Беда в том, что Рихтер не специалист в генетике, а усиленная секретность привела к тому, что Кирман оказался подконтролен только самому себе. И сложилась ситуация, когда Кирман начал работать практически на себя.
— Не понял, — резко сказал госсекретарь.
— Он проводил исследования, о которых мы ничего не знаем.
— Вы с ума сошли? Как это возможно?
— Это невозможно только теоретически. До некоторой степени виноват и я. Пять лет назад, когда Кирман начал на базе Шеррард работать над генетической бомбой по программе «Зенит», он был поставлен перед необходимость отчитываться только перед особым отделом министерства обороны, минуя собственное начальство, поскольку положение было слишком серьезно, и мы не хотели никакой — понимаете, никакой — утечки информации.
— Не понимаю, — сердито сказал госсекретарь. — Вы не доверяете руководству базы?
— Доверяем, Ральф, не горячитесь. Решение принималось не мной лично, а всем составом комитета. Видите ли, если бы исследования по программе «Зенит» успешно завершились, приведение в действие дальнейших планов потребовало бы такой степени секретности, какой прежде просто не было. Можно допустить в принципе, что противник узнает о существовании нейтронной бомбы и даже сам создаст ее. Можно примириться с просачиванием сведений о химическом оружии. Это скверно, но не трагично. Применение нейтронного или химического боеприпаса не может сойти за природную катастрофу. Иное дело — генетическая раковая бомба, и…
— Я понял, — махнул рукой Вард. — Понял. Но все же…
— Это дело прошлое, — пожал плечами генерал. — Мы действительно ошиблись. И прежде всего — в прогнозе. Раковая бомба оказалась вовсе не такой эффективной, как представлялось вначале. В определении степени секретности мы тоже ошиблись. Короче говоря, два года назад программа «Зенит» была свернута, и финансирование ее прекращено, о чем командование базы не было поставлено в известность, поскольку изначально не знало о существовании такой программы. Так вот, Ральф, сейчас выяснилось, что все эти два года Кирман вел какие-то исследования, прикрываясь несуществующей программой «Зенит». Установить, что именно он делал, сейчас невозможно, требуются очень опытные эксперты. Кирман распылял результаты экспериментов, перегоняя их по всей сети компьютеров министерства обороны. Везде у него есть свои программы, большая часть которых пока не обнаружена, а те, что обнаружены, защищены от взлома, и нужны не дни, а, возможно, недели, чтобы во всем этом разобраться.
— В общем, найти Кирмана живым совершенно необходимо, — резюмировал госсекретарь. — А журналистам скажем следующее. Кирман работал в лабораториях медицинских корпораций, сотрудничающих с министерством обороны. От работ, за которые ему присуждена Нобелевская премия, в последние годы отошел. Несколько месяцев назад, к сожалению, заболел. Положение критическое, в палату никого не допускают. Надеюсь, что хотя бы труп Кирмана вы сможете продемонстрировать? Я имею в виду похороны по высшему разряду…
— Да, — Сьюард энергично кивнул.
— Что касается исследований… Вы думаете, в этом есть что-то очень существенное?
— Я думаю, сэр, — сказал Сьюард, — что возня с журналистами и поиски Кирмана — ерунда. Главное — в этой странной работе.
— Верно, — поддержал генерал, — это и мое мнение. Ход «Зенита» я знаю, и если Кирман сумел в одиночку выбраться из тупика, в котором оказался два года назад…
— То что, Барри? — спросил госсекретарь.
— Это может дать кому-то власть над планетой.
x x x
Сознание включилось сразу. Кирман увидел над собой низкий свод пещеры, почувствовал, что лежит на острых гранях большого камня, но не испытал от этого никаких неудобств. Он продолжал лежать, хотя и понимал, что тело слушается его, и он может встать. Это, сказал себе Кирман, еще впереди. Мгновенно он вспомнил все и прислушался к тем точкам своего тела, которые источали боль и смерть еще несколько часов назад. Боли не было. Он перевел взгляд на поднятую руку и убедился, что это его рука — ни форма пальцев, ни длина их не изменились. Открытие немного удивило его — он предполагал, что хоть какие-нибудь внешние изменения должны появиться обязательно. Чтобы достать зеркальце из кармана пиджака, Кирману пришлось сесть. Движения были легкими и стремительными.
