Помещение, в котором ютились батраки, служило раньше складом для клевера. В нем — ни очага, ни окон, ни потолка; с крыши свешивались черные от копоти метелки камыша.
Дым расходился медленно. Юлчи вышел наружу, чтобы немного отдышаться.
Над полями в далекой выси, будто только что раскрывшиеся коробочки хлопка, сияли звезды. Полная луна стояла в самом зените и казалась недвижной. Под ее лучами белый зимний покров вспыхивал мириадами золотистых искр на открытой поляне, горел бесчисленным множеством аметистовых звездочек там, где голубели тени от оголенных деревьев. При лунном свете скрадывалась даже невзрачность хижины батраков, а налепленные кем-то и забытые коровьи кизяки на ее стенах казались причудливым орнаментом.
Юлчи прохаживался взад-вперед, поскрипывая подмерзшим снегом, и полной грудью вдыхал морозный воздух.
В двери показался Шакасым.
— Э-ха! — воскликнул он глухим, простуженным голосом, взглянув на небо, и заспешил куда-то на поиски сухих дров.
Юлчи, будто он только и ожидал ухода Шакасыма, тотчас вернулся в помещение. В нос ему ударил прогорклый дымный запах.
— Дверь откроешь — холодно, закроешь — задохнуться можно, а, Ораз? — проговорил он, усаживаясь рядом с другом и поджимая под себя ноги.
— Здесь собаку привяжи — и та не выдержит,— сердито сказал Ораз.— Боюсь, как бы еще не рухнул и не придавил нас этот проклятый хлев.
Юлчи еще ближе наклонился к другу:
— Скажи спасибо, Ораз, и за такую жизнь.
— Вот чудак, да может ли быть хуже этого?
— Послушай-ка, что я скажу,— Юлчи понизил голос.— Когда я отправлялся сюда, меня вызвал бай и говорит: «Передай Шакасыму, пусть ищет другое место. Он больше мне не нужен. Если можно, завтра с первой же ходкой и свези его в город...» Что нам делать, как сказать ему об этом?
Ораз тяжело вздохнул:
— И подлый же человек твой дядя! Столько лет заставлял на себя работать, сгори его дом, а теперь выбрасывает на улицу. Да еще среди лютой зимы!
— Хозяин, конечно, не прав,— кивнул головой Юлчи.— Он знает только свою выгоду, думает, наверное: Шакасым остался теперь с ребенком на руках и не сможет работать, как прежде. Попытался было я заступиться: «Подождите,— говорю ему,— хоть до весны. В поле и на Шакасыма работы хватит, без дела лежать не будет». Куда там! И слушать не хочет.
— Заплатит он ему что-нибудь? — спросил Ораз.
— Говорит, что все расчеты между ними покончены. Ораз выругался:
— Этот скряга не только за харчи и одежду — за воду высчитает!.. Юлчи0ай, ты пока ничего не говори Шакасыму. Я сперва попробую подыскать для него какое-нибудь место и сам исподволь подготовлю его.— Ораз подумал с минуту и снова вздохнул.— Работает он по-богатырски. Да все равно трудно будет пристроить его сейчас.
— Верно. Старики не зря говорят: «У очага тесно зимой, вставай да иди домой!» А куда он пойдет в такую пору, да еще с ребенком? — с грустью проговорил Юлчи.— Ты все же попытайся договориться с кем-нибудь из окрестных баев. А потом уже скажешь Шакасыму.
— В округе много баев. Но, знаешь, какие они сейчас поставят условия? До весны помоями кормить будут, а весной и летом за эти помои работать заставят. Для баев батрак дешевле ишака! — Ораза от негодования бросило в жар, он скинул с плеч халат и молча уставился на мерцавшую в темноте коптилку. Между бровями у него залегла резкая складка.
— Дада! — послышался жалобный голос ребенка.
Нельзя было понять — во сне ли мальчик закричал или же проснулся от холода. Юлчи вскочил, подсел к нему, ласково погладил по I оловке:
— Спи, спи, богатырь!
— А ты и гостинца не привез для него с тоя,— упрекнул друга Ораз. Юлчи махнул рукой:
— Пропади он, этот той. Я завтра ему халвы привезу. Вошел Шакасым с охапкой дров:
— Ну, разжигайте костер. Совсем сухих нашел!..
Все трое склонились над очагом. Через минуту пламя костра озарило серые глиняные стены, черные от копоти метелки камыша, свисавшие с крыши, красными отблесками заиграло на лицах повеселевших людей.
— «Жаркий огонек что милый муженек»,— сказала когда-то одна женщина. И верно! — рассмеялся Шакасым.
— Зимой для бедняка костер — и халат, и постель, и плов.
— А я, как только увижу вечером далеко в поле костер, вспоминаю родной аул,— задумчиво проговорил Ораз.
Шакасым, весело поглядывая на огонь, попросил его:
— Ну-ка, киргиз мой, бери свою домбру да затягивай песню. А тем временем и чай вскипит.
Ораз снял с колышка домбру, некоторое время медленно, будто нехотя перебирал струны. Потом увлекся и, чуть прикрыв глаза, запел грустную степную песню. Юлчи и Шакасым слушали, тихонько покачивая головами...
Черный кумган, стоявший у костра, вдруг загремел крышкой, бурно закипел. Юлчи отставил кумган, бросил в него щепотку чая. Пока чай заваривался, сполоснул пиалы.
— Еще бы горсть изюма, и был бы у нас настоящий пир,— проговорил Шакасым, принимая от Юлчи пиалу.
Ораз отложил домбру. Согревшись горячим чаем, батраки ожили, заговорили. Особенно весел был в этот вечер Шакасым. Он рассказывал смешные анекдоты о похождениях Насреддина-афанди и первый же смеялся над ними. Рассказывал он так мастерски, что Юлчи и Ораз, слушая его, покатывались со смеху.
Когда костер догорел и рубиновые угли стали покрываться налетом серого пепла, Шакасым потушил свет и пробрался к сынишке. Юлчи и Ораз, завернувшись в халаты, прилегли у костра.
Помещение заполнила густая тьма. На дворе завыл ветер.
— Опять стало холодно,— послышался из темноты голос Шакасыма.
Юлчи, стараясь укрыть под халатом свое большое тело, ответил:
— Это не людское жилье, а ледник... Ледник!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вот уже около трех месяцев Нури живет с человеком, которого раньше не видела, не знала и даже имя его услышала от старшей невестки только накануне гоя. Как и всякая мусульманская девушка, она и не подумала противиться тому, что ее выдавали за незнакомого. Какой в этом смысл? Раз сговор состоялся и закреплен фатихой, ей больше ничего не оставалось делать, как покориться судьбе. Сговор, закрепленный фатихой,— это уже наполовину венчание. После сговора обе стороны лишаются почти всех прав на отказ от свадьбы. Обычно отцы и матери вступающих в брак, чтобы «не нарушить фатихи», стараются не замечать даже явные недостатки своих будущих невесток и зятьев.
Были у Нури и другие причины не тревожиться о своей судьбе. Она знала, что ее не выдадут за какого-нибудь бедняка,— это было яснее ясного. Отец и братья не считали достойными не только бедняков, а даже и людей среднего достатка. Поэтому они могли породниться
только с кем-либо из самых знатных баев Ташкента. Не тревожилась Нури и насчет жениха. Если в голове у нее порой и возникали вопросы: «Какой же он из себя? С кем из знакомых можно было бы его сравнить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92