ОТ ИЗДАТЕЛЯ
Луи Повель, родившийся в Париже в 1920 г., – журналист, одновременно пишущий романы и эссе. В 1961 г. он организовал издательство и журнал «Планета». Совместно с группой исследователей и ученых он руководил изданием «Энциклопедии планет».
Инженеру-химику Жаку Бержье, родившемуся в 1912 г., мы обязаны крупными открытиями в области химии и электроники. Он был участником Сопротивления, и, в частности, он – один из тех, кто разрушил ракетную базу гитлеровцев в Пенемюнде. Бержье опубликовал несколько важных работ на стыке наук.
XIX век не любил химер. В своем догматизме он часто отбрасывал идеи, которые следующий, XX век, принимает, взращивает и превращает в действительность. Значит ли это, что прогресс человеческого ума существует на самом деле? Или это только фикция, тешащая наше тщеславие?
Кто знает, не было ли когда-то очень давно уже постигнуто то неизвестное, границы которого мы с каждым днем оттесняем все дальше и дальше? Кто знает, какие открытия в культурах майя и египтян мог бы сделать археолог, окажись он одновременно еще и химиком или физиком? Ведь в наш век мы осуществили многое из того, о чем мечтали еще алхимики.
Да, невероятное существует, и оккультизм имеет свои основания. В этой книге, представляющей собой посвящение в фантастический реализм, – новая панорама современной науки, свидетельствующая об ошеломляющих знаниях. Луи Повель и Жак Бержье разрушают порядок идей, усвоенный нами от прошлого, чтобы лучше подготовить нас к чудесам будущего.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я очень неловок во всем, что касается ручной работы, и не раз сожалел об этом. Я был бы куда лучше, если бы мои руки умели работать. Руки, которые делают что-то полезное, погружаются в глубины бытия и извлекают оттуда источник доброты и мира. Мой отчим (которого я буду называть здесь отцом, ибо он меня воспитал) был портным. Это была могучая душа, поистине дух-провозвестник. Порой он говорил, улыбаясь, что падение клерикалов началось в тот день, когда один из них впервые изобразил ангела с крыльями: в небо поднимаются не на крыльях, а на руках.
Несмотря на свою неловкость, я однажды переплел книгу. Мне тогда было шестнадцать лет, и я учился в Жювизи, бедном пригороде. В субботу после полудня нам предоставлялся выбор между работой по дереву или по железу, моделированию или переплетному делу. Я в это время увлекался поэзией, в особенности Рембо. Однако я должен был совершить над собой насилие, чтобы переплести «Сезон в аду». У моего отца было десятка три книг, стоявших в узком шкафу его мастерской вместе с катушками, мылом, тесьмой и выкройками. В этом шкафу были также тысячи заметок, написанных мелким аккуратным почерком на уголке портновского стола в течение бесчисленных трудовых ночей. Из принадлежащих ему книг я читал «Мир до сотворения человека» Фламмариона и как раз открывал для себя «Куда идет мир?» Вальтера Ратенау. Эту-то работу Ратенау я и принялся переплетать, причем вдохновенно: Ратенау был первой жертвой нацистов. Дело происходило в 1936 г. В маленькой мастерской ручного труда я каждую субботу делал что-нибудь из любви к отцу и к миру рабочих. Первого мая я вместе с букетом ландышей подарил ему книгу Ратенау в карманном переплете.
В этой книге мой отец подчеркнул остро отточенным красным карандашом длинную фразу, которая навсегда сохранилась в моей памяти: «Даже эпоха тирании достойна уважения, потому что она является произведением не людей, а человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем более должны ее любить, пронизывать ее своей любовью до тех пор, пока не сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны свет».
«Даже эпоха тирании…»
Мой отец умер в 1948 г., никогда не переставая верить в творческую природу, не переставая любить и «пронизывать» своей любовью горестный мир, в котором он жил, не переставая надеяться, что увидит сет, сияющий за тяжелыми массами материи. Он принадлежал к поколению социалистов-романтиков, кумирами которых были Виктор Гюго, Ромен Роллан, Жан Жорес, носившие большие шляпы и хранившие маленький голубой цветок в складках красного знамени. На границе чистой мистики и социального действия мой отец, более четырнадцати часов в день прикованный к своему портновскому столу – а мы жили на грани нищеты, – совмещал пламенный социализм и поиски внутренней свободы. Быстрые и точные движения, присущие его ремеслу, он ввел в метод сосредоточения и очищения духа, о чем оставил сотни страниц записок. Что бы он ни делал – составлял бутоньерки, разглаживал ткань – его лицо всегда сияло тихой радостью.
В четверг и воскресенье мои товарищи собирались вокруг его портновского стола, чтобы послушать его и ощутить присутствие его силы, – и у большей части из них жизнь стала иной.
Полный веры в прогресс и науку, он построил для себя могучую философию. У него было нечто вроде озарения при чтении работы Фламмариона о доисторических временах. И потом, увлекаемый страстью, он читал книги по палеонтологии, астрологии, физике. Несмотря на отсутствие подготовки, он все же проникал в глубинную сущность этих областей знания. Он говорил почти как Тейяр де Шарден, которого мы тогда не знали: «То, что наш век еще переживает, более внушительно, чем появление буддизма! Теперь речь пойдет уже не о приспособлении того или иного божества к человеческим требованиям. Религиозное могущество Земли вызывает в нас решающий кризис: кризис открытия самих себя. Мы начинаем понимать, что единственная приемлемая для человека религия – это та, которая научит его вначале узнать, а затем любить и страстно служить миру, самым важным элементом которого является он сам». Отец думал, что эволюция не смешивается с возможностью перевоплощения, что она является всеобщей и постоянно возрастающей, что она увеличивает психологическую плотность нашей планеты, подготавливая ее к контакту с интеллектами других миров, к сближению с самой душой Космоса. Для отца род человеческий не был чем-то законченным. Он прогрессировал к состоянию сверхсознания через подъем коллективной жизни и мельченное создание единой психологии. Отец говорил, что человек еще не завершен и не спасен, но что законы конденсации творческой энергии позволяют нам питать великие надежды на космическом уровне. И сам он никогда не терял надежды. Поэтому он со спокойной совестью и религиозным динамизмом рассуждал о делах этого мира, забираясь очень далеко и высоко на поиски оптимизма и смелости, которые могли бы быть использованы немедленно и реально. В 1945 г. война закончилась, но появилась угроза новой войны – на сей раз атомной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128