Может, они постепенно стали уставать друг от друга? Днем они не виделись, потому что итальянец с утра до вечера пропадал в городе или окрестностях, но по вечерам встречались, любили друг друга, и это получалось так же хорошо, как в первый раз.
Но так ли уж хорошо? Почему же их физическая близость все реже сопровождалась долгими задушевными беседами, которые были прекрасны сами по себе и придавали любви изысканный привкус? Даже Гвидо заметил эту перемену.
— Может, я чем-то обидел тебя? — спросил он однажды ночью. — Ты больше не пытаешься шокировать меня Своими парадоксами.
— Просто раньше мы шутили, а теперь стали говорить серьезно.
— Это плохо… Давай предоставим право быть серьезными тем, кому нравится сомневаться.
— Мы стали серьезными помимо своей воли.
— Это еще хуже, — заметил Гвидо. — Чувствую, мы закончим тем, что составим серьезное послание будущим поколениям. Представляю его содержание: древние миражи в современной пустыне.
— Кстати, ты знаешь, почему жители Сиваха кажутся такими современными? — спросила Вана. — Потому что элементы, составляющие их существование, сложнее, чем где бы то ни было. История оставила здесь множество противоречивых следов, которые смогли каким-то образом слиться в единое целое.
— Думаю, противоречия должны были сгладиться за такой долгий срок. Во всяком случае, я их не вижу… или не понимаю.
— Наверное ты просто не способен понять некоторые вещи. — задумчиво сказала Вана. — Конечно, мое сознание тоже не безгранично. Мы с тобой схожи в плотских желаниях, в повседневных потребностях, во взглядах на мораль и общество. Но между нами есть отличие: мы по-разному понимаем смысл жизни.
— Как ты понимаешь его? Скажи!
— Смысл жизни — счастье. Учиться, познавать, зарабатывать деньги и тратить их на приятные вещи, танцевать, путешествовать, выращивать цветы, знакомиться с людьми и учиться уважать их и доставлять им наслаждение — все это для меня путь к счастью. А для тебя — к власти.
Она приложила палец к губам Гвидо, и продолжала:
— Тебе трудно понять, о чем я говорю. Для тебя важны только точность и эффективность. Мысли и поступки интересуют тебя лишь в той мере, в какой они способствуют завершению какого-то предопределенного действия. Они допускаются, если помогают достичь желаемого результата. Как же должны раздражать тебя мои смутные надежды, если ты живешь по плану, в котором нет места ошибке и случайности. Как можешь ты, преклоняющийся только перед силой, постичь мою хрупкую веру?
— Но я не имею отношения к сильным мира сего и не стремлюсь наверх, — возразил Гвидо.
— Возможно, но власть привлекает тебя. Если ты не имеешь возможности сам насладиться ею, то ценишь ее в других.
— Что-то я не узнаю себя в этом портрете. Вана печально улыбнулась:
— Я бы еще могла понять, если бы тобой руководило желание обладать реальной властью. Но тешить себя иллюзиями?
— Ты как-то говорила, что «нефер» означает на древнеегипетском «красивый», — напомнил Гвидо на следующий день после этого разговора. — Я считал, что это значит «хороший».
— Это слово имеет два значения, так же, как греческое «калос». Было время, когда люди не разделяли эти два понятия.
— А что значит «тити»?
— «Та, что явилась» Вана хитро улыбнулась:
— Я действительно не знаю, зачем явилась сюда. Пора бы понять — в этом мире невозможно ничего найти.
— Зачем же мы продолжаем поиски?
— У нас нет выбора. Что еще нам остается?
— Поэтому ты не оставляешь надежды найти отца через много недель после встречи с ним?
— Не знаю. Жизнь — это не задача, которую обязательно нужно решить, а опыт, который мы приобретаем.
Ровно через месяц после приезда Селим эль Фаттах пригласил Вану и Гвидо на завтрак.
Гвидо несколько раз встречал губернатора после свадьбы у Айаддина, и они перебросились несколькими фразами по поводу этого события. Гвидо, как всегда, поражался местным обычаям, а Фаттах отделывался обычными формулами вежливости. Поэтому итальянец не ожидал от этой встречи ничего нового. Ему просто любопытно было взглянуть на встречу отца с дочерью.
Селим встретил их без смущения или излишней чопорности. Прохладно, сдержанно, но без высокомерия. Создавалось впечатление, что он думал о чем-то своем, личном, не имевшем отношения к гостям.
Хозяин усадил их за стол и молча наполнил бокалы. Гвидо почувствовал, что должен начать разговор, причем сразу о Ване, без всяких светских условностей.
— Вы хотели увидеться с дочерью?
— Конечно, — ответил Селим. — Я знал, что увлечение археологией рано или поздно приведет ее в Сивах.
— А вам не кажется, что она приехала сюда, чтобы увидеть вас?
— Она не знала, что я здесь.
— Почему вы хранили вашу работу в секрете?
— Секрет? Это не то слово. Просто моя работа не нуждается в огласке.
— Правда ли, .что в ваши обязанности входит не допускать в Сивах иностранцев?
— Если бы это было правдой, о такой работе можно было бы только мечтать. У меня масса других забот.
— А вы можете выезжать отсюда?
— Для чего?
— Вам нравится здесь, в оазисе?
— Больше, чем в других местах.
— И все же вы не сивахец?
— Кого вы называете сивахцем?
— Того, кто мыслит по-сивахски.
— Тогда это относится ко мне в полной мере.
— Это невозможно, — сказал Гвидо.
— Почему? — удивленно спросил Селим.
— Потому что вы — прирожденный администратор.
— Это мешает мне быть сивахцем?
— Да.
— Признаюсь, я вас не понимаю.
— Рассказывайте! Вы прекрасно все понимаете.
Селим попытался неодобрительно нахмуриться, но это получилось как-то неуверенно.
— Я думаю, — рассмеялся Гвидо, — что вы всего-навсего вице-губернатор.
— Это верно, — согласился Фаттах, не моргнув глазом. — Здесь нет губернатора как такового.
— С каких пор?
— Его никогда не было.
Гвидо явно обрадовался такому ответу, но больше вопросов не задавал. Ему хотелось услышать Вану. Но жизнерадостная, разговорчивая девушка вела себя, точно глухонемая. Что случилось с ее блестящей речью, с ее веселой самоуверенностью, о которой столько рассказывал Ренато? Неужели она так изменилась с его, Гвидо, появлением? Итальянец чувствовал, что Вана все больше замыкается. А теперь еще Селим. Он, кажется, боится его и пугает ее.
В надежде разговорить Ванессу Гвидо попытался завести разговор о женщинах. Но прекрасный пол совершенно не интересовал Селима. Наверное, поэтому он был так холоден с Ваной. Как может человек, безразличный к женщинам, любить собственную дочь? Пожалуй, она права, что боится отца.
Девушка как-то рассказывала, что когда двадцать пять лет назад Селим узнал о лесбийских наклонностях жены, он не смог преодолеть отвращение и бросил ее. Может, после этого он стал гомосексуалистом? Хотя Гвидо был уверен, что человека старше десяти лет невозможно переделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53