В прошлом году я ехал в спальном вагоне без всяких осложнений, но теперь нипочем бы на это не отважился.
* * *
Это не совсем так, Милена. Ты знаешь того, кто тебе сейчас пишет, по Мерану. Потом мы были одно, и о том, чтобы знать друг друга, даже и речи не было, а потом мы снова разделились.
Я хотел бы сказать об этом еще кое-что, но слова нейдут из сдавленного горла.
Со мной тоже так. Часто я думаю: вот об этом необходимо тебе написать, а потом все же написать не могу. Наверное, фельдфебель Перкинс держит меня за руку, и, только когда он ее на минуту выпускает, мне тайком удается быстренько черкнуть словечко.
То, что ты перевела как раз это место, все же говорит о родстве вкусов. Да, пытка для меня необычайно важна, я занимаюсь именно пыткой – с позиций пытаемого и пытающего. Почему? Примерно по той же причине, что и Перкинс, и столь же безрассудно, машинально и традиционно: чтобы узнать из проклятых уст проклятое слово. Заключенную в этом глупость (от признания глупости толку чуть) я однажды сформулировал так: «Животное отбирает у хозяина плетку и бичует само себя, чтобы стать хозяином, и не ведает, что это всего лишь фантазия, рожденная новым узлом на плетке хозяина».
Конечно, пытка – штука жалкая, Александр-то не пытал гордиев узел, когда тот не хотел развязываться.
* * *
Между прочим, здесь как будто бы тоже есть еврейская традиция. «Венков», который теперь столько пишет против евреев, недавно в передовой статье доказал, что евреи все портят и растлевают, – даже! – флагеллантизм в Средневековье они испортили. К сожалению, подробностей я не нашел, там была только ссылка на английскую книгу. Я слишком «тяжел», чтобы идти в университетскую библиотеку, но мне бы очень хотелось знать, что же такое евреи якобы сотворили с этим движением, которое (в Средние века) было от них необычайно далеко. Может, у тебя найдется ученый знакомый, который про это знает.
* * *
Книги я тебе выслал. И категорически заявляю, что вовсе не досадую и что это скорее единственное мало-мальски разумное, что я сделал за последнее время. Алеш распродан, появится в магазинах теперь только к Рождеству, вместо этого я взял Чехова. «Бабушка», правда, напечатана совершенно неразборчиво, наверное, ты бы ее вовсе не купила, если б увидела. Но у меня было поручение…
* * *
Ты читала какие-нибудь подробности о том пожаре в санатории? Так или иначе, Гримменштайн теперь будет переполнен и задерет нос. Каким это образом X. может навестить меня там? Ты же писала, что он в Меране.
* * *
Твое нежелание, чтобы я встречался с твоим мужем, определенно не сильнее моего собственного. И если он не явится ко мне сам – а он вряд ли это сделает, – наша встреча практически исключена.
* * *
Поездка еще немного откладывается, потому что я занят в бюро. Видишь, я не стыжусь приписать, что «занят». Конечно, это могла бы быть работа, как всякая другая; но у меня это полусон, так близко к смерти, как близок к ней сон. «Венков» очень даже прав. Эмигрировать, Милена, эмигрировать!
* * *
Ты говоришь, Милена, тебе это непонятно. Попробуй понять, называя это болезнью. Это один из многих болезненных симптомов, якобы открытых психоанализом. Я не называю это болезнью и усматриваю в терапевтической части психоанализа беспомощное заблуждение. Все эти мнимые болезни, как ни печально они выглядят, суть факты веры, попытки человека, попавшего в беду, закрепиться в некой материнской почве; ведь и психоанализ считает первопричиной религий именно то, что, по его мнению, лежит и в основе «болезней» индивида, правда, сейчас тут у нас никакой религиозной общности, как правило, нет и в помине, только несметное количество сект, в каждой из которых людей раз, два и обчелся, но, возможно, так просто кажется, когда взгляд прикован к современности.
Однако и закрепления в реальной почве все же не являются частным сменным достоянием человека, они изначально заложены в его существе и впоследствии постоянно продолжают формировать его существо (в том числе и тело) в этом направлении. И тут намереваются исцелять?
