Я все-таки боевой капитан, три танка сменил. Один утопил, второй под Курском сгорел, на третьем в Бухарест въехал.
— А я в саперном взводе войну протопал,— сказал Владимир.
— Не туда топнул? — усмехнулся Жорка.
— Это не мина,— ответил Владимир.— Осколком сначала поцарапало, а потом уж на морозе не уберег. В госпитале отрезали.
— В нашей специальности лишь бы руки были целы,— подбодрил Жорка.
— Думаешь, стоит продолжать?
— О чем ты говоришь?—удивился Жорка.— Перспективное дело... Девяносто лет строить. Да все заново.
— Не знаю, выдержу ли,— вздохнул Владимир.
— Да уж зубами поскрипеть придется,— ответил Жорка.— Стипендия с гулькин нос. Главное, самолюбия у .нас много, да и мир повидали... А тут любой пацан в шестнадцать лет тебя на место ставит. А ну, вспомни закон Гей-Люссака?
— Иди ты!—озлился Владимир.—Еще ты будешь качать воду. Ты меня лучше спроси, что такое ампутация стопы.
— Ты, брат, поступаешь не в медицинский,— возразил Жорка. Покосился на шагающего рядом и с усмешкой на тощем лице проговорил: — Пропорции золотого сечения?
— Три к пяти,— быстро ответил Владимир.
— Сколько классических ордеров?
— Четыре. Дорический. Ионический. Коринфский... И...
— Давай, давай, сапер.
— Знаю, в голове вертится,— сказал Владимир.— Ага... Тосканский!
— Построение фриза ионического ордера?
— Ладно, кончай,— устало проговорил Владимир. Пойду в домоуправы.
— Домов-то не очень много,— усмехнулся Жорка.-Их еще строить.
— В бухгалтеры устроюсь.
— Через месяц за растрату посадят,— хмыкнул Жорка.— Ты не глуп, но неуч.
— Хорошо,— прошептал Владимир.— Запишусь на под-курсы... Что это даст? Целый год на ветер.
— Не дрейфь, сапер. Я тебе помогу. Не совсем мы лапти...
Они остановились, и Жорка отогнул рукав и посмотрел на часы.
— Немецкие? — сразу определил Владимир.
— Мура. Штамповка... Мне бежать надо. Пожрать не успел... Когда встретимся?
— Да я еще зайду,— сказал Владимир.— Ты дуй.
— Будь здоров.
— Салют, камарадо!
Жорка козырнул по привычке и побежал вслед останавливающемуся трамваю.От этого торопливого разговора у Владимира осталось чувство беспокойства. Он теперь смотрел на проходящих мимо людей как человек, который долгое время не был дома. Все вроде по-прежнему, те же знакомые лица и стены, но говорят здесь о чем-то совсем другом, им только понятном, а в молчании скрывается смысл прожитых событий, не известных Владимиру. Он вслушивался в гул улицы, останавливался у витрин магазинов, вглядывался в заиндевелые стекла. Там бурлили очереди. Из хлопающих дверей, окутанные густым паром, выходили люди с авоськами и свертками. От стоящих у входов машин-фургонов кисло тянуло черным хлебом. Стуча каблуками, прошла женщина в беличьей шубе, с накрашенными губами. Протащился старик, обросший щетиной, в солдатской стеганке. Пробежали мальчишки с полевыми сумками вместо портфелей. На углу из черного горла репродуктора гремела музыка... Это было то, что можно увидеть и услышать, но за всем этим еще следовало угадать жизнь, которая скрывалась за обрывками ничего не значащих разговоров, почувствовать и понять, чем жили эти люди — их заботы, беспокойные сны, жадные мечтания... Как найти свое место среди них, попасть в ногу, войти в ритм общего движения?..
Мало знать о том, что еще голодно, плохо с топливом, протекают старые крыши. Сколько об этом переговорено в госпитальных палатах. Тарелка репродуктора рассказыва-
ла о победах на трудовом фронте, в перерывах между этими передачами торжественно звенели трубы оркестров, а за окнами тянулось поле, заросшее бурьянами, с черными заплатами вскопанных огородов...
НАТАША
Вечером пришел Леша, замерзший, с кусками заледенелого толя, засунутыми в мешок. Сбросил шинель и прижался спиной к теплой печке.
— Ты посмотри, что Володя сделал,—Домна расстелила ковер на полу.
— Добро, добро,— Леша с интересом смотрел на ковер и растирал красные от мороза руки.— Слушай, корешок, давай вместе работать? Мой материал — твои талант..А на базаре я свой человек. Мать тебя будет кормить. Выручку пополам.
— Подумать надо,— неуверенно произнес Владимир.
— Смехота! О чем думать?—возмутился Леша.— Заживем, как блины на сковороде! Оденешься с ног до головы. Таким парнем станешь — загляденье!
— Он и так хорош,— перебила женщина.— Умывайся, Лешенька. Чистую рубаху возьми...
— Что за праздник?— удивился Леша.
