Два панически неверных ответа дала Тереза, по одному – мы со Спенсером, и на этом игра закончилась. Джон вышел победителем с перевесом более чем в пятьдесят очков.
Из кармана своего белого кардигана доктор Дорети извлек Почетное перо и на мгновение замер – как кот, в недоумении уставившийся на остатки того, что он съел.
– Джон Гоблин, твои родители никогда этому не поверят, – возвестил он.
Затем протянул руку через стол и выпустил перо над бумагами Джона. Мы молча смотрели, как оно опускается. А когда оно приземлилось, Мэрибет Ройял даже чмокнула Джона в щечку.
Потом Барбара повела нас на озеро кататься на коньках. Доктор остался дома. Тереза укатила так далеко вперед, что мы потеряли ее из виду. Она укрылась среди подтопленных деревьев и болотной травы на небольшой кочке в центре озера, которую мы называли Островом. Туда же укатили Джон Гоблин с Мэрибет Ройял и довольно долго не возвращались. Тереза появилась только после того, как мы перестали ее звать и крикнули, что идем домой. Я первым увидел, как она выскользнула из-за высоких камышей.
В теплой гостиной Дорети мы разрумянились, расшнуровывая ботинки и блаженно вытягивая затекшие икры. Тереза поздравила Джона Гоблина, но нас со Спенсером по-прежнему избегала. И чуть не раскроила Барбаре щеку лезвием конька, когда та попыталась помочь ей развязать шнурки. Барбара только выпрямилась, повела плечами и сказала:
– Второй сама развязывай.
Потом, когда мы с мамой отвезли Спенсера к нему в Ферндейл, я сказал ей, что видел, как Барбара поцеловала доктора Дорети. Мама только кивнула и несколько секунд просидела, глядя, как щетки счищают с ветрового стекла узоры ледяных цветов. Когда она снова посмотрела на меня, в глазах у нее стояли слезы.
– Чертов сукин сын, – прошептала она.
1977
Еще до того, как женщина осознала, что она увидела, и ее стошнило, ей что-то не понравилось в том, как близнецов Кори усадили в машину, и она вызвала полицию. Надо сказать, мы все чувствовали приближение очередной трагедии. Было что-то особенное в этом снегопаде – целыми днями висел серый туман, пахло сточными водами, а сам снег казался чересчур грязным даже для Детройта.
В тот вечер девятичасовой спецвыпуск прошел по всем трем каналам. Он продолжался несколько часов, отслеживая по карте ход поисков, словно они были частью грозового фронта, надвигающегося на наш регион. Женщина, видевшая, как это произошло, рассказала свою историю полиции, потом телевизионщикам, потом каким-то частным детективам, не пожелавшим открыть имена своих хозяев, но при этом свободно общавшимся с прессой, и еще группе неизвестных мужчин в черных масках, которые нагрянули к ней среди ночи и потребовали, чтобы она рассказала им все, что знает, для нашего общего блага.
А знала она лишь то, что одиннадцатилетние близнецы Кори стояли на парковке возле магазинчика комиксов в центре Бирмингема и разговаривали с каким-то длинноволосым мужчиной. Магазин расположен менее чем в ста шагах от их дома, и они ходили туда каждый день. Женщина видела, как мальчики – явно без принуждения – садились в машину этого мужчины. Один из них поднял переднее сиденье, чтобы его брат смог залезть на заднее, а длинноволосый стоял по другую сторону автомобиля и улыбался. Автомобиль был весь рыжий от ржавчины. В полиции ей показали фотографии разных моделей, и она моментально его идентифицировала – синий «гремлин».
На вторую ночь после исчезновения близнецов Кори мне приснился мой первый кошмар о Снеговике.
Поскользнувшись на льду, я приземляюсь у подвального окна. Заглянуть в него – все равно что заглянуть в озеро. Я не хочу, но заглядываю. Сквозь снежное сияние я вижу волосатого мужчину в красной лыжной куртке и младенца с кляпом во рту, привязанного к спинке высокого стула и гладкого, как гуттаперчевая кукла. Только это не кукла. Волосатый то и дело наклоняется над младенцем, что-то нашептывая, и всякий раз, как он выпрямляется, младенец становится все более блестящим и все меньше похожим на человека. Под конец волосатый поворачивается ко мне. Лицо у него красное и плоское, как знак «СТОП».
На следующий день я впервые увидел лицо Снеговика наяву. Оно красовалось на телеграфных столбах, на почте, в газетах, в окнах жилых домов. Женщина, которая видела похитителя, была не в состоянии сказать что-то определенное о его внешности, не считая длинных волос, но полицейский художник уже набросал его лицо, отталкиваясь от психологических портретов, и лицо это было поразительно похоже на лицо, описанное женщиной: заштрихованные углем глаза и размытый бесформенный рот. Лицо эмбриона в начальной стадии формирования.
