Гостиница явно процветала. В эту промозглую октябрьскую субботу ресторан был заполнен скромно одетой публикой — главным образом парами и семьями. Меня охватила ностальгия. Именно так, как я помнила из детства, обедали здесь по субботам и мы вчетвером. А потом папа отвозил нас с Андреа в кино. Там ее уже ждали подруги, но она никогда не возражала, если я увязывалась за ней.
«Элли — хороший ребенок. Она не ябеда», — говорила Андреа. Если фильм заканчивался рано, мы все добегали до гаража-"убежища", где Андреа, Джоан, Марджи и Дотти выкуривали по-быстрому одну сигарету на всех и расходились по домам.
На случай, если папа чувствовал запах дыма от одежды Андреа, у нее всегда был наготове ответ: «Так получилось. После кино мы пошли есть пиццу, а там было накурено». И она подмигивала мне.
В «Паркинсон Инн» всего восемь номеров, но сейчас свободным оказался только один: спартанского вида комната с железной кроватью, бюро с двумя ящиками, ночным столиком и стулом. Окна выходили на восток, в сторону нашего старого дома. В этот день солнце все время то выныривало из-за облаков, ослепительно сверкая, то в одно мгновенье полностью пропадало за ними.
Я смотрела в окно, и казалось, что мне снова семь лет, и я вижу, как отец держит в руках музыкальную шкатулку.
7
Я хорошо помню тот день, ставший переломным в моей жизни. Святой Игнатий Лойоласказал: «Дайте мне ребенка, которому еще нет семи лет, и я покажу вам человека». Думаю, он имел в виду не только мужчину, но и женщину.
Я стояла тихо, как мышь, и смотрела, как мой отец, которого я боготворила, рыдает, прижимая к груди фотографию моей покойной сестры, а из музыкальной шкатулки струилась нежная мелодия.
Вспоминая об этом, я всегда удивлялась, почему мне тогда не пришло в голову броситься к нему на шею и забрать всю его скорбь, смешав со своей собственной болью. Но, думаю, я уже тогда понимала, что в своем горе он одинок, и, что бы я ни сделала, я все равно не смогла бы облегчить его страдания.
Лейтенант Эдвард Кавано, заслуженный офицер полиции штата Нью-Йорк, герой десятка смертельно опасных заданий, не сумел предотвратить убийство своей красивой, но своевольной пятнадцатилетней дочери. И его муки не мог разделить никто — даже самый близкий человек.
С годами я поняла, что, если горе остается неразделенным, все начинают перекидывать вину друг другу, как горячую картошку, пока она не достается самому слабому, тому, кто хуже всех умеет от нее уходить.
В данном случае это оказалась я.
Детектив Лонго быстро сделал выводы из моих откровений. Я нарушила обещание Андреа и дала ему две ниточки, двух подозреваемых: повесу Роба Вестерфилда, благодаря своей внешности, распущенности и богатству вскружившему голову Андреа, и Пола Штройбела, тихого застенчивого подростка, влюбившегося в красавицу-флейтистку из школьного оркестра, которая с таким энтузиазмом приветствовала его успехи на футбольном поле.
«Ура, ура, ура, вперед, наша команда!» — кто мог сравниться в этом с Андреа!
Пока в лаборатории исследовали результаты вскрытия тела девушки, а на кладбище «Небесные Врата» шли приготовления к ее погребению (рядом с родителями отца, которых я почти не помнила), детектив Лонго уже допрашивал Роба Вестерфилда и Пола Штройбела. Оба они уверяли, что не видели Андреа в четверг вечером и не собирались с ней встречаться.
Пол работал в тот день на заправке. Станция закрывалась в семь, но, как утверждал Пол, он задержался в мастерской, чтобы доделать кое-что по мелочи на паре автомобилей. Роб Вестерфилд заявил, что в это время сидел в кинотеатре, и в качестве доказательства предъявил корешок билета.
Я помню, как стояла возле могилы Андреа, сжимая в руке одинокую розу с длинным стеблем. Пастор закончил читать молитву, и мне велели положить цветок на гроб сестры. Мне казалось, что внутри я тоже умерла, что я — такая же неживая, как Андреа, когда я склонилась над ней в «убежище».
Помню, мне хотелось сказать ей, как мне стыдно, что я выдала их с Робом секрет, и в то же время жаль, что я не рассказала об их встречах сразу, едва мы узнали, что она ушла от Джоан, но не вернулась домой. Но, конечно же, я молчала. Я бросила розу, и та соскользнула с гроба. Я хотела ее поднять, но тут мимо меня со своим цветком к гробу прошла бабушка и, наступив на мою розу, вдавила ее в грязь...
Через несколько минут мы вышли с кладбища, и в этой веренице скорбных лиц я ловила на себе мрачные взгляды. Вестерфилды так и не пришли, но Штройбелы стояли там, плечом плечу по обе стороны от Пола.
Я помню, как чувство вины окружало, захлестывало, душило меня. И это ощущение осталось со мной навсегда.
Я пыталась объяснить, что, склонившись над телом Андреа, слышала чье-то дыхание, но мне никто не верил: я была слишком взволнована и напугана. Когда я выбежала из леса, то сама дышала так громко и с таким трудом, будто у меня случился приступ астмы. Тем не менее даже годы спустя я часто просыпаюсь от одного и того же кошмара: я склоняюсь над телом Андреа, поскальзываюсь в ее крови и слышу это хриплое звериное дыхание и высокий хищный смех.
И теперь мое чувство опасности, то, которое не раз спасало человечество от полного истребления, подсказывало мне, что в Робе Вестерфилде притаился зверь. И если его выпустить на свободу, он нанесет новый удар.
8
На глаза навернулись слезы, и я отошла от окна, взяла рюкзак и бросила его на кровать. Распаковывая вещи, я улыбалась: и у меня еще хватило наглости критиковать — пусть даже мысленно — скудный гардероб Пита Лорела?! На мне сейчас джинсы и водолазка. В сумке, не считая ночной рубашки и нижнего белья, только длинная шерстяная юбка и еще два свитера. И это при том, что моя любимая обувь — сандалии: при моем росте сто семьдесят пять сантиметров, только они мне и подходят! Волосы у меня все такие же светлые, цвета песка, и длинные, поэтому обычно я либо закручиваю их наверх, либо скрепляю на затылке заколкой. Красивая, женственная Андреа была похожа на мать. Мне же достались резкие, скорее мужские, чем женские, черты отца. Да, рождественской звездочкой на елке меня точно не назовешь!
Из ресторана доносился дразнящий запах еды. И тут я поняла, что проголодалась. Сегодня нужно было успеть взять билеты на утренний рейс в Атланту, поэтому в аэропорт пришлось ехать пораньше, задолго до посадки, а все включенное в стоимость билета питание, — простите, напитки, — ограничивалось чашкой скверного кофе.
В тринадцать тридцать, когда я спустилась в ресторан, обеденный наплыв посетителей уже шел на спад. Столик я нашла без труда — маленькую кабинку прямо у горящего камина. Я и не думала, что так замерзла, пока тепло огня не начало согревать мои ноги и руки.
— Не желаете что-нибудь выпить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62