весен будет. Валенки тебе надо купить. Зима длинная...
Однажды Владимир в махорочном ряду увидел коренастого человека в старой шинели со споротьши погонами. Ряд этот тянулся далеко, плечо к плечу сидели дядьки и бабы с мешочками самосада, да-вали любителям попробовать табачку на одну завертку, отсыпали мелкорубленые корешки и листочки в карманы и кисеты крошечными стеклянными стаканчиками. Здесь всегда толпились мужчины, поплевывали на цигарки, вдыхали едкий дымок, удовлетворенно, крякали, неторопливо вели разговоры, не забывая делиться махорочкой. Человеку шинели и меховой шапке с опущенными ушами повернулся случайно и вскрикнул:
— Володька?
— Черт, Ворсин?! — ахнул Владимир.— Товарищ сержант?!
Они обнялись, оттолкнулись друг от друга кулаками.
— Дай я на тебя посмотрю.
— Что смотреть? Живы мы, значит!
— Где наша не пропадала!
— До Берлина дошел?
— Попил из Шпрее. Вонючая водичка.
— А мне не пришлось.
— Слыхал... Давно из госпиталя?
— Ногу оттяпали. Видал — деревяшка? — Помнишь ту ночь? Фрицев вели...
— Разве забудешь?
— С тех пор головой маюсь. Демобилизован вчистую. - И как теперь?
— Порядок. На заводе вкалываю. У фрезерного стою.
— Кого из наших встречаешь?
— Мало кого... Паренька с винтовкой помнишь? Ну тот, с отмороженной рукой?
— О чем говоришь? Конечно. Пацан пацаном.
— Его встречал. Женился. В институт пошел. На исторический... Та еще история будет. Сколько он повоевал? Неделю, не больше;
— Иной раз и дня хватало....
Они шли вдоль ряда, толкались плечами, не в силах сдержать радость, откровенно, веселоулыбались.
— Как дела на семейном фронте? — спросил Владимир.— Холостякуешь?
— Да что ты? — засмеялся Ворсин.— Скоро отпрыск родится. Ты помнишь мою историю с письмом?
— Ну, конечно,—кивнул головой Владимир.— Ты письмишко своей девушке послал о том, что в госпитале лежишь без ног. Чудак, надо же такое придумать. Вот и проверил ее на свою голову...
— Так она ж не поверила письму! — закричал Ворсин.— Ты понимаешь? Не поверила! А за такие мои штучки просто послала меня к черту! Потом не выдержала и фуганула письмо на десять страниц. И подлец я, и негодяй... И самый любимый на свете. Я и в самом деле тогда дурак дураком был. Сейчас живем душа в душу. Да ладно, что я все о себе? Где ты сейчас?
Владимир неопределенно хмыкнул:
— Да так... кантуюсь.
— Долго тянешь, парень. Направление куда тебе дали?
— Я еще в исполком не ходил... Понимаешь, все некогда.
— Чем же ты занят?
— Что за вопрос? — усмехнулся Владимир.— Отогреться надо после той ночки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Из-за поворота медленно наплывают платформы. Бежит с рельсов базарный люд — тянут мешки, перекидывают ящики... Звенящий гудок прерывисто, как сирена, вонзается в воздух. Володька делает шаг назад от надвигающегося рокота колес и вагонов, закрывших небо. Дохнуло железом и углем. Платформы закачались перед глазами. Там, на чер-ных грудах, опершись на лопаты, стояли люди в замасленных до блеска, точно скроенных из крышевого толя, полушубках и стеганках. Дробно стуча, под.тревожный режущий вскрик гудка, катились платформы. Сидя на горах антрацита, рабочие "устало покуривали, сжимали в руках черенки лопат, и снизу их фигуры казались угольно-черными, громадными на фоне черного неба.
Состав вползал в базар, оповещая о себе гудками. Толпа перед ним расступалась, откатываясь от подножия насыпи.
Уголь... Штабеля неотесанных бревен... Завалы кирпичей... Ржавый металлический лом. И сам паровоз — хрипящий желтым дымом, жаркий, с мазутными каплями пота на медных обручах, перетягивающих длинное тело. Он прошел мимо Владимира и вдруг взорвался струей пара. Мир
утонул в мокром бушующем тумане. Теплый липкий буран унес звуки. Где-то далеко стучали колеса, бился тонкий гудок паровоза, а здесь, в молочно-белом густом мареве, только чуть слышно опадала на гальку насыпи жесткая копоть...
Владимир крепче сжал ручки костылей и замер,тяжело дыша и боясь пошевелиться, словно у ног, стоит сделать шаг, откроется пропасть...
Он сразу протрезвел.
«Как же это так? — неожиданно подумал он в смятении.— Почему я здесь? Пьяный... Среди чужих и пьяных людей. Кто они мне? Ведь есть же и другая жизнь... Зачем я тут, где покупают, обманывают и торгуют? Видела бы мама... Вот так все и пройдет мимо. Я внизу, у насыпи, с чужой шапкой на голове, пропахший самогонкой... А на качающихся платформах люди с лопатами в усталых руках. И не догнать их. Не станешь поперек пути с поднятым костылем... Видела бы мама...»
Пар рассеивался. Вот уже сквозь него начали проступать контуры далеких, деревьев, насыпь и размытые фигуры инвалидов.
