— Никто тебя не тронет.
Как-то так само собой вышло, что она пригласила его к себе на обед. Она довольно часто приглашала учеников домой, позаниматься или просто так, и Машу это никогда не смущало. Но на этот раз все было иначе.
За все время, пока он был у них, Коля не проронил и десятка слов, обходясь в основном мимикой, кивками, а чаще неопределенным пожатием плеч. Это было бы ничего, если отнести подобную неловкость за счет незнакомого общества, природной стеснительности и недостатка воспитания. Но Маше чудилось, что дело вовсе не в этом, хотя, безусловно, присутствовало и первое, и второе, и третье.
Ее не покидало чувство, что он пристально следит за ней и отделывается односложными ответами, просто чтобы не отвлекаться. Его белесые, слегка прищуренные, узкие глаза чем-то напоминали волчьи, и Маша вдруг почувствовала себя дичью, которую выслеживает хищник.
Она попыталась отогнать неприятное ощущение, посмеяться над своими вдруг возникшими страхами, но у нее ничего не вышло. Стоило ей лишь взглянуть в его сторону, и под ложечкой возникал неприятный холодок, будто предупреждение об опасности.
Когда он наконец ушел, Маша впервые за весь день вздохнула свободно.
— Ты была странная сегодня, Маша, — сказала ей мать слегка недовольным тоном. — Что это на тебя нашло? Почти и не говорила с бедным мальчиком.
— Он мне не понравился, — честно ответила Маша. Она не привыкла что-либо скрывать от матери, даже если и знала, что ей будет неприятно.
— Ничего удивительного. Он такой забитый, неловкий, закомплексованный, так нуждается в нормальном человеческом отношении. Вот посмотришь, как он преобразится, если станет бывать у нас почаще.
— Но я вовсе не хочу, чтобы он часто бывал у нас, — возразила Маша. — Я бы ничуть не сожалела, если бы вообще никогда его больше не увидела. — И, подумав, добавила: — Есть в нем что-то жутковатое.
— Ну, ну, не надо преувеличивать. Ты же будущий педагог. Наше дело не только учить, но и исцелять детские души, если они больны. Если удастся спасти хоть одного такого несчастного, свое жизненное предназначение можно считать выполненным. — Она говорила горячо, увлеченно и с такой убедительностью, что Маша невольно заразилась ее настроением. — Этот мальчик балансирует на краю пропасти. Один маленький толчок в ту или другую сторону решит его дальнейшую судьбу. Мы реально можем помочь ему, даже не столько я, сколько ты. Вы почти одного возраста, у вас больше точек соприкосновения. Он с таким восхищением смотрел на тебя. Займись им, Маша. Это будет большое, благородное дело.
Доводы матери, как всегда, возымели свое действие. Маша встречалась с Колей почти каждый день, помогала ему готовиться к занятиям, подсовывала разные книжки, пытаясь приобщить к чтению, несколько раз возила его в Москву в театр и музеи.
Он неизменно соглашался на все ее предложения, с готовностью следовал за ней повсюду. С некоторых пор он взял себе за правило встречать ее после занятий. Она обычно возвращалась домой с подружками, поскольку они все жили по соседству, а он шел сзади, не сводя с них настороженного взгляда.
Пару раз она пыталась подозвать его, познакомить с девочками, но он только мотал головой и держал дистанцию.
— Странный он какой-то, — сказала ей как-то Лариса, ее самая близкая подруга. — Прилип к тебе, как тень. Ей-богу, не пойму, зачем тебе это надо?
Маша и сама уже задавалась этим вопросом. Ее все больше тяготило создавшееся положение. Все ее усилия не давали результата. Его абсолютно не интересовали ее рассказы о художниках и писателях. Книги, которые она давала ему, так и оставались непрочитанными, по крайней мере он не мог вспомнить ни имен героев, ни основных событий. У нее создалось впечатление, что он просто не слушает и не вникает ни во что.
Она пыталась говорить об этом с матерью, но та только отмахивалась, говоря, что в таком деле нужно терпение и что легких побед не бывает.
Однажды они возвращались на электричке из Москвы после посещения Третьяковки. Коля, как всегда, был безучастен к увиденному. Маша вдохновенно рассказывала ему о картинах, пытаясь пробудить хоть какой-то интерес, но, поняв, что все бесполезно, сникла и замолчала.
Лишь у одной картины он встрепенулся и слегка ожил. Сильной квадратной ладонью, как крабьей клешней, сжал ее запястье.
— Во кровищи-то! Это что?
Машу поразило выражение жадного любопытства на его лице.
— Это Репин, — сказала она, осторожно высвобождая руку.
— А за что он его так?
— Репин — это художник. Я же тебе рассказывала о нем. А картина называется «Иван Грозный и сын его Иван». Царь Иван Грозный в припадке безумия убил своего сына.
