Знатные вельможи и дамы в одеяниях, отороченных горностаевым и бобровым мехом с узкими золотыми обручами на голове. Мужчины были могучими, смуглыми, женщины изящными и грациозными, как полуручные лани, и они бросали взгляды из-под ресниц на гостей Меркади.
Только Котт осталась прежней — в украденной одежде, пахнущая потом и землей. Полуночные волосы обрамляли ее лицо, точно капюшон, а глаза были двумя изумрудами на лице, все еще покрытом копотью костра.
Страна Чудес. Он нашел ее!
Потом все словно утонуло в тумане. Он помнил, как привалился к Двармо, оба пьяные в дым, но хмель только кружил голову, развязал Майклу язык, сделал его речь легкой и свободной. Они стояли на стене у парапета и смотрели на море, на океан деревьев, простиравшийся за горизонт, окутанный золотистой дымкой, которой не было конца. У Майкла возникло ощущение, что он проник глубже , спустился по неведомому тоннелю в еще более далекое место, и внезапно он твердо понял, что таких мест существует бесконечное множество, — быть может, по одному на каждого мечтателя. Но мгновение это утонуло в смехе, в недоступной близости Котт. Это его немного отрезвило.
— Где это место?
Ему ответил король, Меркади.
— В Диком Лесу, где же еще? — и он улыбнулся растерянности на лице Майкла. Глаза у Меркади были зелеными, как у Котт, но более темного, более мрачного оттенка, точно ряска на поверхности застойного пруда.
— Представь себе мир в виде перчатки, — сказал он. — Одна перчатка, много пальцев, и каждый ведет в свою сторону, а сама перчатка предназначена облегать что-то, что много больше.
Майкл не уловил тут никакого смысла, и его искрящаяся радость была омрачена недоумением.
— Мир — это земля у тебя под ногами. Пока он остается там, ты можешь ходить по нему. Такая же дорога, как всякая другая, — это сказал Двармо. Он казался статуей, высеченной из серебра, а кубок, зажатый в огромном кулаке, выглядел не больше рюмки под вареное яйцо. Когда он улыбнулся, Майкл увидел, что клыки у него длиннее, чем следовало. Он смутно пожалел, что выпил столько меда на пиру.
На пиру?
— Кто может сказать, где ты находишься? — мягко спросил Меркади. — Некоторые говорят, что для каждой рассказанной или нерассказанной истории есть свой особый мир, что не существует ни «здесь», ни «сейчас», а только развертывание бесконечных возможностей, и каждая из них реальна в том или ином месте.
— В таком случае, — сказал Двармо, похохатывая, — ошибок не бывает вовсе.
Майкл уже ничего не понимал. Парапет, лес, его собеседники — они превращались в смутные колеблющиеся пятна, словно должны были претерпеть какую-то метаморфозу. Он с трудом отвел взгляд.
— Котт! — хотя бы она была реальной, неменяющейся. В золотистом солнечном свете она выглядела суровой, как монахиня… как монахини, которые увезли Розу в черной машине. В черной машине в тот вечер, а за рулем сидел высокий священник…
Роза.
Он не мог вспомнить лица своей тетки. Как ни старался, видел только лицо Котт. В его сознании они стали почти двойниками. Но Роза ведь умерла, верно?
Умерла, рожая того ребенка, про которого сказала ему. И не вернулась домой.
Голос, причитающий за деревьями… Мертвая любовь, пропавший возлюбленный.
«Я повинна в смертном грехе, Майкл. Я падшая женщина».
Мед (а был ли это мед?) туманил его сознание. Он чувствовал, что находится в преддверии чего-то. Оно таилось у края его мыслей, покачивалось, как пловец, собравшийся нырнуть.
Похорон ведь не было. Почему?
Потому что она не мертва? Потому что она просто куда-то исчезла…
Глаза Майкла расширились. Трое смотрели на него без улыбки. Ему чудится, или уши короля Меркади заостряются, его рот слишком широк для человека?
Роза .
— Она здесь, — сказал он. Догадка была как взрыв. — Вот куда они ее увезли. Они увезли ее в это место.
— Кто? — спросил Двармо. Его панцирь словно бы потускнел, покрылся ржавчиной по краям.
— Ты знала про Розу, Котт. Вот почему ты привела меня сюда. Ты знала!
Вновь это сходство. Почти на грани узнавания.
Ни парапета, ни белых стен. Они стояли в подземной каверне, где на потолке из почвы торчали древесные корни, точно старые кости. В руках они держали деревянные чашки, а по земляному полу были разбросаны старые шкуры и меха, усеянные глиняными тарелками и кувшинами, обглоданными костями, другими объедками. Вокруг пылающего в яме огня сидели, вертясь и извиваясь, кошмарные существа, большие и маленькие, самых разных обличий. Глаза у них были зеленые, как нефрит, а нечленораздельная речь сливалась в гул, от которого резало уши.