Миссис Кори предстала перед публикой только один раз, в субботу после похищения. На обеих щеках у нее были странные впадины, как будто ей собирались вставить мундштук и пристегнуть удила. Волосы падали на один бок плавной темной волной, а с другого были гладко зачесаны. Не знаю, то ли из солидарности, то ли из сострадания, но всю следующую неделю десятки женщин ходили с такой же прической.
Миссис Кори не плакала. Она смотрела в камеру из собственной гостиной, не обращая ни малейшего внимания на Ларри Лорено. У Ларри это был первый «горячий» репортаж, и ради такого случая он появился на экране не в джинсах и кепке «Тигров», в которых его привыкли видеть зрители программы «В объективе Детройт», а в темно-синем костюме. Он постоянно ерзал на стуле, словно не зная, куда девать руки. Казалось, прошла целая вечность, а миссис Кори еще не проронила ни слова.
– Леди и джентльмены, – нервически проговорил Ларри, но камера не ушла с лица миссис Кори. – Мы бы хотели сделать эксклюзивное заявление. Миссис Кори?
– Что еще за эксклюзивное заявление, черт возьми? – гаркнул мой отец.
Миссис Кори открыла рот, закрыла рот. Наконец – по-прежнему без единой слезинки – она прочистила горло, поморгала и мягко сказала:
– Прощайте, мальчики.
Потом встала и побрела из комнаты.
– Мэтти, марш в постель, – приказал отец, а мать заплакала.
До этого взрослые в основном казались перепуганными, сидели, съежившись от страха, по домам или за рабочими столами и тискали нас при каждой возможности. Но теперь они злились.
Помню, как-то вечером бригада специального выпуска внезапно прекратила демонстрацию карты пригородов и врубила прямое включение: на перекрестке Телеграфной и Долгоозерной толпа женщин из соседних домов атаковала синий «гремлин», притормозивший на красный свет. Они выволокли с водительского места какого-то студента и, хватая с обочины кто куски льда, кто гравий, принялись бомбардировать машину. Это продолжалось сорок пять минут – причем из проезжавших мимо автомобилей тоже выскакивали люди и присоединялись к толпе, – пока кто-то не притормозил у «Крюгера» и не вызвал копов, которые прибыли на место происшествия со скоростью света и разогнали женщин дубинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Из кармана своего белого кардигана доктор Дорети извлек Почетное перо и на мгновение замер – как кот, в недоумении уставившийся на остатки того, что он съел.
– Джон Гоблин, твои родители никогда этому не поверят, – возвестил он.
Затем протянул руку через стол и выпустил перо над бумагами Джона. Мы молча смотрели, как оно опускается. А когда оно приземлилось, Мэрибет Ройял даже чмокнула Джона в щечку.
Потом Барбара повела нас на озеро кататься на коньках. Доктор остался дома. Тереза укатила так далеко вперед, что мы потеряли ее из виду. Она укрылась среди подтопленных деревьев и болотной травы на небольшой кочке в центре озера, которую мы называли Островом. Туда же укатили Джон Гоблин с Мэрибет Ройял и довольно долго не возвращались. Тереза появилась только после того, как мы перестали ее звать и крикнули, что идем домой. Я первым увидел, как она выскользнула из-за высоких камышей.
В теплой гостиной Дорети мы разрумянились, расшнуровывая ботинки и блаженно вытягивая затекшие икры. Тереза поздравила Джона Гоблина, но нас со Спенсером по-прежнему избегала. И чуть не раскроила Барбаре щеку лезвием конька, когда та попыталась помочь ей развязать шнурки. Барбара только выпрямилась, повела плечами и сказала:
– Второй сама развязывай.
Потом, когда мы с мамой отвезли Спенсера к нему в Ферндейл, я сказал ей, что видел, как Барбара поцеловала доктора Дорети. Мама только кивнула и несколько секунд просидела, глядя, как щетки счищают с ветрового стекла узоры ледяных цветов. Когда она снова посмотрела на меня, в глазах у нее стояли слезы.
– Чертов сукин сын, – прошептала она.
1977
Еще до того, как женщина осознала, что она увидела, и ее стошнило, ей что-то не понравилось в том, как близнецов Кори усадили в машину, и она вызвала полицию. Надо сказать, мы все чувствовали приближение очередной трагедии. Было что-то особенное в этом снегопаде – целыми днями висел серый туман, пахло сточными водами, а сам снег казался чересчур грязным даже для Детройта.
