В один из таких ясных, жарких дней Ярмат, обычно ведавший приготовлением пищи, несколько запоздал. СоЛнце уже подкатилось к самому зениту, а сигнала на отдых все не было. Юлчи, голый до пояса, с обмотанной платком головой, упорно продолжал взмахивать кетменем, но Алиахун, работавший рядом, не выдержал; он тяжело перевел дух и, стирая пот со своего широкого, кофейного цвета лица, проговорил:
— Нет больше сил, Юлчи-палван! И в брюхе пусто. Ярмат твой, муж блудницы, видно, уморить нас хочет.
— Время еще не подошло, Ахун.
— Нет, прошло уже. Брюхо мое, что хорошие часы, правильно показывает.
Проработав еще с полчаса, Юлчи с Алиахуном вскинули на плечи кетмени и направились к стану.
В верхнем конце байского участка была довольно высокая насыпная площадка, обсаженная джидой. Она-то и служила станом
для батраков и поденщиков Отсюда хорошо было видно все байское поле. Пять больших развесистых деревьев джиды в любое время дня покрывали площадку густой тенью и хоть на короткое время дарили покой и прохладу измученным тяжелой работой людям.
Алиахун, как только ступил на площадку, тотчас достал сложенную между ветвей джиды какую-то рвань, служившую ему и халатом и подстилкой, раскинул ее в тени и растянулся, широко разбросав ноги. Отдохнув немного, он поднялся, вытащил из грязной, засаленной от пота тюбетейки иголку, раздобыл откуда-то нитку и принялся чинить усеянную заплатами рубаху. Юлчи присел рядом на корточки, наблюдая за работой новоявленной «швеи».
Вскоре подошел к стану молодой киргиз Ораз, а за ним притащились и другие поденщики. Все они растянулись где попало. Некоторые, не в силах вымолвить слова, устало дремали. Ораз, прислонившись к стволу джиды, по привычке тут же потянулся за самодельной маленькой домброй.
Юлчи полюбил киргиза. Он проводил с ним почти все вечера, беседуя и слушая его домбру.
Оразу было семнадцать лет, когда один бай-скотопромышленник, приезжавший ежегодно для закупок на Каркару, нанял его за восемь рублей в год и привез в Ташкент. Три года проработал Ораз у своего первого хозяина и, хоть привык ко всяким лишениям, не выдержал побоев; когда до срока возвращения на родину оставался всего один год, он ушел от купца и нанялся батраком к богатому землевладельцу. Но оказалось, что и этот бай не лучше первого. Прожив у нового хозяина два года, он снова вынужден был уйти. Так Ораз мыкал горе у порогов многих баев и все не мог возвратиться домой. Наконец, год назад он нанялся батраком к Мирзе-Каримбаю. Одежда на Оразе была рваная, но сам он был парень красивый, веселый и общительный. Он так хорошо говорил по-узбекски, что, если бы не узкие глаза и немного скуластое крупное лицо, никто никогда не принял бы его за киргиза.
Ораз любил подшучивать над Алиахуном. И на этот раз, побренчав на домбре, он обратился к кашгарцу:
— Алиахун, нам давно бы надо было подыскать какую-нибудь хозяйственную старушку. Очень хорошо, что она сама объявилась. Вы и мне штаны почините!
Загрубелые, привыкшие к кетменю руки Алиахуна плохо владели иглой. Весь поглощенный необычным для него занятием, с сосредоточенно-прищуренным глазом, он делал крупные неумелые стежки и ворчливо ронял в ответ на шутку короткие фразы:
— Ты еще младенец... Ходи без штанов, в одной рубашке...— Клшгарец подвернул непослушный уголок заплаты.— Пропади она, бродячая жизнь... Надоело. Не чинить — значит с рубахой расстаться... Бедность гоняет человека... из страны в страну. Думал: приоденусь... коплю в поясе десяток-другой царских бумажек... вернусь в родной все далек от цели... Будь оно проклято, это скитание! Дома я и руках не держал иглы... Никогда, ей-богу!.. Жена там осталась
у меня что красная роза...— Алиахун хлопнул себя по лбу.— Вах, вах, несчастная моя голова! Ей-богу, что красная роза! Вспомню — сердце кровью обливается... А тебя, Ораз-бай, какие ветры принесли сюда из степей? Кто остался там у тебя? Невеста, зазноба?.. Э, кому ты нужен, бобыль! Ораз рассмеялся:
— А у тебя жена вправду есть или только разговоры одни? Алиахун скривил губы: неужели, мол, я стану врать! — и с шутливым пренебрежением посмотрел на Ораза:
— Чудак! Сказал же тебе — как красная розочка!.. Кашгарские девушки и молодицы — они все что спелые яблоки. Да что ты можешь понимать в этом, степняк!..
Ораз рассмеялся снова.
— Степь моя лучше тысячи городов, Ахун! И девушки у «ас веселые и приветливые. Ласковым словом, милой улыбкой заставляют они огнем пылать сердца джигитов. В степи я каждый день с девушками гулял. Хоть и молод был, была и у меня любимая. Очень красивая девушка, певунья-девушка! Теперь она уже, наверное, замуж вышла, детей народила. А когда я покидал аул, вышли мы вечером в степь и долго сидели там, обнявшись. Плакала она, плакал я. Остаться нельзя было, отец запродал меня баю и деньги забрал — надо было кормить, одевать семью...— Ораз тряхнул головой, сдвинул на затылок войлочную шляпу.— Отправимся, Ахун, ты — в Кашгар, а я — в Каркару!
— Пешком, что ли, дурень? Денег нет...
В разговор вмешался молчавший до этого поденщик:
— Да, все дело в деньгах. Мне не довелось видеть тридевяти земель, но тридевять городов белого царя я прошел. Для бездомного батрака-бродяги и от земли до неба — один шаг, как говорится. Так жил только Шах-Машраб: выйдет вечером из ворот одного города, а к утру входит в ворота другого.
— Это потому, что он был святой человек,— перебил поденщика Ярмат, подошедший с бурно кипевшим черным кумганом.— Когда Шах-Машраб отправлялся в дорогу, всемогущий аллах сам сокращал ему путь.
— А почему он мой путь не сокращает?! — вскричал Ораз.
— В наше время все пути коротки только для людей денежных,— продолжал поденщик.— Я много где побывал и многое повидал. Для богача, скажем, и в пустыне рай, а для бедняка... Вы хвалите каждый свой край, а будь вы там сыты, разве пришли бы сюда? Ведь правда? Вот я — здешний, ташкентский. А какой от этого толк! Вот мне уже на тридцать четвертый перевалило, а я еще не женился. Увижу женщину, разум теряю. Старуха мать измаялась в поисках невесты. В какую дверь ни сунет голову, спрашивают: купец он, дом есть, сад есть? Поденщиков, батраков, ремесленников и за людей не считают в наше время...
— Ничего удивительного. Торговые люди — это цвет страны, братец! — вставил Ярмат.
— А мы, что же, колючки, выходит! — вырвалось у Юлчи.
Чтобы прекратить этот разговор, Ярмат поспешил разостлать перед рабочими дастархан.
— Давайте-ка чай пить,— проговорил он ворчливо,— работа не ждет. Вечером наговоритесь. Языки и уши при вас и никуда не денутся.
Батраки и поденщики вставали один за другим, усаживались в кружок. Поднялся и Алиахун. Он расправил широкую волосатую грудь, с минуту смотрел в даль, дремлющую в истоме, и вдруг звонким голосом запел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92