– Что вы хотите сделать? – спросила Арден. – Ограбить его?
– Нет. Ламберт, я завидую твоему успеху у женщин. Сначала твоя бывшая жена защищала тебя, а теперь и она. А ведь мисс Холлидей даже не знает, кто ты на самом деле.
Дэн положил на стойку бара бумажник, еще несколько промокших банкнот и фотографию Чеда.
– Как вы меня нашли?
Флинт раскрыл бумажник и просмотрел все отделения.
– Я слышал, как твоя бывшая жена говорила тебе насчет домика в Вермильоне. Я прождал тебя там целый день. – Флинт взял в руки фотографию Чеда. – Твой сын?
– Да.
– Понятно. Вот где ты промахнулся. Тебе не стоило показываться в этом парке. Если бы ты не поехал в Александрию, тебя не обвинили бы в двойном убийстве. – Он сунул бумажник и деньги в карман. – Картинку можешь оставить себе.
Дэн убрал фотографию Чеда.
– Тот человек был еще жив, когда я уехал. Его убила собственная жена, и теперь она сваливает все на меня.
– Неплохо придумано. Расскажи это полиции, и посмотрим, что они ответят.
– Он уже сказал, – вступила в разговор Арден. – Он звонил в полицию Александрии, когда мы были в Лафейетте. Он сказал им, чтобы они проверили ружье на отпечатки пальцев.
– Угу. Это он тебе так сказал?
– Я при этом присутствовала.
– Скорее всего, он говорил в пустую трубку или передавал сообщение на автоответчик, не снимая палец с рычага. Ламберт, вытяни руки вперед и сложи их вместе.
– Тебе ни к чему надевать на меня наручники, – спокойно сказал Дэн. – Я не убегу.
– Заткнись и делай, что говорят.
– Я хотел бы доесть суп и допить пиво. Или ты собираешься меня кормить? – Дэн взглянул в холодные голубые глаза охотника за наградой. Морто выглядел измученным и усталым, его темные волосы с седой прядью были спутанными и грязными, лицо стало серым. – Я не убегу, – повторил Дэн. – Я слишком устал, да в этом и нет никакого смысла. – Он заметил, как недоверчиво изогнулись тонкие губы мистера Мор-то. – Я даю тебе слово. Все, что я хочу – это немного поесть и отдохнуть.
– Да, цену твоим словам я знаю. – Флинт полез было в карман за наручниками, но заколебался. У Ламберта не было оружия, и вид у него был действительно истощенный. И, по крайней мере на этот раз, между ними не стояло женщины, знакомой с таэквондо. – Клянусь Богом, если ты попытаешься сбежать, я всажу пулю тебе в колено или прямо в лоб, а потом пусть это дело улаживают адвокаты. Понял?
Дэн кивнул, не сомневаясь, что Флинт выполнит свое обещание.
– Хорошо. Тогда ешь.
Тощий человек в шляпе с красным значком и в грязной спецовке дернул Пелвиса за руку.
– Эй, ты! – Пелвис заметил, что у него нет передних зубов. Глаза у него были красные, с тяжелыми веками, изо рта разило перегаром. – Я знал Элвиса, – тяжело сопя, заявил тощий, – г Он был моим другом. А ты просто старое дерьмо, и никакой ты не Элвис!
Пелвис почувствовал, как кровь прилила к щекам. Крики и насмешки летели в него, словно зазубренные копья. Он подошел к блондинке с родимым пятном на лице и произнес с нарастающим раздражением в голосе:
– Извините, вы не могли бы подержать Мамми?
– Что?
– Мою собаку, – пояснил он. – Не подержали бы вы ее всего пару минут? – И сунул Мамми ей в руки.
– Эйсли! – рявкнул Флинт. – Что ты задумал?
– У меня есть собственная гордость. Они хотят песню, так пусть получат ее.