В тот вечер девятичасовой спецвыпуск прошел по всем трем каналам. Он продолжался несколько часов, отслеживая по карте ход поисков, словно они были частью грозового фронта, надвигающегося на наш регион. Женщина, видевшая, как это произошло, рассказала свою историю полиции, потом телевизионщикам, потом каким-то частным детективам, не пожелавшим открыть имена своих хозяев, но при этом свободно общавшимся с прессой, и еще группе неизвестных мужчин в черных масках, которые нагрянули к ней среди ночи и потребовали, чтобы она рассказала им все, что знает, для нашего общего блага.
А знала она лишь то, что одиннадцатилетние близнецы Кори стояли на парковке возле магазинчика комиксов в центре Бирмингема и разговаривали с каким-то длинноволосым мужчиной. Магазин расположен менее чем в ста шагах от их дома, и они ходили туда каждый день. Женщина видела, как мальчики – явно без принуждения – садились в машину этого мужчины. Один из них поднял переднее сиденье, чтобы его брат смог залезть на заднее, а длинноволосый стоял по другую сторону автомобиля и улыбался. Автомобиль был весь рыжий от ржавчины. В полиции ей показали фотографии разных моделей, и она моментально его идентифицировала – синий «гремлин».
На вторую ночь после исчезновения близнецов Кори мне приснился мой первый кошмар о Снеговике.
Поскользнувшись на льду, я приземляюсь у подвального окна. Заглянуть в него – все равно что заглянуть в озеро. Я не хочу, но заглядываю. Сквозь снежное сияние я вижу волосатого мужчину в красной лыжной куртке и младенца с кляпом во рту, привязанного к спинке высокого стула и гладкого, как гуттаперчевая кукла. Только это не кукла. Волосатый то и дело наклоняется над младенцем, что-то нашептывая, и всякий раз, как он выпрямляется, младенец становится все более блестящим и все меньше похожим на человека. Под конец волосатый поворачивается ко мне. Лицо у него красное и плоское, как знак «СТОП».
На следующий день я впервые увидел лицо Снеговика наяву. Оно красовалось на телеграфных столбах, на почте, в газетах, в окнах жилых домов. Женщина, которая видела похитителя, была не в состоянии сказать что-то определенное о его внешности, не считая длинных волос, но полицейский художник уже набросал его лицо, отталкиваясь от психологических портретов, и лицо это было поразительно похоже на лицо, описанное женщиной: заштрихованные углем глаза и размытый бесформенный рот. Лицо эмбриона в начальной стадии формирования.
Миссис Кори предстала перед публикой только один раз, в субботу после похищения. На обеих щеках у нее были странные впадины, как будто ей собирались вставить мундштук и пристегнуть удила. Волосы падали на один бок плавной темной волной, а с другого были гладко зачесаны. Не знаю, то ли из солидарности, то ли из сострадания, но всю следующую неделю десятки женщин ходили с такой же прической.
Миссис Кори не плакала. Она смотрела в камеру из собственной гостиной, не обращая ни малейшего внимания на Ларри Лорено. У Ларри это был первый «горячий» репортаж, и ради такого случая он появился на экране не в джинсах и кепке «Тигров», в которых его привыкли видеть зрители программы «В объективе Детройт», а в темно-синем костюме. Он постоянно ерзал на стуле, словно не зная, куда девать руки. Казалось, прошла целая вечность, а миссис Кори еще не проронила ни слова.
– Леди и джентльмены, – нервически проговорил Ларри, но камера не ушла с лица миссис Кори. – Мы бы хотели сделать эксклюзивное заявление. Миссис Кори?
– Что еще за эксклюзивное заявление, черт возьми? – гаркнул мой отец.
Миссис Кори открыла рот, закрыла рот. Наконец – по-прежнему без единой слезинки – она прочистила горло, поморгала и мягко сказала:
– Прощайте, мальчики.
Потом встала и побрела из комнаты.
– Мэтти, марш в постель, – приказал отец, а мать заплакала.
До этого взрослые в основном казались перепуганными, сидели, съежившись от страха, по домам или за рабочими столами и тискали нас при каждой возможности. Но теперь они злились.
Помню, как-то вечером бригада специального выпуска внезапно прекратила демонстрацию карты пригородов и врубила прямое включение: на перекрестке Телеграфной и Долгоозерной толпа женщин из соседних домов атаковала синий «гремлин», притормозивший на красный свет. Они выволокли с водительского места какого-то студента и, хватая с обочины кто куски льда, кто гравий, принялись бомбардировать машину. Это продолжалось сорок пять минут – причем из проезжавших мимо автомобилей тоже выскакивали люди и присоединялись к толпе, – пока кто-то не притормозил у «Крюгера» и не вызвал копов, которые прибыли на место происшествия со скоростью света и разогнали женщин дубинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90