— Круто! А чем?
— Посохом своим. Видишь, на ковре лежит.
Коля подошел к картине и прикоснулся пальцами к стеклу, покрывавшему ее.
— Не трогай, пожалуйста, нельзя, — поспешно сказала Маша.
Коля повернулся к ней, осклабившись.
— Чё, думала, возьму? Не бойсь. А хорошая палка, — продолжал он, повернувшись к картине. — Тяжелая. С такой ничего не страшно. Во, гляди, старый какой, дохлый, а такого здоровяка урыл.
— Вот и убивается теперь, как опомнился, — тихо сказала Маша.
— А чё убивается-то?
— Ну как же? Ведь человека убил, сына. Страшно.
— Видать, было за что, — отрезал Коля, и по его тону Маша поняла, что приговор этот окончательный и обжалованию не подлежит.
Всю обратную дорогу он то отключался, то принимался бормотать:
— Кровищи-то, кровищи! Весь пол залила.
Маша все пыталась втолковать ему, что это ковер такой красный, но он будто и не слышал.
— Кровь, везде кровь.
Маше стало жутко от его монотонного бормотания. Она отодвинулась к окошку и, пытаясь отвлечься, стала следить за проносящимся мимо пейзажем. Серые домики, обнаженные ветви деревьев, как трагические руки, воздетые к небу, столбы, столбы, столбы. Вспомнилась песенка Окуджавы про Смоленскую дорогу, и сердце сжала тихая грусть.
Ничего у нее с Колей не получится. Видно, не из того теста сделана, что настоящие педагоги. Ну и ладно, не может она больше биться головой о стенку. Так и скажет сегодня маме.
Двери вагона, стукнув, разъехались в стороны. Вошли два солдата и, быстро оглянувшись по сторонам, плюхнулись на скамью напротив них.
Почувствовав, что ее разглядывают, Маша повернула голову и тут же столкнулась с веселым, наглым взглядом одного из солдат. Он лихо подмигнул ей и толкнул в бок своего товарища:
— Гляди-ка, Сень, какая красотуля. А чего ты, девушка, такая грустная? Кавалер плохо развлекает? Так иди к нам. С нами не соскучишься, верно, Сень?
— Эт точно! — загоготал тот.
Маша, пожав плечами, отвернулась к окну.
— Ого, брезговает! — Судя по его голосу, парень был здорово навеселе. — Цыпа! Ты нос-то не задирай, отвалится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Как-то так само собой вышло, что она пригласила его к себе на обед. Она довольно часто приглашала учеников домой, позаниматься или просто так, и Машу это никогда не смущало. Но на этот раз все было иначе.
За все время, пока он был у них, Коля не проронил и десятка слов, обходясь в основном мимикой, кивками, а чаще неопределенным пожатием плеч. Это было бы ничего, если отнести подобную неловкость за счет незнакомого общества, природной стеснительности и недостатка воспитания. Но Маше чудилось, что дело вовсе не в этом, хотя, безусловно, присутствовало и первое, и второе, и третье.
Ее не покидало чувство, что он пристально следит за ней и отделывается односложными ответами, просто чтобы не отвлекаться. Его белесые, слегка прищуренные, узкие глаза чем-то напоминали волчьи, и Маша вдруг почувствовала себя дичью, которую выслеживает хищник.
Она попыталась отогнать неприятное ощущение, посмеяться над своими вдруг возникшими страхами, но у нее ничего не вышло. Стоило ей лишь взглянуть в его сторону, и под ложечкой возникал неприятный холодок, будто предупреждение об опасности.
Когда он наконец ушел, Маша впервые за весь день вздохнула свободно.
— Ты была странная сегодня, Маша, — сказала ей мать слегка недовольным тоном. — Что это на тебя нашло? Почти и не говорила с бедным мальчиком.
— Он мне не понравился, — честно ответила Маша. Она не привыкла что-либо скрывать от матери, даже если и знала, что ей будет неприятно.
— Ничего удивительного. Он такой забитый, неловкий, закомплексованный, так нуждается в нормальном человеческом отношении. Вот посмотришь, как он преобразится, если станет бывать у нас почаще.
— Но я вовсе не хочу, чтобы он часто бывал у нас, — возразила Маша. — Я бы ничуть не сожалела, если бы вообще никогда его больше не увидела. — И, подумав, добавила: — Есть в нем что-то жутковатое.
— Ну, ну, не надо преувеличивать. Ты же будущий педагог. Наше дело не только учить, но и исцелять детские души, если они больны. Если удастся спасти хоть одного такого несчастного, свое жизненное предназначение можно считать выполненным. — Она говорила горячо, увлеченно и с такой убедительностью, что Маша невольно заразилась ее настроением. — Этот мальчик балансирует на краю пропасти. Один маленький толчок в ту или другую сторону решит его дальнейшую судьбу. Мы реально можем помочь ему, даже не столько я, сколько ты. Вы почти одного возраста, у вас больше точек соприкосновения. Он с таким восхищением смотрел на тебя. Займись им, Маша. Это будет большое, благородное дело.
