Сколько же времени я потерял, отбиваясь от кармической чуши? Хоть бы эту Туссен отволокли подальше вместе с ее «дьяболо», чтобы духу ее не было в моей загробной жизни!
– Невозможная женщина! – эхом отзывается Альфонс. Эхом… Было бы здорово, если бы моя мысль отзывалась в его словах. Но это, разумеется, просто случайное совпадение, и я тут ни при чем.
– Тратить такую прорву денег на спортивную машину, чтобы ездить на ней за хлебом, когда все знают, что у города не хватает средств на расширение водолечебницы… Эх, Жак, Жак… Не все люди живут по-людски…
Уморительная история с этим «дьяболо»: не успела мадемуазель Туссен выехать на своем приобретении из автомагазина и проехать сто метров, как ее задержали за превышение скорости. А поскольку ехать медленно ее «дьяболо» просто не может, в городе же на каждом шагу полицейские засады, она обречена кататься по замкнутому маршруту: от почты до крытого рынка и обратно, иначе машину тут же подцепляют и оттаскивают на штрафную стоянку.
– Ты тут не скучаешь? – спросил Альфонс и заботливо расправил складочки на моем пиджаке. – Давай я побуду с тобой и заодно прочту тебе молитву. Какую ты хочешь? Мне так тяжело, малыш. Еле смог проглотить кусочек баранины – и то стыдно было. Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя… А чеснока твоя супруга не положила. В кои-то веки проявила внимание к твоему вкусу… Прости, это, конечно, дурно, но я не со зла. Хотя тебе, по твоим достоинствам, подошла бы жена вроде Жюли Шарль, которая не мешала бы полету твоего воображения и ушла первой. Теперь, когда тебя нет, могу тебе сказать: все эти годы я не переставал искать тебе такую, но где там – я и себе-то за всю жизнь не нашел… Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех… Тут ведь вот что: при Ламартине у нас в Эксе лечили чахотку, а теперь погляди – одни ревматики да тонзиллитики. Прошу Твоего благословения и принимаю твердое решение… Надо, конечно, на чем-то остановиться, я понимаю, но иметь жену, которая хромает или сморкается без передышки… это как-то не по мне… Принести покаяние и впредь не оскорблять Тебя. Аминь. Вот если бы она кашляла – это подогревало бы мое вдохновение… Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя… Но туберкулеза больше нет – медицина шагнула вперед. Да и мне уже не двадцать лет. Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех… Возраст дает себя знать. Доживешь до моих лет – поймешь. – Он осекся, виновато взглянул на меня и, горько усмехнувшись, прибавил: – Ох, прости.
Закончив молитву, Альфонс стал гладить меня по головке (как в детстве, когда гремел гром и он убаюкивал меня) и читать вслух «Озеро» Ламартина. Повлияло ли на меня ровное, похожее на ласковый ветерок дыхание его любви, или так сильно было притяжение столовой, где решалась моя будущность, так или иначе, поднявшись на крыльях поэзии, я в середине строфы перенесся сквозь стену.
Ты помнишь, может быть, тот вечер тихий, ясный?
Молчали оба мы, и мир дышал везде.
И в сладкой тишине слышнее был согласный
Плеск весел по воде…
* * *
Все сидят вокруг большого стола орехового дерева под настоящим деревенским хомутом со свисающими матовыми лампами – в знак траура зажгли только половину.
– С глубокой печалью, – предлагает Брижит.
– С безутешной скорбью, – возражает Фабьена и что-то исправляет в лежащем слева от ее тарелки черновике.
– Стоит мне что-нибудь сказать… – вскипает Брижит.
– Если все, что я делаю, вам не нравится, – перебивает Фабьена, – напишите и поместите свой собственный текст и не будем терять время.
– Что ж, я так и сделаю. Вычеркивайте мое имя, не стесняйтесь.
Фабьена, не потрудившись ответить, заканчивает правку и перекатывает тележку с бараниной к другому концу стола.
– Возьмите хоть ломтик, папа.
Первый раз она назвала моего отца папой. Он поднимает пустые глаза на Брижит, а та ждет его заступничества.
– Нет, спасибо, – говорит он и прикрывает тарелку рукой. Брижит опускает глаза. Она и на этот раз пробудет у нас не дольше нескольких дней. Фабьена выиграла. Здесь хозяйка она.
Луи, Фабьена и Люсьен Лормо
с безутешной скорбью сообщают
о внезапной кончине, постигшей по воле Божьей
их сына, мужа и отца
Жака Лормо
16 января 1996 г. в возрасте 34 лет.
Отпевание состоится 18 января в 15 часов
в церкви Пресвятой Девы в Эксе.
Желательны живые цветы.
Сначала Фабьена написала после моего имени «генеральный директор торговой фирмы Лормо и сын», но вместе со следующим объявлением от нашего персонала это слишком смахивало бы на рекламный листок.
