Он состоит в том, что желаемое получаешь в последний момент, даже точнее, в самый последний момент, когда уже окончательно похоронила надежду. Именно так происходит и на этот раз. Через неделю я забыла Уинстона. Именно тогда он и позвонил. Среда, девять утра, и я еще лежу в постели. В Париже я не встаю раньше десяти. Я наслаждаюсь возможностью подольше поспать, это придает моей парижской жизни особый шарм. Если вечером я иду на джазовый концерт, то я вообще встаю не раньше двух часов дня. Или еще позже. (Зато в Канаде будильник всегда будет звонить в семь.) Итак, ровно в девять раздается телефонный звонок. Я спросонья хватаю трубку.
— Алло! Это Уинстон!
Сна сразу как не бывало. Но у меня нет сил открыть рот.
— Алло! Вы меня слышите? Говорит Уинстон Хоторн-Рид. Это вы, Офелия? У вас такой странный голос.
— Я еще сплю.
— О! — Удивленная пауза. — Я хотел вам сказать, что в конце недели приеду в Париж. Вечером в пятницу, предпоследним рейсом. — Новая пауза. Потом он медленно, будто это его вовсе не интересует, спрашивает: — Вы свободны в пятницу вечером?
— Конечно!
— Я остановлюсь в «Интерконтинентале». Вы можете там со мной встретиться? Скажем, на поздний ужин, в половине одиннадцатого? — Он чувствует явное облегчение. — Сможете? Отлично! Тогда встретимся внизу, в холле. Итак, пятница, пол-одиннадцатого вечера, «Интерконтиненталь». Я очень рад!
Только он вешает трубку, как я выскакиваю из постели и начинаю танцевать по комнате. Ура! Победила! Я опять увижу его, моего светского льва, с золотистыми искорками в глазах и с чувственным ртом. Он не забыл меня. Он приедет в Париж, и, скорее всего, только ради меня. Правда, он этого не сказал, но я чувствую. И он не раскается в этом.
Парижский «Интерконтиненталь» — это не бездушная бетонная колода. В отличие от других отелей этой цепочки, он находится в великолепном старинном особняке с аркадой, колоннами, прелестным внутренним двориком и чудным холлом.
Расположен он в непосредственной близости от Вандомской площади и, таким образом, от отеля «Риц»; надеюсь, что это не дурное предзнаменование. Ровно в половине одиннадцатого я в холле, но Уинстона нигде не видно. Сажусь на мягкую банкетку рядом с приемной стойкой и жду. В одиннадцать его все еще нет. Четверть двенадцатого, половина двенадцатого, Уинстона нет и в помине. Встаю и подхожу к приемному окошку.
— Господин Хоторн-Рид уже прибыл? — спрашиваю я, стараясь скрыть волнение в голосе. Как знать, может, он опоздал на самолет?
— Минутку! Хоторн-Рид. — Молодой человек в ладно сидящей форме улыбается мне и проглядывает список. — Вот, пожалуйста! Номер 1017. Господин приехал в десять часов и снова ушел.
— Ушел? Вы уверены?
— Да, мадам. Его ключ лежит на месте.
Покачав головой, возвращаюсь к своей скамейке. Что это значит? Приехать в Париж, чтобы со мной встретиться, и уйти из гостиницы, не дождавшись меня? Ничего не понимаю. Жду до полуночи, потом предпринимаю последнюю попытку.
— Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? — прошу я опять служащего.
— Но мадам, его ключ здесь.
— Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
— Вы сами можете позвонить, — отвечает он, — направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
— Алло! — Голос Уинстона. — Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
— Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
— Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта — высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи — с умелой небрежностью — обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
— Наконец-то, — говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
— Вы выглядите по-другому, — замечает Уинстон.
— Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. — Он согласно кивает.
— Красиво! Пошли.