В моем случае можно помыслить три круга, самый внутренний «А», затем «Б» и «В». Ядро «А» объясняет «Б», почему этот человек вынужден мучиться и не доверять себе, почему он должен отказываться (это не отказ, отказ был бы слишком труден, это просто необходимость отказа), почему он не вправе жить. (Разве, к примеру, Диоген не был в этом смысле тяжело болен? Кто из нас не был бы счастлив, если б на него наконец-то упал сияющий взор Александра? А Диоген в отчаянии просил Александра не заслонять ему солнце, это жуткое, вечно пылающее, сводящее с ума греческое солнце. Бочка его была полна призраков.) «В», человеку деятельному, ничего больше не объясняют, «Б» просто отдает ему приказ. «В» действует под строжайшим принуждением, в холодном поту от страха (бывает ли в иных ситуациях этот холодный пот, выступающий на лбу, на щеках, на висках, под волосами – словом, по всему черепу? У «В» это именно так). «В», стало быть, действует скорее в страхе, чем в разумении, он доверяет, он верит, что «А» все разъясняет «Б», а «Б» все понимает правильно и передает дальше.
Я не неискренен, Милена (между прочим, у меня такое впечатление, что моя манера письма раньше была более открытой и ясной, это так?), я настолько искренен, насколько позволяет «тюремный распорядок», а это очень много, да и сам «тюремный распорядок» становится все менее жестким. Но «таким образом» я приехать не могу, «таким образом» приехать невозможно. У меня есть одна особенность, которая отличает меня от всех мне знакомых не по существу, но в очень сильной степени. Мы оба знаем весьма характерные экземпляры западных евреев, и, насколько мне известно, я самый из них западноеврейский, это означает, с некоторым преувеличением, что мне не даровано ни единой спокойной секунды, мне вообще ничего не даровано, все нужно зарабатывать, не только настоящее и будущее, но и прошлое тоже, хотя его-то каждый человек получает заранее, но и это тоже нужно зарабатывать, тяжелейшая работа, если земля вертится вправо – не знаю, так ли это, – я должен бы вертеться влево, наверстывая прошлое. А на все эти обязанности у меня совершенно нет сил, я не могу нести мир на своих плечах, я и зимний-то пиджак едва несу. Впрочем, это бессилие не обязательно достойно сожаления; для подобных задач никаких сил не хватит! Каждая попытка обойтись тут собственными силами – безумие и вознаграждается безумием. Потому и невозможно «таким образом приехать», как ты пишешь. Я не в силах идти тем путем, каким хочу идти, я даже не могу хотеть идти по нему, могу лишь пребывать в покое, ничего иного я желать не могу, да ничего иного и не желаю.
* * *
Дело обстоит примерно так, как если бы перед всякой прогулкой человеку нужно было не только умываться, причесываться и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
* * *
Это не совсем так, Милена. Ты знаешь того, кто тебе сейчас пишет, по Мерану. Потом мы были одно, и о том, чтобы знать друг друга, даже и речи не было, а потом мы снова разделились.
Я хотел бы сказать об этом еще кое-что, но слова нейдут из сдавленного горла.
Со мной тоже так. Часто я думаю: вот об этом необходимо тебе написать, а потом все же написать не могу. Наверное, фельдфебель Перкинс держит меня за руку, и, только когда он ее на минуту выпускает, мне тайком удается быстренько черкнуть словечко.
То, что ты перевела как раз это место, все же говорит о родстве вкусов. Да, пытка для меня необычайно важна, я занимаюсь именно пыткой – с позиций пытаемого и пытающего. Почему? Примерно по той же причине, что и Перкинс, и столь же безрассудно, машинально и традиционно: чтобы узнать из проклятых уст проклятое слово. Заключенную в этом глупость (от признания глупости толку чуть) я однажды сформулировал так: «Животное отбирает у хозяина плетку и бичует само себя, чтобы стать хозяином, и не ведает, что это всего лишь фантазия, рожденная новым узлом на плетке хозяина».
Конечно, пытка – штука жалкая, Александр-то не пытал гордиев узел, когда тот не хотел развязываться.
* * *
Между прочим, здесь как будто бы тоже есть еврейская традиция. «Венков», который теперь столько пишет против евреев, недавно в передовой статье доказал, что евреи все портят и растлевают, – даже! – флагеллантизм в Средневековье они испортили. К сожалению, подробностей я не нашел, там была только ссылка на английскую книгу. Я слишком «тяжел», чтобы идти в университетскую библиотеку, но мне бы очень хотелось знать, что же такое евреи якобы сотворили с этим движением, которое (в Средние века) было от них необычайно далеко. Может, у тебя найдется ученый знакомый, который про это знает.
* * *
Книги я тебе выслал. И категорически заявляю, что вовсе не досадую и что это скорее единственное мало-мальски разумное, что я сделал за последнее время. Алеш распродан, появится в магазинах теперь только к Рождеству, вместо этого я взял Чехова. «Бабушка», правда, напечатана совершенно неразборчиво, наверное, ты бы ее вовсе не купила, если б увидела. Но у меня было поручение…
* * *
Ты читала какие-нибудь подробности о том пожаре в санатории? Так или иначе, Гримменштайн теперь будет переполнен и задерет нос. Каким это образом X. может навестить меня там? Ты же писала, что он в Меране.
