А то, что шоу состоится в сто девяностом, красавица, так это для того, чтобы нам быть уверенными, что ты сделаешь все возможное. Если же ты будешь прятаться в кусты хотя бы потому, что уважаешь его, то я пойму это из пленки, и ты станешь самой несчастной девкой в Неваде.
— Ах вот зачем вам этот сто девяностый! Вы никак не можете поверить, что вконец добили меня, да, Макс?
— Никто никогда тебя пальцем не трогал, детка. Может быть, это ошибка с нашей стороны. Тебе некуда деваться, а ты еще трепыхаешься. Ну ладно. У нас есть еще одно соображение. Пусть он разговорится, глядишь, скажет что-нибудь такое, что нам потом пригодится. Тут все может быть важным. Сто миллионов баков — великая вещь, тут к каждому слову прислушаешься.
Бетти нетерпеливо вздохнула:
— Ладно, ладно! Что дальше?
— Прихорашивайся, милая, и будь наготове. Думаю, что часов в пять будет твой ход. Я дам тебе знать.
Только Бетти положила трубку, телефон снова зазвонил. Она схватила трубку:
— Ну что еще, Макс?
— Это не Макс. Это Хью. Чем ты так разгорячена?
— Ничем.
— Ты сердита на меня?
— Нет, отчего мне на тебя сердиться, Хью?
— Что с тобой, моя радость? У тебя голос... какой-то умирающий.
— Кажется, я неважно себя чувствую. Я даже не буду сегодня выступать. Как раз об этом мы и спорили с Максом.
— Надо сходить к доктору, дорогая.
— Что-то подцепила, пройдет.
— Кстати, Бетти, спасибо за записку, которую ты прислала насчет Тэмпла.
— Я звонила, звонила тебе, но ты все был занят. Это был отличный человек, Хью. Ужас. Викки рассказала мне, как вы оба пытались остановить его, когда он проигрывал.
— Так ты говорила с ней?
— Да, где-то после двенадцати. По-моему, она восприняла это вполне нормально.
— Может быть, слишком нормально.
— Я... Для меня это не сюрприз. Она никогда бы не могла быть у меня в подругах, Хью. Смотрится как куколка, а... Во всяком случае, ты понял, надеюсь, что нравы казино не поддаются смягчению?
— Они давали ему разведенное виски, чтобы он держался на ногах, замедляли темп игры за тем столом, чтобы он успевал реагировать и делать ставки. Ем общипывали как цыпленка. Будь все проклято, Бетти, давай уедем отсюда. Навсегда. Долго нельзя ждать, иначе может быть слишком поздно.
— Звучит как предложение, — сказала она, явно натянуто пытаясь придать разговору более легкий характер.
— Не знаю, что это, но нам обоим надо уезжать.
— А мне, сэр, бросать свою карьеру?
— Ты как-то странно говоришь. Сейчас поднимусь и буду сидеть у постели больной.
— Нет, пожалуйста, Хью. Я не хочу тебя сейчас видеть. И к тому же я... могу уйти.
— Уйти? Куда?
— Мне попросить письменного разрешения у вас, сэр?
— Подумай, что ты говоришь!
— Сама не знаю, Хью. Не до этого. Я думаю, мы с тобой зашли слишком далеко. Может быть, в моей жизни нет места для этого. Ладно, потом.
— Прекрасно. Спасибо. Преогромное спасибо, Бетти.
— Никакая это у нас с тобой не любовь, Хью. Это... привычка.
— Желаю веселой ночи, — не выдержал Хью и бросил трубку. Бетти осторожно положила трубку и села на краешек кровати, пригладила рукой густые черные волосы. С тяжелым сердцем она стала размышлять, что же это будет, если Макс Хейнс разобрался в Гомере Гэллоуэлле лучше нее. И пожалела о том, что он прислал тогда перстень. Тогда это выглядело невинным жестом, но сейчас у нее появились сомнения на этот счет. Но если Макс и прав, то Гэллоуэлла легче вытерпеть, чем того толстого или петуха из Венесуэлы: старик все-таки.
После Хью всех остальных в этом мире можно только терпеть, и ценой неимоверных душевных усилий. Она принадлежит ему до самых мельчайших значений этих слов. И любая связь будет осквернением того, что принадлежит ему, и поэтому, чувствуя свою вину, она уже никогда не вернется к нему.
Значит, если Макс прав, назавтра ей надо придумать другую Бетти, которая уже не любит Хью Даррена. Она поссорится с ним, а потом будет холодна и станет держаться на расстоянии. Дружба была бы слишком сильным соблазном. Любовь не умрет. Она будет видеть его то там, то здесь, и сердце ее будет каждый раз сжиматься от боли или учащенно биться от волнения.
От этой работы просто так не отделаешься. Макс не даст ей уйти. Если же ей каким-то чудом удастся уйти, то сделать это надо будет ради Хью. Тогда его воспоминания о ней будут добрыми, теплыми и приятными.
Бетти и не заметила, что плачет, пока не почувствовала, как слезинка капнула на колени.