— Наташенька к ужину придет. Посидим, чуток выпьем...
— А-а,— понятливо протянул Леша и захохотал.—Жениха сватать будем?! Ну, молодцы, лихо догадались. Все, обкрутим тебя, Владимир, и никуда ты не денешься. Будешь вроде меня...
— Ты свободный, Лешенька,— тихо ответила Домна.— Хоть сегодня чемодан соберу... Белье поглажено...
— Во! Во! — с легкой обидой закричал Леша.— Этим она меня и берет!
— Не этим,— усмехнулась женщина и, подойдя к нему, поцеловала в небритую щеку.
— Может быть,— вздохнул Леша и положил ей на плечи руку.— Я какой-то с тобой контуженный, ей-богу... У меня, знаешь, баб было много.
— Ничего у тебя не было,— просто сказала она.— Ничего ты не успел.
— Не веришь?!— рассердился Леша.
— Они еще будут,—успокоила Домна и бросила ему полотенце.— Иди... Воду я нагрела...
Леша подумал и спросил сам себя:
— А на черта они мне нужны, а?
И пошел в коридор, на ходу стаскивая через голову гимнастерку.
Они уже сидели за столом, когда в дверь постучали и вошел кто-то коренастый, с хриплым, словно прокуренным, голосом, бордово-щекастым, круглым, маленьким лицом, закутанный в толстый, с махрами,бабий платок, в непомерно большом полушубке.
— Натка-а!— радостно закричал Леща.
— Наше вам с кисточкой!— весело просипело существо и стало медленно, пыхтя, разоблачаться. Она снимала одежонку и, становясь на цыпочки, с трудом цепляла ее на высокую вешалку. Платок, косынка, шарф, солдатские рукавицы с двумя пальцами, вязаная, в дырках, кофтенка...
Владимир сидел в углу, молча смотрел, как перед ним, словно из кокона бабочка, освобождаясь от одежды, на свет божий появляется девушка. Вот она осталась в тоненьком ситцевом платье с большим вырезом ворота. Платье засунуто в ватные брюки, которые мешками нависают над отворотами разношенных валенок.
— А у вас тепло... Лафа! На улице жмет мороз — губы слипаются... Устроились, паразиты, а рабочий класс вкалывает...
Она яростно растирает щеки, подтягивает спадающие ватные брюки и улыбается толстыми малиновыми губами. Спутанные волосы торчат дыбом, шея тонкая и белая. Фонарики на рукавах платья примяты, и обнаженные алебастровые руки тянутся из них, как из-под крылышек. Красные обветренные кисти по-мужски широки — это от работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— А я в саперном взводе войну протопал,— сказал Владимир.
— Не туда топнул? — усмехнулся Жорка.
— Это не мина,— ответил Владимир.— Осколком сначала поцарапало, а потом уж на морозе не уберег. В госпитале отрезали.
— В нашей специальности лишь бы руки были целы,— подбодрил Жорка.
— Думаешь, стоит продолжать?
— О чем ты говоришь?—удивился Жорка.— Перспективное дело... Девяносто лет строить. Да все заново.
— Не знаю, выдержу ли,— вздохнул Владимир.
— Да уж зубами поскрипеть придется,— ответил Жорка.— Стипендия с гулькин нос. Главное, самолюбия у .нас много, да и мир повидали... А тут любой пацан в шестнадцать лет тебя на место ставит. А ну, вспомни закон Гей-Люссака?
— Иди ты!—озлился Владимир.—Еще ты будешь качать воду. Ты меня лучше спроси, что такое ампутация стопы.
— Ты, брат, поступаешь не в медицинский,— возразил Жорка. Покосился на шагающего рядом и с усмешкой на тощем лице проговорил: — Пропорции золотого сечения?
— Три к пяти,— быстро ответил Владимир.
— Сколько классических ордеров?
— Четыре. Дорический. Ионический. Коринфский... И...
— Давай, давай, сапер.
— Знаю, в голове вертится,— сказал Владимир.— Ага... Тосканский!
— Построение фриза ионического ордера?
— Ладно, кончай,— устало проговорил Владимир. Пойду в домоуправы.
— Домов-то не очень много,— усмехнулся Жорка.-Их еще строить.
— В бухгалтеры устроюсь.
— Через месяц за растрату посадят,— хмыкнул Жорка.— Ты не глуп, но неуч.
— Хорошо,— прошептал Владимир.— Запишусь на под-курсы... Что это даст? Целый год на ветер.
— Не дрейфь, сапер. Я тебе помогу. Не совсем мы лапти...
Они остановились, и Жорка отогнул рукав и посмотрел на часы.
— Немецкие? — сразу определил Владимир.
— Мура. Штамповка... Мне бежать надо. Пожрать не успел... Когда встретимся?
— Да я еще зайду,— сказал Владимир.— Ты дуй.
— Будь здоров.
— Салют, камарадо!
