Ты запомни, сейчас ты — не герой! Прошло то время, срать мне на твои заслуги перед Родиной! Сейчас я — герой, потому что защищаю Москву от таких подонков, как ты….
Договорить он не успел, потому что слова застряли в глотке, вбитые в его широкое «хлебало» вместе с зубами. Кинувшихся на меня ментов я раскидал, как котят, но уйти не мог, так как у выхода уже сидел с взведенным пистолетом и разбитым лицом майор. Собранные по тревоге его подчиненные со мной справиться не смогли, а после второй попытки скрутить меня и вовсе отказались от этой мысли. На подмогу они вызвали ОМОН .
Прибывшую группу ОМОНа возглавлял капитан. Он зашел в дежурку, окинул взглядом помещение, перевернутую мебель, сгрудившихся возле выхода ментов, оценил мое телосложение, и оно ему явно не понравилось. Меня он не боялся, оба почувствовали друг в друге родственные души, и он без колебаний подошел ко мне. Мы оба были волкодавами, прошедшими войну.
— Ты кто?
Я выматерился, и сбиваясь на маты, рассказал ему все, что думал о Родине, не дающей мне жить, и работать где хочу. Про этого сытого майора, не нюхавшего порох и берущего взятки. Про оскорбление. Про то, что и ОМОНу я не дамся, им легче будет меня убить. Убивать меня никто не собирался. Он просто сказал:
— Пошли отсюда.
Я поверил ему и пошел. Он вывел меня на улицу и отпустил. Уходя, я слышал вопящего и брызгающего слюной майора. Больше меня никто и никогда не задерживал.
Через месяц я почувствовал, что спиваюсь и опускаюсь. И испугался. Что мне становится наплевать на себя, на свою жизнь. Надо было что-то делать.
Однажды в комнате общаги, в которой я жил с тремя молдаванами, в то время сидящими без работы, у нас родилась идея. Каждый из них был профессионалом в какой-нибудь профессии. Один был мастером-сантехником, второй — плиточником, третий — по наклейке обоев. Мы решили попробовать начать работать сами. Тут же разорвав обычную ученическую тетрадь, от руки написали объявления о предлагаемых услугах с указанием телефона вахты общежития и вечером расклеили их на подъездах близлежащих домов без особой на то надежды.
Первый заказ поступил на следующее утро. На кухне у мужика отвалилась одна кафельная плитка, и ее надо было приклеить на место. За это нам заплатили семьдесят рублей. После этого заказы посыпались как горох. Мы хотели выжить и работали на совесть. Пахали. Изо дня в день, неделю за неделей, без выходных и проходных…. Людям нравилась наша качественная и недорогая работа, они рекомендовали наши услуги своим друзьям и знакомым. Я выполнял организующие и направляющие функции. Через месяц на меня работало пятнадцать человек. Через два месяца — сорок. Мы закупили полный комплект строительных инструментов и станков.
Через год я купил однокомнатную квартиру и получил московскую прописку. И у меня была своя, пока небольшая, но растущая и помаленьку процветающая фирма.
1996 год. Подмосковье. Коренев Андрей.
Я подъехал к воротам детдома под вечер, когда летняя жара спала и вокруг царила ленивая душная суета возвращающихся с работы людей. Заведующая ждала меня, и я сразу зашел к ней.
— Ну что, рады? — без предисловий начала она, — Привезли вашего Одинцова! Хороший мальчик, только замкнутый, так что можно ожидать от ребенка, особенно после такого стресса?
— Спасибо, — я был искренне благодарен ей за сочувствие, — я могу с ним сейчас увидеться?
— Можете, — засмеялась она, — только поаккуратнее, пожалуйста. Мы еще не знаем, как он поведет себя, когда вы скажете ему, что вы его родственник.
Я согласно кивнул головой. Этой встречи я ждал год, и когда, наконец, дождался, то вдруг почувствовал, что боюсь. Что я могу сказать этому мальчику, что я могу ему дать и чем обнадежить?
— Света! — позвала заведующая дежурную воспитательницу, — Приведи, пожалуйста, новенького, Одинцова Игоря.
— Вам, наверное, будет удобнее поговорить во дворе? — обратилась она ко мне, — Чтобы стены не давили на психику, да и посвежей на улице…
И вот я стою у лавочки во дворе детского дома, в прохладной тени деревьев, а в голове рой мыслей и вопросов: что и как говорить? Но так и не смог ничего придумать, когда увидел, что из здания вышла воспитательница и повела ко мне худенького мальчика. Они подошли молча, Игорь смотрел спокойно и безразлично, словно меня не было перед ним.
— Я оставлю вас, — сказала воспитательница, и добавила, — у нас ужин через сорок минут.
— Хорошо, спасибо вам, — поблагодарил я ее, она повернулась и пошла, а я посмотрел Игорю в глаза и, чувствуя, как у меня срывается голос, произнес, — здравствуй!
