Как с Елизаветой Степановной? Пожалуй, он ведь принял ее условия. Или… спрятался за ними от необходимости принять собственное решение? На самом деле оно зависит от Шурочкиного.
В конце концов, Шурочка не отказалась выходить замуж за брата его… невесты. Но дату не назначила. А не причина ли ее нынешней уверенности в том, что она… решилась?
При этой мысли кровь во всем теле Михаила Александровича замерла, тело вспомнило январский холод, он поежился. Значит, ему придется соединиться… с Елизаветой Степановной.
Он остановил взгляд на ближнем плане, который открывался из детского окна. Цветник зарос. На приволье мышиный горошек разметался вширь и собирался вот-вот посереть и сделаться особенно неприятным. Его бледно-желтые и бледно-синие цветочки подвяли, а стебли побурели.
Мышастый цвет мышиного горошка? А не попросить ли у Елизаветы Степановны в подарок ее платье такого цвета? Что он сделает с ним? Выбросит. Даже не отдаст бедным.
– Итак, сэр Майкл! – требовательно воскликнула Шурочка. – Я ожидаю вашего «да».
– Будь по-твоему, цыпленок, – снисходительно усмехнулся он с некоторым облегчением. Иногда лучше согласиться, чем объяснять причину отказа. К тому же он не мог ее найти.
– Я – цыпленок?! Я…
– Только не говори мне, что ты жаждешь сделаться курицей. Наседкой, – фыркнул он с отвращением.
– Это зависит от взгляда на вещи, дядюшка. Ваша матушка тоже была наседкой, когда высиживала вас. Но если бы не ее труды, то сейчас мне некого было бы умолять так горячо, как вас. – Теперь она молитвенно сложила маленькие ручки перед собой и возвела глаза к небу.
– Хитрый лисенок, – проворчал дядюшка. – Ты знаешь, чем взять мужчину, столь слабого, как я…
Шурочка подскочила к нему, обвила руками его шею, повязанную шелковым платком в английскую клеточку, чмокнула в щеку. Волосинка усов попала в ноздрю, она громко чихнула.
– Теперь ты хочешь оглушить меня, – проворчал он.
– Ничуть. Просто ваши усы немного длинноваты. Хотите, я их немного укорочу? – Ее пальчики задергались в воздухе, изображая движение ножниц.
– Никогда! – Михаил Александрович, яростно сверкнув глазами, отпрянул. – Только на смертном одре я позволю кому-то дотронуться до моих усов чужим прибором. И лишь потому, что тогда я не смогу запретить. – Он хмыкнул. Потом озадаченно свел брови и тихо спросил, коснувшись правого уса: – Не намекаешь ли, что мои усы длинноваты по нынешней моде?
Он обнял ее за плечи, увлекая к дверям. Они вышли в сени, потом на крыльцо. Ветерок ласково прошелся по лицу, Шурочка улыбнулась.
– Я задал тебе вопрос. – Он легонько потряс ее плечо.
– Это зависит от… – начала она, но не договорила. Конюх подвел к крыльцу ее любимую Нетти, стройную кобылку с аккуратно подстриженной гривой. – Ах, какая ты стала красавица! – Она отвернулась от дяди. – Как замечательно пахнешь. – Она потянулась носом к гриве, от которой исходил запах чистой, нагретой на утреннем солнце шерсти.
Михаил Александрович повел носом, пытаясь уловить то, что так понравилось Шурочке. Но он уловил запах помады для усов. Он поморщился – кажется, перестарался.
– Ладно, я беру тебя с собой. Отправляемся тотчас, Александра. Неприлично, если нас будут ждать.
Они ехали через незасеянное и давно не паханное поле. Потом по серому от дождей мостику. Местами муравьи проели дерево так глубоко, что высыпалась желтоватая труха. Она золотилась на солнце так ярко, что Шурочка вздрогнула. Когда постоянно о чем-то думаешь, это мерещится всюду. Откуда здесь золотая пыль?
Нетти шла под всадницей легко, правда, вес невелик – в Шурочке едва ли наберется три с половиной пуда. Дядюшка предлагал отправиться на дрожках. На такой легкой повозке обычно выезжали помещики на охоту. Впереди восседал возница, а сзади – один или два пассажира. Но Шурочка отказалась. Для нее удовольствие прокатиться верхом. Дядюшка выбрал себе каракового жеребца, тот выступал важно, словно угадав значительность личности всадника.
Они въехали в имение соседа – Модеста Ивановича, всегда лохматого и всегда толстого. Иным Шурочка его не видела, казалось, он пребывал в одном и том же возрасте много лет.
Прежде это поле засевали рожью, дальше шли сады. Текла речка, неширокая и неглубокая. Прежде ее украшали затейливые мостики с резными перильцами. Было время, когда Модест Иванович собственноручно сооружал водопады на этой реке, а на ее берегах по его указанию возводили скалы. В высоком берегу выбирали землю и удивляли гостей, которых приезжало сюда видимо-невидимо, устраивали гроты с беседками.
Годы прошли, мостики и беседки сгнили. Все, что не тронуло время, сгорело – крестьяне, освобожденные от забот барина, сожгли в печах. Водопады пересохли, а там, куда с шумом и плеском низвергалась вода, восхищавшая гостей Модеста Ивановича, колосился густой высокий камыш.
Но нельзя отрицать, что от перемен в окружающем ландшафте можно усмотреть пользу. Как, впрочем, думал Михаил Александрович, в любых событиях и любых переменах.
В этих вновь вызревших камышах водятся утки. К тому же, отметил он, имение Модеста Ивановича все еще в его руках, а не крестьянских. А это значит, что хозяин понимает, как в новых обстоятельствах сохранить старые привычки. Многие помещики со своими имениями уже распростились. Теперь на месте парков колосится пшеница, а бывает и проще – нагуливают бока стада пестрых коров, среди которых бренчит боталом – колоколом на шее – здоровенный и рогатый бык.
Имение Галактионовых тоже пока не тронуто новым временем, подумал Михаил Александрович, и сердце его гордо забилось. Он откашлялся, повернулся к племяннице и сказал:
– В последние дни дождей не было, значит, птицы собираются в мочажинах, где сыро. А рано утром, как сейчас, рассыпаются в лугах. В прошлом сезоне мы выехали вот так же. Гордон Модеста Ивановича нашел дупеля. Тот поднялся и полетел. Ах, как стоял на стойке гордон! – В голосе его слышался неподдельный восторг. – Да-а… такая красота, даже сердце заходится. Чу… слышишь?
– Кто это? – спросила Шурочка одними губами.
– Коростель задергал.
Словно желая подтвердить справедливость слов Михаила Александровича, из травы вырвался рыжий коростель, малая птица, но желанная для каждого охотника.
– Вы покажете мне гаршнепа? – спросила Шурочка, желая вопросом поощрить дядю, для которого охота на «красную дичь» великая радость.
– Конечно, ты увидишь. Он как дрозд. Но охота на него – поэма. – Он прикрыл глаза. – Черный сеттер на зеленом поле… Разворачивается на ветер. А дальше – танцовщице не дастся такой пируэт – чуть вперед, потяжка и – стойка! Апофеоз. Сама красота. Нет, рассказать словами – обмануть тебя. Сегодня сама все увидишь. Сеттера Модеста Ивановича, кстати, у него собаки от Игнатова, хороши…
Он сказал это, и ему захотелось добавить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61