— Браво! — сказал Меркади и подмигнул Майклу горящим глазом.
— Бог мой! — растерянно произнес Майкл, и гул у огня стал тише.
— Твой Бог, — согласился Меркади. — Не наш.
Майкл пропустил его слова мимо ушей. Он схватил Котт за плечо.
— Кто ты, Котт? Откуда ты?
— Меня не крестили, — сказала Котт. — Вот все, что я знаю. Поэтому вирим могли взять меня к себе.
— Младенцев, которых жители деревень оставляют умирать, нежеланных и проклятых, мы объявляем своими, — сказал Меркади. — Сестрицу Котт оставил у Провала Всадник, выкрикнул в деревья имя «Катерина» и уехал. Но он всегда возвращается за тем, что ему принадлежит, Майкл Фей , — в голосе Меркади звучала злая насмешка. — Ты делаешь нашу сестру смертной, и она чувствует холод и голод. Ты делаешь ее человеком, и Всадник охотится за ней.
— Это правда, Котт? Ты знала?
Но она отвела глаза. В одежде его дяди она выглядела волнующе — одновременно и соблазнительной и совсем ребенком.
— Всадник породил ее, как он породил нас всех в начале начал, — неумолимо продолжал Меркади. — Мы в родстве с волками леса. Все в Диком Лесу принадлежат Лесу, кроме тебя и тебе подобных.
— Братьев, — донесся шепот от огненной ямы, и раздался общий ропот согласия.
— Племена, жители деревень. Все они когда-то были единым гордым народом, изгнанным из земель за горами. Их привел в Дикий Лес искалеченный мужчина так давно, что они забыли самих себя. А потому они валят деревья, выжигают землю, выдирают из нее свои урожаи — называют их своими, — а нас, темный народец, живший здесь всегда, оттесняют в глубины Леса, чтобы мы затаились там, как в крепости. Некоторые поклоняются нам, как духам леса и земли, и обвешивают деревья своими дарами, но чаще нас ненавидят, страшатся, как детей Дьявола.
— Так называй меня подмененной, — сказала Котт с горечью и вырвала плечо из пальцев Майкла. Но он почти забыл о ней, о них всех.
Роза все еще где-то в этом месте. Живая. Он знал это твердо. Он может найти ее, отвести домой.
— Так вот почему я здесь, — сказал он ошеломленно. Котт отошла к огненной яме и допила кем-то отставленную чашку. Она уставилась на пламя, будто вглядываясь в свой особый ад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Только Котт осталась прежней — в украденной одежде, пахнущая потом и землей. Полуночные волосы обрамляли ее лицо, точно капюшон, а глаза были двумя изумрудами на лице, все еще покрытом копотью костра.
Страна Чудес. Он нашел ее!
Потом все словно утонуло в тумане. Он помнил, как привалился к Двармо, оба пьяные в дым, но хмель только кружил голову, развязал Майклу язык, сделал его речь легкой и свободной. Они стояли на стене у парапета и смотрели на море, на океан деревьев, простиравшийся за горизонт, окутанный золотистой дымкой, которой не было конца. У Майкла возникло ощущение, что он проник глубже , спустился по неведомому тоннелю в еще более далекое место, и внезапно он твердо понял, что таких мест существует бесконечное множество, — быть может, по одному на каждого мечтателя. Но мгновение это утонуло в смехе, в недоступной близости Котт. Это его немного отрезвило.
— Где это место?
Ему ответил король, Меркади.
— В Диком Лесу, где же еще? — и он улыбнулся растерянности на лице Майкла. Глаза у Меркади были зелеными, как у Котт, но более темного, более мрачного оттенка, точно ряска на поверхности застойного пруда.
— Представь себе мир в виде перчатки, — сказал он. — Одна перчатка, много пальцев, и каждый ведет в свою сторону, а сама перчатка предназначена облегать что-то, что много больше.
Майкл не уловил тут никакого смысла, и его искрящаяся радость была омрачена недоумением.
— Мир — это земля у тебя под ногами. Пока он остается там, ты можешь ходить по нему. Такая же дорога, как всякая другая, — это сказал Двармо. Он казался статуей, высеченной из серебра, а кубок, зажатый в огромном кулаке, выглядел не больше рюмки под вареное яйцо. Когда он улыбнулся, Майкл увидел, что клыки у него длиннее, чем следовало. Он смутно пожалел, что выпил столько меда на пиру.
На пиру?
— Кто может сказать, где ты находишься? — мягко спросил Меркади. — Некоторые говорят, что для каждой рассказанной или нерассказанной истории есть свой особый мир, что не существует ни «здесь», ни «сейчас», а только развертывание бесконечных возможностей, и каждая из них реальна в том или ином месте.