— Здравствуйте, — тихо ответил Игорь, избегая смотреть мне в глаза, — а вы кто?
— Игорь, мы с твоим папой были как братья. Так что я тебе дядя Андрей. Ты прости, что я тебя сразу не смог найти. Я искал, честное слово, только много бумаг надо было собрать, чтобы тебя сюда перевели.
— Вы тоже военный? Как и папа? Тоже Родину защищаете? — в его глазах начал появляться какой-то интерес.
— Да, Игорь, — улыбнулся я, — и учился вместе с папой в военном училище, кровати рядом стояли, и Родину мы с ним одну защищали.
— Дядя Андрей! Вы отомстите за папу и за маму? — его глаза смотрели по-взрослому зло, и в них была такая надежда и вера в меня, что я не мог ответить ему отрицательно.
Я обнял его худенькое мальчишечье тело, чувствуя, как у меня на глазах наворачиваются слезы. Боже мой, еще одна исковерканная судьба! Когда же ты, война, закончишься? Сколько это еще будет длиться!?
Он в свои семь лет ненавидел чеченцев, которые убили его детство, родителей, надежду на счастье. Он знал, что такое ненависть. А там, в Чечне, были такие же сироты, которые ненавидели нас. Самое горькое, что между этими детьми не было большой разницы. Между нами не было разницы. Сколько сирот останется после этой непонятной войны? В этой войне мы все были проигравшими….
1997 год. Москва. Онищенко Геннадий.
— Ну, ты и харю отъел, — раздался в дверях кабинета до боли знакомый насмешливый голос. Сердце мое екнуло. Медленно, еще не веря, что увижу его, поднял голову и посмотрел на вошедшего.
— Андрей! — я бросил бумаги, и чуть не своротив письменный стол, кинулся к нему, — Андрюха!
Господи! Девять лет! Как мне хотелось увидеть его за эти годы! Как я боялся, что он безвестно сгинул на просторах нашей страны, мотыльком сгорев в каком-нибудь национальном конфликте. Как я переживал, не имея о нем никаких известий, и на тебе, вот он — я!
— Как ты меня нашел, черт красноречивый? — тискал его я, — Где пропадал?
— Как и все — в основном по окраинам да по объедкам нашей родной страны, — засмеялся Андрей.
— Так, все — на хрен. На сегодня — рабочий день окончен, идем водку пить! — хлопнул я его по плечу, — Ну, как тебе Москва?
— Гадюшник, — усмехнулся Андрей, — в который почему-то стремятся переехать все, кому место где-нибудь в провинциальном городке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Договорить он не успел, потому что слова застряли в глотке, вбитые в его широкое «хлебало» вместе с зубами. Кинувшихся на меня ментов я раскидал, как котят, но уйти не мог, так как у выхода уже сидел с взведенным пистолетом и разбитым лицом майор. Собранные по тревоге его подчиненные со мной справиться не смогли, а после второй попытки скрутить меня и вовсе отказались от этой мысли. На подмогу они вызвали ОМОН .
Прибывшую группу ОМОНа возглавлял капитан. Он зашел в дежурку, окинул взглядом помещение, перевернутую мебель, сгрудившихся возле выхода ментов, оценил мое телосложение, и оно ему явно не понравилось. Меня он не боялся, оба почувствовали друг в друге родственные души, и он без колебаний подошел ко мне. Мы оба были волкодавами, прошедшими войну.
— Ты кто?
Я выматерился, и сбиваясь на маты, рассказал ему все, что думал о Родине, не дающей мне жить, и работать где хочу. Про этого сытого майора, не нюхавшего порох и берущего взятки. Про оскорбление. Про то, что и ОМОНу я не дамся, им легче будет меня убить. Убивать меня никто не собирался. Он просто сказал:
— Пошли отсюда.
Я поверил ему и пошел. Он вывел меня на улицу и отпустил. Уходя, я слышал вопящего и брызгающего слюной майора. Больше меня никто и никогда не задерживал.
Через месяц я почувствовал, что спиваюсь и опускаюсь. И испугался. Что мне становится наплевать на себя, на свою жизнь. Надо было что-то делать.
Однажды в комнате общаги, в которой я жил с тремя молдаванами, в то время сидящими без работы, у нас родилась идея. Каждый из них был профессионалом в какой-нибудь профессии. Один был мастером-сантехником, второй — плиточником, третий — по наклейке обоев. Мы решили попробовать начать работать сами. Тут же разорвав обычную ученическую тетрадь, от руки написали объявления о предлагаемых услугах с указанием телефона вахты общежития и вечером расклеили их на подъездах близлежащих домов без особой на то надежды.
