… Я, нагая, лежу на больничной кровати… Пытаюсь выбраться, но сбоку находятся прутья… мои руки и ноги привязаны… кожаные ремни врезаются в тело… надо мной склонились люди в белых одеждах… «Тс-с, тс-с, Элизабет»… они не позволяют мне встать… лица исчезают, в комнате становится темно… я одна в железной колыбели… больше не пытаюсь выбраться оттуда… я скоро умру… я смеюсь без остановки…
Смех утих, в темноту гостиничного номера проникал свет сквозь узкую щель из-под двери… Мерседес лежала возле меня в кровати.
— Теперь тебе хорошо? — спросила Мерседес. — Теперь тебе хорошо?
В голосе звучал страх.
— Не знаю, что произошло, — ответила я. — Показалось, что я в больнице. Ужасно. Мне никогда прежде не приходилось там бывать. На кровати и окнах прутья… Я…
— Пожалуйста, Элизабет, это только сон. Не волнуйся, per favor. Ты слишком много выпила, вот и все.
Она пыталась успокоить меня, но, видимо, и сама разволновалась.
— Сейчас, должно быть, уже шесть. Если мы опоздаем, Родольфо меня убьет. Надо собраться и оплатить счет. Я выступаю сегодня вечером в «Лас Куэвас». Ven chica, пожалуйста, возьми себя в руки. Просто тебе приснился плохой сон.
— Ужасный сон. Не поддается никакому объяснению.
— Может, расскажешь?
Доброта вперемежку с тревогой пробивалась в ее голосе.
— Нет, я и так причинила тебе слишком много хлопот. Хочется забыть его. Кошмар какой-то.
Мерседес вздохнула с явным облегчением. Встала с кровати и раздвинула шторы, в комнату проник мягкий утренний свет. Пытаясь подняться, я вдруг ощутила свой вес; Мерседес рекомендовала мне еще полежать. Но я отказалась и, стараясь не отставать от нее, принялась укладывать чемодан.
— С тобой все в порядке? — постоянно спрашивала она.
— Да, все нормально, — отвечала я; казалось, что голос звучит приглушенно, слишком тихо. Но говорить громче страшно. Вдруг смех начнется снова?
Пока она собиралась, я наскребла достаточно, чтобы расплатиться за номер. Мы с Мерседес на красном автомобиле доехали до вокзала, где ей в закрытом кафе удалось раздобыть чашку кофе. Я наслаждалась кофе; за два часа ожидания опоздавшего поезда на свежем воздухе моя голова прояснилась. Наконец состав прибыл.
— Скорей, скорей, mas rapido! — торопила меня Мерседес, словно надеясь таким образом наверстать время и прибыть в Барселону в соответствии с расписанием.
Я взяла свой чемодан. Мне уже лучше, она права, этот сон — не вещий. Я выпила слишком много вина, ела непривычно острую пищу. Теперь все уже позади. Сегодня в Барселоне меня ждут важные дела. Я никогда не была в больнице.
ГЛАВА 12
Мерседес в купе искала в чемоданах свои магнитофонные кассеты, а я задержалась в коридоре.
— Ven chica, — обратилась она, — что-то интересное?
И вышла в коридор посмотреть.
— Есть тут одна женщина… .
Я кивнула на соседнее купе, предлагая Мерседес заглянуть туда.
— Ты ее знаешь?
Ничуть не удивительно, поскольку Мерседес, похоже, знала всех интересных людей.
— Да, конечно, — подтвердила она, бросив взгляд на крупную, величественную женщину, которая смотрела в окно. — Мадам Мария Орасио, знаменитая оперная певица. Сейчас, правда, уже не поет. Вероятно, едет к своему мужу, который иногда дирижирует симфоническим оркестром в Барселоне. Наш Тосканини.
Мерседес шептала с большим уважением; она не хотела, чтобы наши взгляды и разговор показались бесцеремонными.
— Тебе не помешало бы увидеть мадам Марию на сцене. Мощнейшее контральто.
— Хорошо бы познакомиться с ней, — настойчиво произнесла я. — Пожалуйста, представь меня.
В облике мадам Орасио, облокотившейся на оконную раму, было что-то неуловимое. Именно так моя преподавательница балета мадам Вероша сидела в кресле у стены студии. Со спины мадам Орасио, несомненно, походила на мадам Вероша, но певица обернулась, и я увидела совсем другие черты. Однако линии тела и ткань серовато-черного платья в точности повторяли стиль моей преподавательницы, носившей длинные юбки. Сходство поражало.
Во время знакомства мадам Орасио говорила на безупречном английском, но иногда в ее словах проскальзывала интонация моей наставницы. Согласно правилам хорошего тона, я остановилась неподалеку и как зачарованная слушала ее, узнавая насмешливые нотки. Меня тянуло к ней, хотелось бесконечно ей внимать. Я пригласила мадам Орасио в наше купе на превосходный коньяк. Похоже, она с удовольствием приняла предложение и пообещала присоединиться. Видимо, эта женщина говорит то, что думает.
Спустя минуту после отхода поезда Мария Орасио пришла к нам. Несмотря на величественную осанку и мировую известность, она держалась на удивление современно, просто и естественно. Мы всего лишь три женщины, на несколько часов оказавшиеся в закрытом купе поезда из Памплоны. Беседа так увлекла нас, что пришлось открыть вторую бутылку коньяка. Начались разговоры о самом сокровенном, какие возможны только между женщинами, в отличие от большинства мужчин. Речь зашла о нашей сексуальности, реализуемой в мире, где ее всегда определяют мужчины.
— Девочки, — поучала нас мадам Орасио как артистка и женщина постарше, — природа женской сексуальности, раскрывающейся, по убеждению мужчин, только во время интимной близости, на самом деле гораздо глубже. Истинная женская сексуальность внутри нас и раскрывается при беременности, родах, кормлении, выражении своих чувств во время творчества.
— Si, мадам, si, — разволновалась Мерседес, — теперь все окончательно прояснилось, хотя я всегда подозревала это. Во время танца надо мной довлеют чисто сексуальные переживания. Радость слияния с обожаемым мною искусством, порождающая мгновения творчества, — для меня дороже всего на свете! Мой танец, восхитительное дитя этого союза, всегда со мной. Si! Мой танец, ваше пение, для Элизабет — создание фильмов… Да, мы нашли своих спутников жизни. Все остальное — вторично.
Я слушала Мерседес и иногда согласно кивала, но почти не вслушивалась в слова. Меня занимала реакция знаменитой оперной певицы. Даже не сама реакция, а то, как мадам Орасио сплетала руки, держала грудь, вздыхала, дышала, наклоняла голову, шевелила губами. Она безумно напоминала моего балетного педагога мадам Вероша — единственную женщину, дарившую десятилетней Бетти ту любовь, что нужна была ей для танца после смерти матери. Беседуя, я постоянно видела перед собой худенького ребенка, которого втолкнули в студию «Карнеги-холл» с дощатым полом и балетным станком. Каждый день Бетти заставляла свое хрупкое тельце прыгать быстрее и выше, чем это делали другие ученицы мадам Вероша. Она добилась того, что мадам Вероша обняла ее. Я изучала лицо мадам Орасио, желая, чтобы она признала нашу глубинную связь. Но ничего не находила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65