Мы ужинаем в дорогом ресторане недалеко от оперы. Я что-то заказываю, съедаю гарнир и оставляю мясо на тарелке. Уинстон замечает это, но ничего не говорит. У меня вообще нет аппетита. Его присутствие действует на меня подавляюще. Он сидит напротив меня, сильный, самоуверенный, загорелый. Его золотистые глаза, выразительные прямые брови, крупный нос, капризный рот завораживают меня. Такие лица редко встречаются.
— Почему вы все-таки приехали? — спрашиваю я за десертом, к которому почти не притрагиваюсь.
Уинстон подается вперед.
— Из-за вашего звонка, — с улыбкой говорит он, — ваш звонок навел меня на мысль, что было бы, собственно, неплохо встретиться с вами.
— Ну и как? — спрашиваю я, отведя глаза, с бьющимся сердцем.
— Замечательно! Посмотрите на меня, Офелия. Я бы хотел перейти с вами на «ты». — Я забыла сказать, что весь вечер мы говорили по-французски. Уинстон говорит на нем как француз. Без малейшего намека на акцент. У него была няня-француженка. Два года он учился в Париже, и его первая жена была родом из Лиона. Я тем временем уже знаю, что он в третий раз женат на англичанке, от которой у него две маленькие дочки. Ему сорок девять лет, и по знаку он Стрелец.
Стрелец и Лев?! Они подходят друг другу, как постель и любовник, которым он, очевидно, вскоре станет. Иначе, спрашиваю я себя, для чего Господь Бог насылает в середине августа град на Лондон? Для чего так задерживаются полеты, что даже будущие министры забывают всякий этикет и снисходят до того, что заговаривают с незнакомыми женщинами? Для чего?
— Конечно, перейдем на «ты». — Я проникновенно смотрю ему в глаза. — Ты совсем ничего не ешь. У тебя пропал аппетит?
— Не хочется! — Он отодвигает полную тарелку. Другие блюда он тоже только попробовал. Вероятно, сила притяжения между нами так велика, что для элементарных действий, вроде еды, не остается времени. Воздух насыщен эротическими разрядами. Покалывающие маленькие стрелы вонзаются в мою кожу. Закрываю на какой-то миг глаза, и у меня такое ощущение, что я парю. Весь большой ресторан куда-то проваливается, и лишь мы вдвоем существуем реально. Не было бы между нами стола, мы бы давно лежали друг у друга в объятиях.
— Пошли, мы уходим! — вдруг подает он голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Алло! Это Уинстон!
Сна сразу как не бывало. Но у меня нет сил открыть рот.
— Алло! Вы меня слышите? Говорит Уинстон Хоторн-Рид. Это вы, Офелия? У вас такой странный голос.
— Я еще сплю.
— О! — Удивленная пауза. — Я хотел вам сказать, что в конце недели приеду в Париж. Вечером в пятницу, предпоследним рейсом. — Новая пауза. Потом он медленно, будто это его вовсе не интересует, спрашивает: — Вы свободны в пятницу вечером?
— Конечно!
— Я остановлюсь в «Интерконтинентале». Вы можете там со мной встретиться? Скажем, на поздний ужин, в половине одиннадцатого? — Он чувствует явное облегчение. — Сможете? Отлично! Тогда встретимся внизу, в холле. Итак, пятница, пол-одиннадцатого вечера, «Интерконтиненталь». Я очень рад!
Только он вешает трубку, как я выскакиваю из постели и начинаю танцевать по комнате. Ура! Победила! Я опять увижу его, моего светского льва, с золотистыми искорками в глазах и с чувственным ртом. Он не забыл меня. Он приедет в Париж, и, скорее всего, только ради меня. Правда, он этого не сказал, но я чувствую. И он не раскается в этом.
Парижский «Интерконтиненталь» — это не бездушная бетонная колода. В отличие от других отелей этой цепочки, он находится в великолепном старинном особняке с аркадой, колоннами, прелестным внутренним двориком и чудным холлом.