На него взглянуло худое лицо с запавшими глазами и ввалившимися щеками. Его лицо. Глаза смотрели остро и видели… Кирман неожиданно понял, в чем заключалось первое зафиксированное им изменение в организме. Он стал лучше видеть. В полумраке он различал мельчайшие детали не только на собственном носу, но и на стенах пещеры — футах в десяти. Различал малейшие оттенки цветов, хотя в такой темноте даже человек с прекрасным зрением вряд ли смог бы отличить коричневое от серого. Лицо его было именно коричневым. Кожа чуть темнее на подбородке и светлее на лбу. Ладони тоже стали коричневыми…
Кирман ощутил радость. Он готов был взлететь; это даже не радость была, а эйфория, ощущение беспредельной легкости духа. Он сделал это! Он создал себя заново! Именно себя, а не какое-то другое существо, ничего не знающее о собственном прошлом.
Кирман перенесся к выходу из пещеры — назвать свои движения иначе он не мог. Солнце стояло низко, он смотрел на оранжевый диск не щурясь, любуясь игрой оттенков на самом его краю. Кирман поразился красоте, вдруг открывшейся ему, и удивился на мгновение, как может октябрьское солнце так жечь. Он быстро понял свою ошибку. Изменились тепловые ощущения тела. На самом деле воздух не был горячим. Двадцать два градуса по Цельсию, подумал он с уверенностью в точности этой оценки.
Который сейчас час? — подумал Кирман и ответил себе: восемнадцать часов три минуты местного времени. Часы на запястье все еще показывали время восточного побережья. Что-то опять изменилось в его мозгу, и он понял, что не один здесь. Где-то неподалеку расположились в пещере мужчина и женщина. Им было хорошо вдвоем, но наступал вечер, и пора было возвращаться в Карсон-Сити.
Нужно уходить и мне, подумал Кирман. Нет, еще рано. Я не разобрался в себе. В том, что могу, а чего — нет. Сейчас это самое важное. Прежде, чем начинать новую жизнь в этом мире, нужно понять себя.
Кирман начал инвентаризацию памяти; делал он это методично, все глубже уходя в прошлое.
На поверхности лежало последнее воспоминание — гонка по утреннему шоссе, а чуть раньше был разговор с Уолтоном, казавшийся сейчас бессмысленным, потому что убедить друга Кирману не удалось… Назад. Побег из клиники. Боль. Еще раньше — мучительный перелет с базы Шеррард. Бет у трапа. Ее глаза. Единственный надежный человек. Никогда прежде — до встречи с Бет — Кирман не думал, что способен так полюбить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Не понял, — резко сказал госсекретарь.
— Он проводил исследования, о которых мы ничего не знаем.
— Вы с ума сошли? Как это возможно?
— Это невозможно только теоретически. До некоторой степени виноват и я. Пять лет назад, когда Кирман начал на базе Шеррард работать над генетической бомбой по программе «Зенит», он был поставлен перед необходимость отчитываться только перед особым отделом министерства обороны, минуя собственное начальство, поскольку положение было слишком серьезно, и мы не хотели никакой — понимаете, никакой — утечки информации.
— Не понимаю, — сердито сказал госсекретарь. — Вы не доверяете руководству базы?
— Доверяем, Ральф, не горячитесь. Решение принималось не мной лично, а всем составом комитета. Видите ли, если бы исследования по программе «Зенит» успешно завершились, приведение в действие дальнейших планов потребовало бы такой степени секретности, какой прежде просто не было. Можно допустить в принципе, что противник узнает о существовании нейтронной бомбы и даже сам создаст ее. Можно примириться с просачиванием сведений о химическом оружии. Это скверно, но не трагично. Применение нейтронного или химического боеприпаса не может сойти за природную катастрофу. Иное дело — генетическая раковая бомба, и…
— Я понял, — махнул рукой Вард. — Понял. Но все же…
— Это дело прошлое, — пожал плечами генерал. — Мы действительно ошиблись. И прежде всего — в прогнозе. Раковая бомба оказалась вовсе не такой эффективной, как представлялось вначале. В определении степени секретности мы тоже ошиблись. Короче говоря, два года назад программа «Зенит» была свернута, и финансирование ее прекращено, о чем командование базы не было поставлено в известность, поскольку изначально не знало о существовании такой программы. Так вот, Ральф, сейчас выяснилось, что все эти два года Кирман вел какие-то исследования, прикрываясь несуществующей программой «Зенит». Установить, что именно он делал, сейчас невозможно, требуются очень опытные эксперты. Кирман распылял результаты экспериментов, перегоняя их по всей сети компьютеров министерства обороны. Везде у него есть свои программы, большая часть которых пока не обнаружена, а те, что обнаружены, защищены от взлома, и нужны не дни, а, возможно, недели, чтобы во всем этом разобраться.