— В таком случае, — сказал Двармо, похохатывая, — ошибок не бывает вовсе.
Майкл уже ничего не понимал. Парапет, лес, его собеседники — они превращались в смутные колеблющиеся пятна, словно должны были претерпеть какую-то метаморфозу. Он с трудом отвел взгляд.
— Котт! — хотя бы она была реальной, неменяющейся. В золотистом солнечном свете она выглядела суровой, как монахиня… как монахини, которые увезли Розу в черной машине. В черной машине в тот вечер, а за рулем сидел высокий священник…
Роза.
Он не мог вспомнить лица своей тетки. Как ни старался, видел только лицо Котт. В его сознании они стали почти двойниками. Но Роза ведь умерла, верно?
Умерла, рожая того ребенка, про которого сказала ему. И не вернулась домой.
Голос, причитающий за деревьями… Мертвая любовь, пропавший возлюбленный.
«Я повинна в смертном грехе, Майкл. Я падшая женщина».
Мед (а был ли это мед?) туманил его сознание. Он чувствовал, что находится в преддверии чего-то. Оно таилось у края его мыслей, покачивалось, как пловец, собравшийся нырнуть.
Похорон ведь не было. Почему?
Потому что она не мертва? Потому что она просто куда-то исчезла…
Глаза Майкла расширились. Трое смотрели на него без улыбки. Ему чудится, или уши короля Меркади заостряются, его рот слишком широк для человека?
Роза .
— Она здесь, — сказал он. Догадка была как взрыв. — Вот куда они ее увезли. Они увезли ее в это место.
— Кто? — спросил Двармо. Его панцирь словно бы потускнел, покрылся ржавчиной по краям.
— Ты знала про Розу, Котт. Вот почему ты привела меня сюда. Ты знала!
Вновь это сходство. Почти на грани узнавания.
Ни парапета, ни белых стен. Они стояли в подземной каверне, где на потолке из почвы торчали древесные корни, точно старые кости. В руках они держали деревянные чашки, а по земляному полу были разбросаны старые шкуры и меха, усеянные глиняными тарелками и кувшинами, обглоданными костями, другими объедками. Вокруг пылающего в яме огня сидели, вертясь и извиваясь, кошмарные существа, большие и маленькие, самых разных обличий. Глаза у них были зеленые, как нефрит, а нечленораздельная речь сливалась в гул, от которого резало уши.
— Браво! — сказал Меркади и подмигнул Майклу горящим глазом.
— Бог мой! — растерянно произнес Майкл, и гул у огня стал тише.
— Твой Бог, — согласился Меркади. — Не наш.
Майкл пропустил его слова мимо ушей. Он схватил Котт за плечо.
— Кто ты, Котт? Откуда ты?
— Меня не крестили, — сказала Котт. — Вот все, что я знаю. Поэтому вирим могли взять меня к себе.
— Младенцев, которых жители деревень оставляют умирать, нежеланных и проклятых, мы объявляем своими, — сказал Меркади. — Сестрицу Котт оставил у Провала Всадник, выкрикнул в деревья имя «Катерина» и уехал. Но он всегда возвращается за тем, что ему принадлежит, Майкл Фей , — в голосе Меркади звучала злая насмешка. — Ты делаешь нашу сестру смертной, и она чувствует холод и голод. Ты делаешь ее человеком, и Всадник охотится за ней.
— Это правда, Котт? Ты знала?
Но она отвела глаза. В одежде его дяди она выглядела волнующе — одновременно и соблазнительной и совсем ребенком.
— Всадник породил ее, как он породил нас всех в начале начал, — неумолимо продолжал Меркади. — Мы в родстве с волками леса. Все в Диком Лесу принадлежат Лесу, кроме тебя и тебе подобных.
— Братьев, — донесся шепот от огненной ямы, и раздался общий ропот согласия.
— Племена, жители деревень. Все они когда-то были единым гордым народом, изгнанным из земель за горами. Их привел в Дикий Лес искалеченный мужчина так давно, что они забыли самих себя. А потому они валят деревья, выжигают землю, выдирают из нее свои урожаи — называют их своими, — а нас, темный народец, живший здесь всегда, оттесняют в глубины Леса, чтобы мы затаились там, как в крепости. Некоторые поклоняются нам, как духам леса и земли, и обвешивают деревья своими дарами, но чаще нас ненавидят, страшатся, как детей Дьявола.
— Так называй меня подмененной, — сказала Котт с горечью и вырвала плечо из пальцев Майкла. Но он почти забыл о ней, о них всех.
Роза все еще где-то в этом месте. Живая. Он знал это твердо. Он может найти ее, отвести домой.
— Так вот почему я здесь, — сказал он ошеломленно. Котт отошла к огненной яме и допила кем-то отставленную чашку. Она уставилась на пламя, будто вглядываясь в свой особый ад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83