«Люди в ловушке, — думала она, — не должны забывать, что они в ловушке, и строить радужные планы. А теперь давай, прихорашивай себя для этого „полденег Техаса“. Шелка и банты, кружева и духи, новые губы и новые глаза. Сцена соблазнения из книги о Мафусаиле».
* * *
В четыре с минутами Макс Хейнс провел Гомера Гэллоуэлла в свой кабинет и загрузил в его черный старый кожаный саквояж четыреста двадцать пять тысяч долларов. Гомер предварительно проверил сумму по цифрам на бумажных упаковках. Он запер саквояж потемневшим медным ключом и положил его в карман жилета.
— Думал, ты будешь говорить, что еще не готово.
— Почему это, мистер Гэллоуэлл?
— Люди не любят расставаться деньгами.
Макс Хейнс хлопнул по саквояжу:
— Вот, тут они. Здорово вы нас потрепали, мистер Гэллоуэлл. Если вы собираетесь сейчас ехать в аэропорт, я могу дать вам свою машину с двумя охранниками.
— Прямо сейчас я не еду.
— Тогда посоветовал бы не носить это с собой. Лучше не рисковать. Можете оставить это здесь и взять в любой момент. Я могу дать вам расписку на содержимое саквояжа, если вам будет угодно.
— Ты беспокоишься о нем намного больше меня, В регистрации есть сейф, да? Оттуда и возьму. Премного благодарен.
Он на ходу взял саквояж и направился к дверям — прямой и поджарый, прокаленный и высушенный временем, внешне такой похожий на обыкновенного наемного работника ранчо.
— Дело еще не закончено, Брауни, — сказал Макс, когда дверь резко захлопнулась.
— В каком смысле?
— Он может поехать в аэропорт и нанять пилота.
— Ух ты, об этом я не подумал. Ты знаешь, он нес свои деньги так, будто у него в сумке какой-нибудь сандвич лежит.
— Глупый ты, Бен Браун. Для этого старого черта деньги не так важны. Для него важно, что мы его ободрали в прошлом году. Пойди он на паршивую ярмарку и проиграй там десяток долларов в какую-то игру, так он год будет тренироваться, приедет туда снова и отыграет свои десять долларов и чуть больше, если сумеет. То же самое и здесь, с этим мешком денег. Ну, старый лис, и наколол же он меня. Наколол Макса Хейнса! Я, дурак, думал, что он будет играть на удвоение, а это все равно что передавать мне деньги из рук в руки. И пошел на его лимит. А он сыграл так... Я такого никогда не видел. Он ставил девятнадцать раз. Выиграл четырнадцать и проиграл пять. И хочет увезти двести двадцать пять тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Ах вот зачем вам этот сто девяностый! Вы никак не можете поверить, что вконец добили меня, да, Макс?
— Никто никогда тебя пальцем не трогал, детка. Может быть, это ошибка с нашей стороны. Тебе некуда деваться, а ты еще трепыхаешься. Ну ладно. У нас есть еще одно соображение. Пусть он разговорится, глядишь, скажет что-нибудь такое, что нам потом пригодится. Тут все может быть важным. Сто миллионов баков — великая вещь, тут к каждому слову прислушаешься.
Бетти нетерпеливо вздохнула:
— Ладно, ладно! Что дальше?
— Прихорашивайся, милая, и будь наготове. Думаю, что часов в пять будет твой ход. Я дам тебе знать.
Только Бетти положила трубку, телефон снова зазвонил. Она схватила трубку:
— Ну что еще, Макс?
— Это не Макс. Это Хью. Чем ты так разгорячена?
— Ничем.
— Ты сердита на меня?
— Нет, отчего мне на тебя сердиться, Хью?
— Что с тобой, моя радость? У тебя голос... какой-то умирающий.
— Кажется, я неважно себя чувствую. Я даже не буду сегодня выступать. Как раз об этом мы и спорили с Максом.
— Надо сходить к доктору, дорогая.
— Что-то подцепила, пройдет.
— Кстати, Бетти, спасибо за записку, которую ты прислала насчет Тэмпла.
— Я звонила, звонила тебе, но ты все был занят. Это был отличный человек, Хью. Ужас. Викки рассказала мне, как вы оба пытались остановить его, когда он проигрывал.
— Так ты говорила с ней?
— Да, где-то после двенадцати. По-моему, она восприняла это вполне нормально.
— Может быть, слишком нормально.
— Я... Для меня это не сюрприз. Она никогда бы не могла быть у меня в подругах, Хью. Смотрится как куколка, а... Во всяком случае, ты понял, надеюсь, что нравы казино не поддаются смягчению?
— Они давали ему разведенное виски, чтобы он держался на ногах, замедляли темп игры за тем столом, чтобы он успевал реагировать и делать ставки. Ем общипывали как цыпленка. Будь все проклято, Бетти, давай уедем отсюда. Навсегда. Долго нельзя ждать, иначе может быть слишком поздно.
— Звучит как предложение, — сказала она, явно натянуто пытаясь придать разговору более легкий характер.
