– И белая мама.
– У тебя тоже.
Где-то с полчаса, пока не стало по-ночному темно, мы в подвале играли в пневматический хоккей, в то время как миссис Франклин, насвистывая незнакомую мне мелодию, готовила для нас раскладушки и спальники: две в одном конце комнаты и одну в другом. Со Спенсером она не разговаривала. А он ее словно не замечал. Стол с хоккейной коробкой уютно поскрипывал и посапывал под клацанье клюшек о шайбу.
Миссис Франклин на несколько минут исчезла наверху, а когда вернулась, на ней снова был золотистый плащ плюс такие же золотистые сапожки и ослепительно белый шарф. Спенсер оторвался от хоккея, проигрывая Терезе, увидел мать и застонал.
– Теперь-то, мам, тебя точно никто не заметит!
Я бы засмеялся, если бы Спенсер засмеялся первым, но он не шутил. Он злился.
– Считай, что это мой маскарадный костюм, – сказала миссис Франклин, задрав ножку и взмахнув рукой на манер одной из девушек, рекламирующих призы в телеигре «Верная цена».
– А как насчет остальных трехсот шестидесяти четырех дней в году? – огрызнулся Спенсер.
– А представь, каково тебе будет, если твоя мамочка в ведьминском наряде поведет твоих друзей колядовать, а тебя запрет одного в комнате, – проговорила она мягко. – Жду вас наверху.
Тереза плюхнулась на одну из раскладушек, ее патологически бледное лицо под белым гримом стало еще мертвее.
– За что ты так взъелся на маму? – спросил я у Спенсера.
– Задолбала, – отрезал Спенсер. – Ладно, пошли.
Мы забрали из кухни бумажные пакеты и нагнали миссис Франклин у входной двери. Она не заговаривала с нами, пока мы не прошли мимо «тонкавских» машин и не остановились на тротуаре. Там она тронула Спенсера за руку и сказала:
– На углу Лонгвью и Сосновой. Через пятнадцать минут. Идет?
– Идет, – буркнул он и порысил к центру квартала.
Мы с Терезой стояли, не зная, что делать. Миссис Франклин вглядывалась в ветви обледенелых дубов и что-то мурлыкала себе под нос. Похоже, ей потребовалось время, чтобы нас заметить. Наконец она сказала:
– Бегите, дети. Встретимся там, где я ему сказала!
Мы почти догнали Спенсера, как вдруг из-за сосны с воплями выскочили два старшеклассника в кожаных куртках и резиновых масках зомби. Эффект был бы убойным, если бы один из них, преградив нам путь, не вытаращился на Терезу со словами:
– Господи Иисусе, это еще что за чучундра?
Тут к нам подошел Спенсер и, хлопнув одного из ребят по спине, сказал:
– Эй, Могила!
– Спенс! – воскликнул зомби, не переставая таращиться на Терезу. – Прикольные у тебя друзья – перепугали нас до усеру.
– А то я не знаю! – ответил он, кокетливо поглаживая себя по необъятному бутафорскому пузу. – Некогда нам тут с вами лясы точить. Надо успеть за угощением.
Мы оставили зомби у сосны и двинулись дальше. Окна с красными отпечатками ладоней встречались все реже, стало меньше деревьев, меньше полей нетронутого снега, а значит, и меньше белизны, отражавшей лунный свет. Спенсер, похоже, знал здесь всю малышню и всех старшеклассников, попадавшихся нам на пути. С некоторыми он нас знакомил, но чаще просто тащил нас за собой, не задерживаясь ни на минуту. У меня было такое чувство, что меня ведут в хороводе по незнакомой, населенной чужими призраками стране, которая оказалась гораздо дальше от моей, чем я ожидал.
Под красным фонарем на крыльце у первого дома сидел какой-то человек в лохмотьях с миской сладостей на коленях. Я не догадался, что это обычное пугало, пока мы, подпихивая друг друга, не подошли достаточно близко, чтобы дотянуться до миски и, ухватив по горсти «Трех мушкетеров», не отскочили назад.
До угла Лонгвью и Сосновой мы дошли, опоздав на минуту, и мать Спенсера начинала закипать.
– Угол Озерной и Драйдена, – сказала она сыну. – Через пятнадцать минут. Если опоздаете, я вызываю полицию. Ясно?
– Ты поставишь себя в более глупое положение, чем меня.
– Меня уже ничто не может поставить в глупое положение, – ответила миссис Франклин.
Мы поспешили дальше. В ушах у меня все еще стоял скрип стола под хоккейной коробкой, перемежавшийся с хрустом снега под башмаками, и было как-то странно, тоскливо-странно входить в этот новый, но уютный ритм. Я приобщился к целому миру, о котором ничего не знал, но мне хотя бы перестало действовать на нервы, что рядом со мной шел не один друг, а двое. Именно тогда мне впервые в жизни захотелось уехать из дома и поселиться где-нибудь в другом месте, и, я думаю, это и было началом моих мытарств. Не началом всех треволнений и, разумеется, не концом, а, пожалуй, местом отдохновения, этакой пристанью, где я на некоторое время ощутил твердую почву под ногами и почувствовал себя защищенным.
С миссис Франклин мы пересекались еще два раза. Конечным пунктом назначения был дом без ставней, на крыльцовых балках которого болтались, подергиваясь на ветру, веселые бумажные скелеты, больше похожие на чечеточников, чем на висельников, несмотря на проволочные петли, затянутые на их шеях. В кресле-качалке с одним полозом покоилась тыквина в седом парике и картонных очках. Рядом лежала старинная книга в кожаном переплете, на корешке которой было написано незнакомое мне слово GRIMOIRE.
Спенсер не стал ни горланить, ни требовать угощения – он даже не позвонил в звонок, а просто подошел, распахнул дверь и окликнул:
– Эй!
– Очень мило, – сказал я.
– Замолкни! – рявкнул Спенсер.
Я услышал за спиной шаги и, обернувшись, увидел миссис Франклин. Она поднялась на нижнюю ступеньку крыльца и остановилась в ожидании.
– Ау! – пропел Спенсер в открытую дверь. – Ау-у!
Наконец-то он стал вести себя как тот Спенсер, которого я знаю по школе, – разговаривая нарочито громким голосом Толстяка Альберта и озаряя все вокруг своим смехом, словно прожектором.
В дверях показались двое обитателей дома, они стояли так тесно прижавшись друг к другу, как будто их кто-то связал. Оба старые, черные, сморщенные, почти лысые. Остатки волос были совсем белые.
– Так, так, – сказала женщина, лучезарно улыбаясь Спенсеру.
Она достала что-то из-за двери и вытянула перед собой. Это было блюдо с домашним шоколадным печеньем, еще дымящимся. Я улыбнулся, кивнул, вспомнил об Адаме Сторке, отступил на шаг назад, задел один из бумажных скелетов и пустился с ним в пляс.
– Прямо как маленький, – фыркнула Тереза.
Она не проронила ни слова с тех пор, как мы покинули дом Спенсера, и вот теперь прошмыгнула мимо меня и сцапала печенинку.
И тут Спенсер сделал то, чего я не позволил бы себе никогда в жизни, считая это неудобным даже по отношению к родственникам. Он взял и погладил Терезу Дорети по руке, когда она надкусывала печенье.
– Ешь давай! – бросил он мне через плечо.
Я взял одно, стянув перчатку. На ощупь оно было как человеческая рука – теплое, плотное и мягкое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90