Работники скобяного магазина Лормо
с прискорбием сообщают
о кончине генерального директора фирмы
Жака Лормо.
По случаю траура 18 января магазин будет закрыт.
В результате стычки между Фабьеной и Брижит, в которой папа отказался быть арбитром, моя сестра в самом деле дала отдельное объявление. Между бараниной и сыром она тайком от всех продиктовала по телефону несколько строчек, которые стали мне лучшим прощальным подарком:
Брижит Лормо, она же Бриджи Уэст,
потеряла любимого брата
Жака Лормо,
свободного художника,
о чем и сообщает с глубокой печалью.
Похороны состоятся в сугубо семейной обстановке.
Цветов и венков не приносить.
С победным злорадством повесив трубку, она вернулась к сыру. Представляю реакцию наших поставщиков и клиентов завтра утром, когда они развернут «Дофине либере» и будут вынуждены выбирать между двумя противоречащими одно другому сообщениями или же допустить, что у меня был тезка и однофамилец, умерший со мной в один день. Красота! Похороны будут под стать всей моей жизни. С самой женитьбы я, как говорят о доме, нарушающем общую линию улицы, выламывался из ряда, и все попытки Фабьены вправить меня заканчивались сокрушительной неудачей. Скандальная шуточка с некрологами должна, по мнению моей супруги, повергнуть общество Экса в шок, на самом же деле ее расценят как очередную и последнюю мою шутовскую выходку, этакий розыгрыш вроде посмертного извещения о дешевой распродаже, и к нам хлынет народ. В разгар стилистических разногласий между Брижит и Фабьеной над тарелками остывающей баранины на лестнице появился Люсьен. Вышел из своей комнаты и неподвижно стоял наверху в своей кургузой красной пижамке – сжав зубы, слушал, как накаляется разговор. Мне вдруг представилось, как в прошлые зимы, перед Пасхой, за тем самым ореховым столом, где сегодня меня осыпали высокопарно-скорбными словесами, сидел я сам и расписывал сваренные вкрутую яйца, превращая их в смешные головки. А Люсьен вот так же, как сейчас, стоял на лестничной площадке и пытался разглядеть мои потайные художества. Бедный мой малыш! Я никогда уже не буду прятать от тебя крашеные яйца. И тебе не придется наблюдать, как, повторяя из года в год неизменный ритуал, твой отец все больше меняется сам и делается стариком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Невозможная женщина! – эхом отзывается Альфонс. Эхом… Было бы здорово, если бы моя мысль отзывалась в его словах. Но это, разумеется, просто случайное совпадение, и я тут ни при чем.
– Тратить такую прорву денег на спортивную машину, чтобы ездить на ней за хлебом, когда все знают, что у города не хватает средств на расширение водолечебницы… Эх, Жак, Жак… Не все люди живут по-людски…
Уморительная история с этим «дьяболо»: не успела мадемуазель Туссен выехать на своем приобретении из автомагазина и проехать сто метров, как ее задержали за превышение скорости. А поскольку ехать медленно ее «дьяболо» просто не может, в городе же на каждом шагу полицейские засады, она обречена кататься по замкнутому маршруту: от почты до крытого рынка и обратно, иначе машину тут же подцепляют и оттаскивают на штрафную стоянку.
– Ты тут не скучаешь? – спросил Альфонс и заботливо расправил складочки на моем пиджаке. – Давай я побуду с тобой и заодно прочту тебе молитву. Какую ты хочешь? Мне так тяжело, малыш. Еле смог проглотить кусочек баранины – и то стыдно было. Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя… А чеснока твоя супруга не положила. В кои-то веки проявила внимание к твоему вкусу… Прости, это, конечно, дурно, но я не со зла. Хотя тебе, по твоим достоинствам, подошла бы жена вроде Жюли Шарль, которая не мешала бы полету твоего воображения и ушла первой. Теперь, когда тебя нет, могу тебе сказать: все эти годы я не переставал искать тебе такую, но где там – я и себе-то за всю жизнь не нашел… Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех… Тут ведь вот что: при Ламартине у нас в Эксе лечили чахотку, а теперь погляди – одни ревматики да тонзиллитики. Прошу Твоего благословения и принимаю твердое решение… Надо, конечно, на чем-то остановиться, я понимаю, но иметь жену, которая хромает или сморкается без передышки… это как-то не по мне… Принести покаяние и впредь не оскорблять Тебя. Аминь. Вот если бы она кашляла – это подогревало бы мое вдохновение… Прости меня, Боже, ибо я оскорбил Тебя… Но туберкулеза больше нет – медицина шагнула вперед. Да и мне уже не двадцать лет. Ты бесконечно благ, и Тебе не угоден грех… Возраст дает себя знать. Доживешь до моих лет – поймешь. – Он осекся, виновато взглянул на меня и, горько усмехнувшись, прибавил: – Ох, прости.