* * *
Твое нежелание, чтобы я встречался с твоим мужем, определенно не сильнее моего собственного. И если он не явится ко мне сам – а он вряд ли это сделает, – наша встреча практически исключена.
* * *
Поездка еще немного откладывается, потому что я занят в бюро. Видишь, я не стыжусь приписать, что «занят». Конечно, это могла бы быть работа, как всякая другая; но у меня это полусон, так близко к смерти, как близок к ней сон. «Венков» очень даже прав. Эмигрировать, Милена, эмигрировать!
* * *
Ты говоришь, Милена, тебе это непонятно. Попробуй понять, называя это болезнью. Это один из многих болезненных симптомов, якобы открытых психоанализом. Я не называю это болезнью и усматриваю в терапевтической части психоанализа беспомощное заблуждение. Все эти мнимые болезни, как ни печально они выглядят, суть факты веры, попытки человека, попавшего в беду, закрепиться в некой материнской почве; ведь и психоанализ считает первопричиной религий именно то, что, по его мнению, лежит и в основе «болезней» индивида, правда, сейчас тут у нас никакой религиозной общности, как правило, нет и в помине, только несметное количество сект, в каждой из которых людей раз, два и обчелся, но, возможно, так просто кажется, когда взгляд прикован к современности.
Однако и закрепления в реальной почве все же не являются частным сменным достоянием человека, они изначально заложены в его существе и впоследствии постоянно продолжают формировать его существо (в том числе и тело) в этом направлении. И тут намереваются исцелять?
В моем случае можно помыслить три круга, самый внутренний «А», затем «Б» и «В». Ядро «А» объясняет «Б», почему этот человек вынужден мучиться и не доверять себе, почему он должен отказываться (это не отказ, отказ был бы слишком труден, это просто необходимость отказа), почему он не вправе жить. (Разве, к примеру, Диоген не был в этом смысле тяжело болен? Кто из нас не был бы счастлив, если б на него наконец-то упал сияющий взор Александра? А Диоген в отчаянии просил Александра не заслонять ему солнце, это жуткое, вечно пылающее, сводящее с ума греческое солнце. Бочка его была полна призраков.) «В», человеку деятельному, ничего больше не объясняют, «Б» просто отдает ему приказ. «В» действует под строжайшим принуждением, в холодном поту от страха (бывает ли в иных ситуациях этот холодный пот, выступающий на лбу, на щеках, на висках, под волосами – словом, по всему черепу? У «В» это именно так). «В», стало быть, действует скорее в страхе, чем в разумении, он доверяет, он верит, что «А» все разъясняет «Б», а «Б» все понимает правильно и передает дальше.
Я не неискренен, Милена (между прочим, у меня такое впечатление, что моя манера письма раньше была более открытой и ясной, это так?), я настолько искренен, насколько позволяет «тюремный распорядок», а это очень много, да и сам «тюремный распорядок» становится все менее жестким. Но «таким образом» я приехать не могу, «таким образом» приехать невозможно. У меня есть одна особенность, которая отличает меня от всех мне знакомых не по существу, но в очень сильной степени. Мы оба знаем весьма характерные экземпляры западных евреев, и, насколько мне известно, я самый из них западноеврейский, это означает, с некоторым преувеличением, что мне не даровано ни единой спокойной секунды, мне вообще ничего не даровано, все нужно зарабатывать, не только настоящее и будущее, но и прошлое тоже, хотя его-то каждый человек получает заранее, но и это тоже нужно зарабатывать, тяжелейшая работа, если земля вертится вправо – не знаю, так ли это, – я должен бы вертеться влево, наверстывая прошлое. А на все эти обязанности у меня совершенно нет сил, я не могу нести мир на своих плечах, я и зимний-то пиджак едва несу. Впрочем, это бессилие не обязательно достойно сожаления; для подобных задач никаких сил не хватит! Каждая попытка обойтись тут собственными силами – безумие и вознаграждается безумием. Потому и невозможно «таким образом приехать», как ты пишешь. Я не в силах идти тем путем, каким хочу идти, я даже не могу хотеть идти по нему, могу лишь пребывать в покое, ничего иного я желать не могу, да ничего иного и не желаю.
* * *
Дело обстоит примерно так, как если бы перед всякой прогулкой человеку нужно было не только умываться, причесываться и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55