Жорка козырнул по привычке и побежал вслед останавливающемуся трамваю.От этого торопливого разговора у Владимира осталось чувство беспокойства. Он теперь смотрел на проходящих мимо людей как человек, который долгое время не был дома. Все вроде по-прежнему, те же знакомые лица и стены, но говорят здесь о чем-то совсем другом, им только понятном, а в молчании скрывается смысл прожитых событий, не известных Владимиру. Он вслушивался в гул улицы, останавливался у витрин магазинов, вглядывался в заиндевелые стекла. Там бурлили очереди. Из хлопающих дверей, окутанные густым паром, выходили люди с авоськами и свертками. От стоящих у входов машин-фургонов кисло тянуло черным хлебом. Стуча каблуками, прошла женщина в беличьей шубе, с накрашенными губами. Протащился старик, обросший щетиной, в солдатской стеганке. Пробежали мальчишки с полевыми сумками вместо портфелей. На углу из черного горла репродуктора гремела музыка... Это было то, что можно увидеть и услышать, но за всем этим еще следовало угадать жизнь, которая скрывалась за обрывками ничего не значащих разговоров, почувствовать и понять, чем жили эти люди — их заботы, беспокойные сны, жадные мечтания... Как найти свое место среди них, попасть в ногу, войти в ритм общего движения?..
Мало знать о том, что еще голодно, плохо с топливом, протекают старые крыши. Сколько об этом переговорено в госпитальных палатах. Тарелка репродуктора рассказыва-
ла о победах на трудовом фронте, в перерывах между этими передачами торжественно звенели трубы оркестров, а за окнами тянулось поле, заросшее бурьянами, с черными заплатами вскопанных огородов...
НАТАША
Вечером пришел Леша, замерзший, с кусками заледенелого толя, засунутыми в мешок. Сбросил шинель и прижался спиной к теплой печке.
— Ты посмотри, что Володя сделал,—Домна расстелила ковер на полу.
— Добро, добро,— Леша с интересом смотрел на ковер и растирал красные от мороза руки.— Слушай, корешок, давай вместе работать? Мой материал — твои талант..А на базаре я свой человек. Мать тебя будет кормить. Выручку пополам.
— Подумать надо,— неуверенно произнес Владимир.
— Смехота! О чем думать?—возмутился Леша.— Заживем, как блины на сковороде! Оденешься с ног до головы. Таким парнем станешь — загляденье!
— Он и так хорош,— перебила женщина.— Умывайся, Лешенька. Чистую рубаху возьми...
— Что за праздник?— удивился Леша.
— Наташенька к ужину придет. Посидим, чуток выпьем...
— А-а,— понятливо протянул Леша и захохотал.—Жениха сватать будем?! Ну, молодцы, лихо догадались. Все, обкрутим тебя, Владимир, и никуда ты не денешься. Будешь вроде меня...
— Ты свободный, Лешенька,— тихо ответила Домна.— Хоть сегодня чемодан соберу... Белье поглажено...
— Во! Во! — с легкой обидой закричал Леша.— Этим она меня и берет!
— Не этим,— усмехнулась женщина и, подойдя к нему, поцеловала в небритую щеку.
— Может быть,— вздохнул Леша и положил ей на плечи руку.— Я какой-то с тобой контуженный, ей-богу... У меня, знаешь, баб было много.
— Ничего у тебя не было,— просто сказала она.— Ничего ты не успел.
— Не веришь?!— рассердился Леша.
— Они еще будут,—успокоила Домна и бросила ему полотенце.— Иди... Воду я нагрела...
Леша подумал и спросил сам себя:
— А на черта они мне нужны, а?
И пошел в коридор, на ходу стаскивая через голову гимнастерку.
Они уже сидели за столом, когда в дверь постучали и вошел кто-то коренастый, с хриплым, словно прокуренным, голосом, бордово-щекастым, круглым, маленьким лицом, закутанный в толстый, с махрами,бабий платок, в непомерно большом полушубке.
— Натка-а!— радостно закричал Леща.
— Наше вам с кисточкой!— весело просипело существо и стало медленно, пыхтя, разоблачаться. Она снимала одежонку и, становясь на цыпочки, с трудом цепляла ее на высокую вешалку. Платок, косынка, шарф, солдатские рукавицы с двумя пальцами, вязаная, в дырках, кофтенка...
Владимир сидел в углу, молча смотрел, как перед ним, словно из кокона бабочка, освобождаясь от одежды, на свет божий появляется девушка. Вот она осталась в тоненьком ситцевом платье с большим вырезом ворота. Платье засунуто в ватные брюки, которые мешками нависают над отворотами разношенных валенок.
— А у вас тепло... Лафа! На улице жмет мороз — губы слипаются... Устроились, паразиты, а рабочий класс вкалывает...
Она яростно растирает щеки, подтягивает спадающие ватные брюки и улыбается толстыми малиновыми губами. Спутанные волосы торчат дыбом, шея тонкая и белая. Фонарики на рукавах платья примяты, и обнаженные алебастровые руки тянутся из них, как из-под крылышек. Красные обветренные кисти по-мужски широки — это от работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71