Доводы матери, как всегда, возымели свое действие. Маша встречалась с Колей почти каждый день, помогала ему готовиться к занятиям, подсовывала разные книжки, пытаясь приобщить к чтению, несколько раз возила его в Москву в театр и музеи.
Он неизменно соглашался на все ее предложения, с готовностью следовал за ней повсюду. С некоторых пор он взял себе за правило встречать ее после занятий. Она обычно возвращалась домой с подружками, поскольку они все жили по соседству, а он шел сзади, не сводя с них настороженного взгляда.
Пару раз она пыталась подозвать его, познакомить с девочками, но он только мотал головой и держал дистанцию.
— Странный он какой-то, — сказала ей как-то Лариса, ее самая близкая подруга. — Прилип к тебе, как тень. Ей-богу, не пойму, зачем тебе это надо?
Маша и сама уже задавалась этим вопросом. Ее все больше тяготило создавшееся положение. Все ее усилия не давали результата. Его абсолютно не интересовали ее рассказы о художниках и писателях. Книги, которые она давала ему, так и оставались непрочитанными, по крайней мере он не мог вспомнить ни имен героев, ни основных событий. У нее создалось впечатление, что он просто не слушает и не вникает ни во что.
Она пыталась говорить об этом с матерью, но та только отмахивалась, говоря, что в таком деле нужно терпение и что легких побед не бывает.
Однажды они возвращались на электричке из Москвы после посещения Третьяковки. Коля, как всегда, был безучастен к увиденному. Маша вдохновенно рассказывала ему о картинах, пытаясь пробудить хоть какой-то интерес, но, поняв, что все бесполезно, сникла и замолчала.
Лишь у одной картины он встрепенулся и слегка ожил. Сильной квадратной ладонью, как крабьей клешней, сжал ее запястье.
— Во кровищи-то! Это что?
Машу поразило выражение жадного любопытства на его лице.
— Это Репин, — сказала она, осторожно высвобождая руку.
— А за что он его так?
— Репин — это художник. Я же тебе рассказывала о нем. А картина называется «Иван Грозный и сын его Иван». Царь Иван Грозный в припадке безумия убил своего сына.
— Круто! А чем?
— Посохом своим. Видишь, на ковре лежит.
Коля подошел к картине и прикоснулся пальцами к стеклу, покрывавшему ее.
— Не трогай, пожалуйста, нельзя, — поспешно сказала Маша.
Коля повернулся к ней, осклабившись.
— Чё, думала, возьму? Не бойсь. А хорошая палка, — продолжал он, повернувшись к картине. — Тяжелая. С такой ничего не страшно. Во, гляди, старый какой, дохлый, а такого здоровяка урыл.
— Вот и убивается теперь, как опомнился, — тихо сказала Маша.
— А чё убивается-то?
— Ну как же? Ведь человека убил, сына. Страшно.
— Видать, было за что, — отрезал Коля, и по его тону Маша поняла, что приговор этот окончательный и обжалованию не подлежит.
Всю обратную дорогу он то отключался, то принимался бормотать:
— Кровищи-то, кровищи! Весь пол залила.
Маша все пыталась втолковать ему, что это ковер такой красный, но он будто и не слышал.
— Кровь, везде кровь.
Маше стало жутко от его монотонного бормотания. Она отодвинулась к окошку и, пытаясь отвлечься, стала следить за проносящимся мимо пейзажем. Серые домики, обнаженные ветви деревьев, как трагические руки, воздетые к небу, столбы, столбы, столбы. Вспомнилась песенка Окуджавы про Смоленскую дорогу, и сердце сжала тихая грусть.
Ничего у нее с Колей не получится. Видно, не из того теста сделана, что настоящие педагоги. Ну и ладно, не может она больше биться головой о стенку. Так и скажет сегодня маме.
Двери вагона, стукнув, разъехались в стороны. Вошли два солдата и, быстро оглянувшись по сторонам, плюхнулись на скамью напротив них.
Почувствовав, что ее разглядывают, Маша повернула голову и тут же столкнулась с веселым, наглым взглядом одного из солдат. Он лихо подмигнул ей и толкнул в бок своего товарища:
— Гляди-ка, Сень, какая красотуля. А чего ты, девушка, такая грустная? Кавалер плохо развлекает? Так иди к нам. С нами не соскучишься, верно, Сень?
— Эт точно! — загоготал тот.
Маша, пожав плечами, отвернулась к окну.
— Ого, брезговает! — Судя по его голосу, парень был здорово навеселе. — Цыпа! Ты нос-то не задирай, отвалится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38