Расположен он в непосредственной близости от Вандомской площади и, таким образом, от отеля «Риц»; надеюсь, что это не дурное предзнаменование. Ровно в половине одиннадцатого я в холле, но Уинстона нигде не видно. Сажусь на мягкую банкетку рядом с приемной стойкой и жду. В одиннадцать его все еще нет. Четверть двенадцатого, половина двенадцатого, Уинстона нет и в помине. Встаю и подхожу к приемному окошку.
— Господин Хоторн-Рид уже прибыл? — спрашиваю я, стараясь скрыть волнение в голосе. Как знать, может, он опоздал на самолет?
— Минутку! Хоторн-Рид. — Молодой человек в ладно сидящей форме улыбается мне и проглядывает список. — Вот, пожалуйста! Номер 1017. Господин приехал в десять часов и снова ушел.
— Ушел? Вы уверены?
— Да, мадам. Его ключ лежит на месте.
Покачав головой, возвращаюсь к своей скамейке. Что это значит? Приехать в Париж, чтобы со мной встретиться, и уйти из гостиницы, не дождавшись меня? Ничего не понимаю. Жду до полуночи, потом предпринимаю последнюю попытку.
— Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? — прошу я опять служащего.
— Но мадам, его ключ здесь.
— Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
— Вы сами можете позвонить, — отвечает он, — направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
— Алло! — Голос Уинстона. — Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
— Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
— Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта — высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи — с умелой небрежностью — обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
— Наконец-то, — говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
— Вы выглядите по-другому, — замечает Уинстон.
— Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. — Он согласно кивает.
— Красиво! Пошли.
Мы ужинаем в дорогом ресторане недалеко от оперы. Я что-то заказываю, съедаю гарнир и оставляю мясо на тарелке. Уинстон замечает это, но ничего не говорит. У меня вообще нет аппетита. Его присутствие действует на меня подавляюще. Он сидит напротив меня, сильный, самоуверенный, загорелый. Его золотистые глаза, выразительные прямые брови, крупный нос, капризный рот завораживают меня. Такие лица редко встречаются.
— Почему вы все-таки приехали? — спрашиваю я за десертом, к которому почти не притрагиваюсь.
Уинстон подается вперед.
— Из-за вашего звонка, — с улыбкой говорит он, — ваш звонок навел меня на мысль, что было бы, собственно, неплохо встретиться с вами.
— Ну и как? — спрашиваю я, отведя глаза, с бьющимся сердцем.
— Замечательно! Посмотрите на меня, Офелия. Я бы хотел перейти с вами на «ты». — Я забыла сказать, что весь вечер мы говорили по-французски. Уинстон говорит на нем как француз. Без малейшего намека на акцент. У него была няня-француженка. Два года он учился в Париже, и его первая жена была родом из Лиона. Я тем временем уже знаю, что он в третий раз женат на англичанке, от которой у него две маленькие дочки. Ему сорок девять лет, и по знаку он Стрелец.
Стрелец и Лев?! Они подходят друг другу, как постель и любовник, которым он, очевидно, вскоре станет. Иначе, спрашиваю я себя, для чего Господь Бог насылает в середине августа град на Лондон? Для чего так задерживаются полеты, что даже будущие министры забывают всякий этикет и снисходят до того, что заговаривают с незнакомыми женщинами? Для чего?
— Конечно, перейдем на «ты». — Я проникновенно смотрю ему в глаза. — Ты совсем ничего не ешь. У тебя пропал аппетит?
— Не хочется! — Он отодвигает полную тарелку. Другие блюда он тоже только попробовал. Вероятно, сила притяжения между нами так велика, что для элементарных действий, вроде еды, не остается времени. Воздух насыщен эротическими разрядами. Покалывающие маленькие стрелы вонзаются в мою кожу. Закрываю на какой-то миг глаза, и у меня такое ощущение, что я парю. Весь большой ресторан куда-то проваливается, и лишь мы вдвоем существуем реально. Не было бы между нами стола, мы бы давно лежали друг у друга в объятиях.
— Пошли, мы уходим! — вдруг подает он голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80