– Ты что, свихнулся? – Но Пелвис уже шел к эстраде сквозь насмешки и оскорбления. – Эйсли! – закричал Флинт. – Вернись сюда!
Едва Эйсли подошел, музыканты прекратили играть. Барт вернулся за стойку и крикнул Флинту:
– Твоему приятелю не понадобится похоронная команда! Хоронить будет просто нечего!
– Он просто дурак! – Флинт весь кипел, но не мог позволить себе отойти от Ламберта или хотя бы опустить пистолет. Арден держала на руках бульдога и вспоминала, что говорила ей Энджи. Дэн съел первую ложку супа; он был таким острым, что язык у него сразу начал, гореть.
– Эй, парни, вы знаете “Hound Dog”? – спросил Пелвис у музыкантов и увидел, как три головы отрицательно качнулись. – А как насчет “I Got a Woman”? “Heartbreak Hotel”? “A Big Hunk of Love”? Да хоть какую-нибудь песню Элвиса вы сыграть в состоянии?
– Мы играем только местные мелодии, – сказал аккордеонист. – Знаешь, вроде “My Toot-Toot” и «Diggy Liggy Lo”.
– О Боже, – простонал Пелвис.
– Нечего торчать там, как пень, Элвис! – раздался выкрик из публики. – Ты ведь еще не умер, а?
Пелвис повернулся лицом к аудитории. Пот бежал по его лицу, сердце бешено колотилось. Он поднял руки, и когда шум немного утих, объявил:
– Должен сказать вам, парни, что обычно я сам аккомпанирую себе на гитаре. Кто-нибудь одолжит мне гитару, если она у него есть?
– Здесь тебе не какой-то вонючий Нэшвилл, ты, вонючая задница! – выкрикнули из публики. – Или начинай петь, или мы пустим тебя поплавать!
Пелвис оглянулся на Флинта, но тот лишь с жалостью покачал головой и отвернулся. В груди у Пелвиса взмахнула крылышками бабочка страха.
– Начинай квакать, ты, большая толстая жаба! – выкрикнул кто-то еще. Капля пота затекла в левый глаз Пелвиса, и несколько секунд глаз нестерпимо горел. Неожиданно с одного из столов полетела тарелка с супом и угодила Пелвису прямо в живот. Раздался взрыв смеха, а затем кто-то начал реветь, подражая ослу. Пелвис уставился на свои измазанные замшевые ботинки, и подумал в том, что эти люди ничего не знают о том, сколько долгих часов потратил он, изучая фильмы о Пресли, осваивая его походку, улыбку и речь; они не знают, сколько ночей он слушал записи Элвиса в маленькой грязной комнате, ловя каждую фразу и каждый нюанс этого богатого, прекрасного голоса, того голоса, который стал душой Америки. Они не знали, как сильно он любил Элвиса, как поклонялся могиле в Грейсленде и как жена назвала его глупым толстым неудачником и сбежала, взяв все его деньги, с водителем грузовика по имени Буумер. Они не знали, сколько он выстрадал за свое увлечение.
Но публика ждала. Пелвис распрямил плечи, втянул живот и повернулся к пианисту:
– Вы не возражаете, если я сяду на ваше место? – И скользнул на табурет, который с радостью был ему предоставлен, Пелвис поддернул рукава, опустил пальцы на грязные разбитые клавиши и начал играть.
Звуки классической музыки раздались из разбитого пианино. На мгновение все замолкли – но никто не был потрясен так, как был потрясен Флинт. Потому что только он узнал эту музыку: величественные вступительные аккорды прелюдии номер девять ре-минор Шопена, которую он слушал каждый день.
Пелвису позволили играть секунд десять, а потом крики возобновились. Вторая тарелка ударила в пианино, а в голову Пелвиса врезалась половинка гамбургера. Рокот недовольства взмыл под потолок, как атомный гриб.
– Мы не хотим слушать это проклятое дерьмо! – вопил мужчина с лицом, напоминающим обезображенный кулак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103