— Не знаю, что это, но нам обоим надо уезжать.
— А мне, сэр, бросать свою карьеру?
— Ты как-то странно говоришь. Сейчас поднимусь и буду сидеть у постели больной.
— Нет, пожалуйста, Хью. Я не хочу тебя сейчас видеть. И к тому же я... могу уйти.
— Уйти? Куда?
— Мне попросить письменного разрешения у вас, сэр?
— Подумай, что ты говоришь!
— Сама не знаю, Хью. Не до этого. Я думаю, мы с тобой зашли слишком далеко. Может быть, в моей жизни нет места для этого. Ладно, потом.
— Прекрасно. Спасибо. Преогромное спасибо, Бетти.
— Никакая это у нас с тобой не любовь, Хью. Это... привычка.
— Желаю веселой ночи, — не выдержал Хью и бросил трубку. Бетти осторожно положила трубку и села на краешек кровати, пригладила рукой густые черные волосы. С тяжелым сердцем она стала размышлять, что же это будет, если Макс Хейнс разобрался в Гомере Гэллоуэлле лучше нее. И пожалела о том, что он прислал тогда перстень. Тогда это выглядело невинным жестом, но сейчас у нее появились сомнения на этот счет. Но если Макс и прав, то Гэллоуэлла легче вытерпеть, чем того толстого или петуха из Венесуэлы: старик все-таки.
После Хью всех остальных в этом мире можно только терпеть, и ценой неимоверных душевных усилий. Она принадлежит ему до самых мельчайших значений этих слов. И любая связь будет осквернением того, что принадлежит ему, и поэтому, чувствуя свою вину, она уже никогда не вернется к нему.
Значит, если Макс прав, назавтра ей надо придумать другую Бетти, которая уже не любит Хью Даррена. Она поссорится с ним, а потом будет холодна и станет держаться на расстоянии. Дружба была бы слишком сильным соблазном. Любовь не умрет. Она будет видеть его то там, то здесь, и сердце ее будет каждый раз сжиматься от боли или учащенно биться от волнения.
От этой работы просто так не отделаешься. Макс не даст ей уйти. Если же ей каким-то чудом удастся уйти, то сделать это надо будет ради Хью. Тогда его воспоминания о ней будут добрыми, теплыми и приятными.
Бетти и не заметила, что плачет, пока не почувствовала, как слезинка капнула на колени.
«Люди в ловушке, — думала она, — не должны забывать, что они в ловушке, и строить радужные планы. А теперь давай, прихорашивай себя для этого „полденег Техаса“. Шелка и банты, кружева и духи, новые губы и новые глаза. Сцена соблазнения из книги о Мафусаиле».
* * *
В четыре с минутами Макс Хейнс провел Гомера Гэллоуэлла в свой кабинет и загрузил в его черный старый кожаный саквояж четыреста двадцать пять тысяч долларов. Гомер предварительно проверил сумму по цифрам на бумажных упаковках. Он запер саквояж потемневшим медным ключом и положил его в карман жилета.
— Думал, ты будешь говорить, что еще не готово.
— Почему это, мистер Гэллоуэлл?
— Люди не любят расставаться деньгами.
Макс Хейнс хлопнул по саквояжу:
— Вот, тут они. Здорово вы нас потрепали, мистер Гэллоуэлл. Если вы собираетесь сейчас ехать в аэропорт, я могу дать вам свою машину с двумя охранниками.
— Прямо сейчас я не еду.
— Тогда посоветовал бы не носить это с собой. Лучше не рисковать. Можете оставить это здесь и взять в любой момент. Я могу дать вам расписку на содержимое саквояжа, если вам будет угодно.
— Ты беспокоишься о нем намного больше меня, В регистрации есть сейф, да? Оттуда и возьму. Премного благодарен.
Он на ходу взял саквояж и направился к дверям — прямой и поджарый, прокаленный и высушенный временем, внешне такой похожий на обыкновенного наемного работника ранчо.
— Дело еще не закончено, Брауни, — сказал Макс, когда дверь резко захлопнулась.
— В каком смысле?
— Он может поехать в аэропорт и нанять пилота.
— Ух ты, об этом я не подумал. Ты знаешь, он нес свои деньги так, будто у него в сумке какой-нибудь сандвич лежит.
— Глупый ты, Бен Браун. Для этого старого черта деньги не так важны. Для него важно, что мы его ободрали в прошлом году. Пойди он на паршивую ярмарку и проиграй там десяток долларов в какую-то игру, так он год будет тренироваться, приедет туда снова и отыграет свои десять долларов и чуть больше, если сумеет. То же самое и здесь, с этим мешком денег. Ну, старый лис, и наколол же он меня. Наколол Макса Хейнса! Я, дурак, думал, что он будет играть на удвоение, а это все равно что передавать мне деньги из рук в руки. И пошел на его лимит. А он сыграл так... Я такого никогда не видел. Он ставил девятнадцать раз. Выиграл четырнадцать и проиграл пять. И хочет увезти двести двадцать пять тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74