Первый заказ поступил на следующее утро. На кухне у мужика отвалилась одна кафельная плитка, и ее надо было приклеить на место. За это нам заплатили семьдесят рублей. После этого заказы посыпались как горох. Мы хотели выжить и работали на совесть. Пахали. Изо дня в день, неделю за неделей, без выходных и проходных…. Людям нравилась наша качественная и недорогая работа, они рекомендовали наши услуги своим друзьям и знакомым. Я выполнял организующие и направляющие функции. Через месяц на меня работало пятнадцать человек. Через два месяца — сорок. Мы закупили полный комплект строительных инструментов и станков.
Через год я купил однокомнатную квартиру и получил московскую прописку. И у меня была своя, пока небольшая, но растущая и помаленьку процветающая фирма.
1996 год. Подмосковье. Коренев Андрей.
Я подъехал к воротам детдома под вечер, когда летняя жара спала и вокруг царила ленивая душная суета возвращающихся с работы людей. Заведующая ждала меня, и я сразу зашел к ней.
— Ну что, рады? — без предисловий начала она, — Привезли вашего Одинцова! Хороший мальчик, только замкнутый, так что можно ожидать от ребенка, особенно после такого стресса?
— Спасибо, — я был искренне благодарен ей за сочувствие, — я могу с ним сейчас увидеться?
— Можете, — засмеялась она, — только поаккуратнее, пожалуйста. Мы еще не знаем, как он поведет себя, когда вы скажете ему, что вы его родственник.
Я согласно кивнул головой. Этой встречи я ждал год, и когда, наконец, дождался, то вдруг почувствовал, что боюсь. Что я могу сказать этому мальчику, что я могу ему дать и чем обнадежить?
— Света! — позвала заведующая дежурную воспитательницу, — Приведи, пожалуйста, новенького, Одинцова Игоря.
— Вам, наверное, будет удобнее поговорить во дворе? — обратилась она ко мне, — Чтобы стены не давили на психику, да и посвежей на улице…
И вот я стою у лавочки во дворе детского дома, в прохладной тени деревьев, а в голове рой мыслей и вопросов: что и как говорить? Но так и не смог ничего придумать, когда увидел, что из здания вышла воспитательница и повела ко мне худенького мальчика. Они подошли молча, Игорь смотрел спокойно и безразлично, словно меня не было перед ним.
— Я оставлю вас, — сказала воспитательница, и добавила, — у нас ужин через сорок минут.
— Хорошо, спасибо вам, — поблагодарил я ее, она повернулась и пошла, а я посмотрел Игорю в глаза и, чувствуя, как у меня срывается голос, произнес, — здравствуй!
— Здравствуйте, — тихо ответил Игорь, избегая смотреть мне в глаза, — а вы кто?
— Игорь, мы с твоим папой были как братья. Так что я тебе дядя Андрей. Ты прости, что я тебя сразу не смог найти. Я искал, честное слово, только много бумаг надо было собрать, чтобы тебя сюда перевели.
— Вы тоже военный? Как и папа? Тоже Родину защищаете? — в его глазах начал появляться какой-то интерес.
— Да, Игорь, — улыбнулся я, — и учился вместе с папой в военном училище, кровати рядом стояли, и Родину мы с ним одну защищали.
— Дядя Андрей! Вы отомстите за папу и за маму? — его глаза смотрели по-взрослому зло, и в них была такая надежда и вера в меня, что я не мог ответить ему отрицательно.
Я обнял его худенькое мальчишечье тело, чувствуя, как у меня на глазах наворачиваются слезы. Боже мой, еще одна исковерканная судьба! Когда же ты, война, закончишься? Сколько это еще будет длиться!?
Он в свои семь лет ненавидел чеченцев, которые убили его детство, родителей, надежду на счастье. Он знал, что такое ненависть. А там, в Чечне, были такие же сироты, которые ненавидели нас. Самое горькое, что между этими детьми не было большой разницы. Между нами не было разницы. Сколько сирот останется после этой непонятной войны? В этой войне мы все были проигравшими….
1997 год. Москва. Онищенко Геннадий.
— Ну, ты и харю отъел, — раздался в дверях кабинета до боли знакомый насмешливый голос. Сердце мое екнуло. Медленно, еще не веря, что увижу его, поднял голову и посмотрел на вошедшего.
— Андрей! — я бросил бумаги, и чуть не своротив письменный стол, кинулся к нему, — Андрюха!
Господи! Девять лет! Как мне хотелось увидеть его за эти годы! Как я боялся, что он безвестно сгинул на просторах нашей страны, мотыльком сгорев в каком-нибудь национальном конфликте. Как я переживал, не имея о нем никаких известий, и на тебе, вот он — я!
— Как ты меня нашел, черт красноречивый? — тискал его я, — Где пропадал?
— Как и все — в основном по окраинам да по объедкам нашей родной страны, — засмеялся Андрей.
— Так, все — на хрен. На сегодня — рабочий день окончен, идем водку пить! — хлопнул я его по плечу, — Ну, как тебе Москва?
— Гадюшник, — усмехнулся Андрей, — в который почему-то стремятся переехать все, кому место где-нибудь в провинциальном городке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45