Закончив молитву, Альфонс стал гладить меня по головке (как в детстве, когда гремел гром и он убаюкивал меня) и читать вслух «Озеро» Ламартина. Повлияло ли на меня ровное, похожее на ласковый ветерок дыхание его любви, или так сильно было притяжение столовой, где решалась моя будущность, так или иначе, поднявшись на крыльях поэзии, я в середине строфы перенесся сквозь стену.
Ты помнишь, может быть, тот вечер тихий, ясный?
Молчали оба мы, и мир дышал везде.
И в сладкой тишине слышнее был согласный
Плеск весел по воде…
* * *
Все сидят вокруг большого стола орехового дерева под настоящим деревенским хомутом со свисающими матовыми лампами – в знак траура зажгли только половину.
– С глубокой печалью, – предлагает Брижит.
– С безутешной скорбью, – возражает Фабьена и что-то исправляет в лежащем слева от ее тарелки черновике.
– Стоит мне что-нибудь сказать… – вскипает Брижит.
– Если все, что я делаю, вам не нравится, – перебивает Фабьена, – напишите и поместите свой собственный текст и не будем терять время.
– Что ж, я так и сделаю. Вычеркивайте мое имя, не стесняйтесь.
Фабьена, не потрудившись ответить, заканчивает правку и перекатывает тележку с бараниной к другому концу стола.
– Возьмите хоть ломтик, папа.
Первый раз она назвала моего отца папой. Он поднимает пустые глаза на Брижит, а та ждет его заступничества.
– Нет, спасибо, – говорит он и прикрывает тарелку рукой. Брижит опускает глаза. Она и на этот раз пробудет у нас не дольше нескольких дней. Фабьена выиграла. Здесь хозяйка она.
Луи, Фабьена и Люсьен Лормо
с безутешной скорбью сообщают
о внезапной кончине, постигшей по воле Божьей
их сына, мужа и отца
Жака Лормо
16 января 1996 г. в возрасте 34 лет.
Отпевание состоится 18 января в 15 часов
в церкви Пресвятой Девы в Эксе.
Желательны живые цветы.
Сначала Фабьена написала после моего имени «генеральный директор торговой фирмы Лормо и сын», но вместе со следующим объявлением от нашего персонала это слишком смахивало бы на рекламный листок.
Работники скобяного магазина Лормо
с прискорбием сообщают
о кончине генерального директора фирмы
Жака Лормо.
По случаю траура 18 января магазин будет закрыт.
В результате стычки между Фабьеной и Брижит, в которой папа отказался быть арбитром, моя сестра в самом деле дала отдельное объявление. Между бараниной и сыром она тайком от всех продиктовала по телефону несколько строчек, которые стали мне лучшим прощальным подарком:
Брижит Лормо, она же Бриджи Уэст,
потеряла любимого брата
Жака Лормо,
свободного художника,
о чем и сообщает с глубокой печалью.
Похороны состоятся в сугубо семейной обстановке.
Цветов и венков не приносить.
С победным злорадством повесив трубку, она вернулась к сыру. Представляю реакцию наших поставщиков и клиентов завтра утром, когда они развернут «Дофине либере» и будут вынуждены выбирать между двумя противоречащими одно другому сообщениями или же допустить, что у меня был тезка и однофамилец, умерший со мной в один день. Красота! Похороны будут под стать всей моей жизни. С самой женитьбы я, как говорят о доме, нарушающем общую линию улицы, выламывался из ряда, и все попытки Фабьены вправить меня заканчивались сокрушительной неудачей. Скандальная шуточка с некрологами должна, по мнению моей супруги, повергнуть общество Экса в шок, на самом же деле ее расценят как очередную и последнюю мою шутовскую выходку, этакий розыгрыш вроде посмертного извещения о дешевой распродаже, и к нам хлынет народ. В разгар стилистических разногласий между Брижит и Фабьеной над тарелками остывающей баранины на лестнице появился Люсьен. Вышел из своей комнаты и неподвижно стоял наверху в своей кургузой красной пижамке – сжав зубы, слушал, как накаляется разговор. Мне вдруг представилось, как в прошлые зимы, перед Пасхой, за тем самым ореховым столом, где сегодня меня осыпали высокопарно-скорбными словесами, сидел я сам и расписывал сваренные вкрутую яйца, превращая их в смешные головки. А Люсьен вот так же, как сейчас, стоял на лестничной площадке и пытался разглядеть мои потайные художества. Бедный мой малыш! Я никогда уже не буду прятать от тебя крашеные яйца. И тебе не придется наблюдать, как, повторяя из года в год неизменный ритуал, твой отец все больше меняется сам и делается стариком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70