— В общем, найти Кирмана живым совершенно необходимо, — резюмировал госсекретарь. — А журналистам скажем следующее. Кирман работал в лабораториях медицинских корпораций, сотрудничающих с министерством обороны. От работ, за которые ему присуждена Нобелевская премия, в последние годы отошел. Несколько месяцев назад, к сожалению, заболел. Положение критическое, в палату никого не допускают. Надеюсь, что хотя бы труп Кирмана вы сможете продемонстрировать? Я имею в виду похороны по высшему разряду…
— Да, — Сьюард энергично кивнул.
— Что касается исследований… Вы думаете, в этом есть что-то очень существенное?
— Я думаю, сэр, — сказал Сьюард, — что возня с журналистами и поиски Кирмана — ерунда. Главное — в этой странной работе.
— Верно, — поддержал генерал, — это и мое мнение. Ход «Зенита» я знаю, и если Кирман сумел в одиночку выбраться из тупика, в котором оказался два года назад…
— То что, Барри? — спросил госсекретарь.
— Это может дать кому-то власть над планетой.
x x x
Сознание включилось сразу. Кирман увидел над собой низкий свод пещеры, почувствовал, что лежит на острых гранях большого камня, но не испытал от этого никаких неудобств. Он продолжал лежать, хотя и понимал, что тело слушается его, и он может встать. Это, сказал себе Кирман, еще впереди. Мгновенно он вспомнил все и прислушался к тем точкам своего тела, которые источали боль и смерть еще несколько часов назад. Боли не было. Он перевел взгляд на поднятую руку и убедился, что это его рука — ни форма пальцев, ни длина их не изменились. Открытие немного удивило его — он предполагал, что хоть какие-нибудь внешние изменения должны появиться обязательно. Чтобы достать зеркальце из кармана пиджака, Кирману пришлось сесть. Движения были легкими и стремительными.
На него взглянуло худое лицо с запавшими глазами и ввалившимися щеками. Его лицо. Глаза смотрели остро и видели… Кирман неожиданно понял, в чем заключалось первое зафиксированное им изменение в организме. Он стал лучше видеть. В полумраке он различал мельчайшие детали не только на собственном носу, но и на стенах пещеры — футах в десяти. Различал малейшие оттенки цветов, хотя в такой темноте даже человек с прекрасным зрением вряд ли смог бы отличить коричневое от серого. Лицо его было именно коричневым. Кожа чуть темнее на подбородке и светлее на лбу. Ладони тоже стали коричневыми…
Кирман ощутил радость. Он готов был взлететь; это даже не радость была, а эйфория, ощущение беспредельной легкости духа. Он сделал это! Он создал себя заново! Именно себя, а не какое-то другое существо, ничего не знающее о собственном прошлом.
Кирман перенесся к выходу из пещеры — назвать свои движения иначе он не мог. Солнце стояло низко, он смотрел на оранжевый диск не щурясь, любуясь игрой оттенков на самом его краю. Кирман поразился красоте, вдруг открывшейся ему, и удивился на мгновение, как может октябрьское солнце так жечь. Он быстро понял свою ошибку. Изменились тепловые ощущения тела. На самом деле воздух не был горячим. Двадцать два градуса по Цельсию, подумал он с уверенностью в точности этой оценки.
Который сейчас час? — подумал Кирман и ответил себе: восемнадцать часов три минуты местного времени. Часы на запястье все еще показывали время восточного побережья. Что-то опять изменилось в его мозгу, и он понял, что не один здесь. Где-то неподалеку расположились в пещере мужчина и женщина. Им было хорошо вдвоем, но наступал вечер, и пора было возвращаться в Карсон-Сити.
Нужно уходить и мне, подумал Кирман. Нет, еще рано. Я не разобрался в себе. В том, что могу, а чего — нет. Сейчас это самое важное. Прежде, чем начинать новую жизнь в этом мире, нужно понять себя.
Кирман начал инвентаризацию памяти; делал он это методично, все глубже уходя в прошлое.
На поверхности лежало последнее воспоминание — гонка по утреннему шоссе, а чуть раньше был разговор с Уолтоном, казавшийся сейчас бессмысленным, потому что убедить друга Кирману не удалось… Назад. Побег из клиники. Боль. Еще раньше — мучительный перелет с базы Шеррард. Бет у трапа. Ее глаза. Единственный надежный человек. Никогда прежде — до встречи с Бет — Кирман не думал, что способен так полюбить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33