— Эй! — тихо позвал Владимир.
Фигуры ожили, послышался скрип гальки, донесся говор базара. Измененный, злой голос Леши сердито закричал:
— Он, гад, нарочно в лицо пустил... Попался бы мне...
— Ни черта не видно... Как в лесу... Аж мороз по коже,— подхватил кто-то.— Думал, заблудился среди людей...
И скользя, осыпая за собой еще дымящиеся паром камни, они с трудом полезли на высокую насыпь, за ровным обрезом которой поднималось громадное небо и синие тучи, полные завтрашним снегом... .
ВСТРЕЧИ
Вечером ходили с Лешей за крышевым толем. Вообще, его покупали на руках у. строительных рабочих, но и несколько метров, сорванных с крыш разрушенных домов, поддерживали коммерцию. Это были мучительные поиски среди кромешной темноты обваливающихся камней. Заледенелый толь ломался под пальцами, листы его гремели, как жестяные, кажется, на весь утонувший в ночи город...
Владимир накупил учебников и в первые дни с любовью разглядывал страницы, листал их, перечитывал по нескольку раз наиболее интересные места. Потом сложил книги на подоконнике, и долгое время не открывал обложек. Промерзнув на базаре, разомлев от Домниного ужина и традиционной рюмки самогона, Владимир не мог заставить себя вернуться к учебникам, раскрыть начатые тетради. Леша злился, стыдил:
— Что ты за человек?! Ведь договорились! Зима пройдет— не успеешь оглянуться. Дворником хочешь быть? Ты на меня не смотри. Я и таким проживу. Дисциплинка у тебя хромает, вот что я тебе скажу, парень. Сыто живешь!'
Домна брала Владимира под защиту:
— Не приставай к человеку... Ты отдохни, Володечка. Чего только не выпало вам на белом свете. Еще успеешь голову посушить.
— Весной начну,— обещал Владимир.— Соберу волю в кулак.
— Черта с два ты соберешь,— кричал Леша. Он наливал по второй рюмке, тянулся чокнуться.— Красиво я живу, а? Пей, славянин. Почему я спокоен? Я свое нашел, вот оно, вокруг меня. А ты? Тебе этого мало? Так брыкайся! Не хочешь? На весну откладываешь? Еще впереди сорок весен будет. Валенки тебе надо купить. Зима длинная...
Однажды Владимир в махорочном ряду увидел коренастого человека в старой шинели со споротьши погонами. Ряд этот тянулся далеко, плечо к плечу сидели дядьки и бабы с мешочками самосада, да-вали любителям попробовать табачку на одну завертку, отсыпали мелкорубленые корешки и листочки в карманы и кисеты крошечными стеклянными стаканчиками. Здесь всегда толпились мужчины, поплевывали на цигарки, вдыхали едкий дымок, удовлетворенно, крякали, неторопливо вели разговоры, не забывая делиться махорочкой. Человеку шинели и меховой шапке с опущенными ушами повернулся случайно и вскрикнул:
— Володька?
— Черт, Ворсин?! — ахнул Владимир.— Товарищ сержант?!
Они обнялись, оттолкнулись друг от друга кулаками.
— Дай я на тебя посмотрю.
— Что смотреть? Живы мы, значит!
— Где наша не пропадала!
— До Берлина дошел?
— Попил из Шпрее. Вонючая водичка.
— А мне не пришлось.
— Слыхал... Давно из госпиталя?
— Ногу оттяпали. Видал — деревяшка? — Помнишь ту ночь? Фрицев вели...
— Разве забудешь?
— С тех пор головой маюсь. Демобилизован вчистую. - И как теперь?
— Порядок. На заводе вкалываю. У фрезерного стою.
— Кого из наших встречаешь?
— Мало кого... Паренька с винтовкой помнишь? Ну тот, с отмороженной рукой?
— О чем говоришь? Конечно. Пацан пацаном.
— Его встречал. Женился. В институт пошел. На исторический... Та еще история будет. Сколько он повоевал? Неделю, не больше;
— Иной раз и дня хватало....
Они шли вдоль ряда, толкались плечами, не в силах сдержать радость, откровенно, веселоулыбались.
— Как дела на семейном фронте? — спросил Владимир.— Холостякуешь?
— Да что ты? — засмеялся Ворсин.— Скоро отпрыск родится. Ты помнишь мою историю с письмом?
— Ну, конечно,—кивнул головой Владимир.— Ты письмишко своей девушке послал о том, что в госпитале лежишь без ног. Чудак, надо же такое придумать. Вот и проверил ее на свою голову...
— Так она ж не поверила письму! — закричал Ворсин.— Ты понимаешь? Не поверила! А за такие мои штучки просто послала меня к черту! Потом не выдержала и фуганула письмо на десять страниц. И подлец я, и негодяй... И самый любимый на свете. Я и в самом деле тогда дурак дураком был. Сейчас живем душа в душу. Да ладно, что я все о себе? Где ты сейчас?
Владимир неопределенно хмыкнул:
— Да так... кантуюсь.
— Долго тянешь, парень. Направление куда тебе дали?
— Я еще в исполком не ходил... Понимаешь, все некогда.
— Чем же ты занят?
— Что за вопрос? — усмехнулся Владимир.— Отогреться надо после той ночки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71