Карвер Раймонд
Третье, что свело в могилу моего отца
Раймонд Карвер
Третье, что свело в могилу моего отца
Я вам скажу, что моего отца свело в могилу. Третье - это Лопух, то, что Лопух умер. Первое, конечно, - Пёрл-Харбор. Второе - переезд на ферму моего деда под Венатчи. Там-то отец и окончил свои дни, хотя, видно, они и так уже были сочтены.
За смерть Лопуха мой отец винил лопуховскую жену. Потом он в этом винил рыбу. И в конце концов винил себя, потому что сам показал Лопуху объявление на задней обложке "Полей и Ручьев": "доставка живого черного окуня в любую точку США".
Заскоки у Лопуха начались после того, как он завел себе рыбу. Из-за рыбы Лопух стал на себя не похож. Так говорил отец.
Я сроду не знал, как зовут Лопуха по-настоящему. Если кто-нибудь и знал, я ни разу не слышал. Тогда он был для меня Лопух, так он мне и до сей поры помнится - как Лопух. Мужичонка он был морщинистый, плешивый, малорослый, но руки-ноги у него были сильные. Если он улыбался - что бывало нечасто, - из-под растянутых губ высовывались коричневые выкрошенные зубы. И лицо у него делалось коварное.
Его водянистый взгляд был вечно прикован к вашим губам, когда вы с ним разговаривали, а когда не разговаривали - фиксировался на каком-нибудь нессобразном участке вашего тела.
Не думаю, чтобы он был по-настоящему глухим. По крайней мере, больше притворялся. Но разговаривать он точно не мог. Это уж сто процентов.
Глухой не глухой, а с двадцатых годов Лопух был разнорабочим на лесопилке.
Компания "Каскад Ламбер", Якима, штат Вашингтон. В те годы, когда я его знал, он исполнял обязанности уборщика. И за все это время я ни разу не видел, чтобы он оделся как-то по-другому. Всегда - фетровая шляпа, рабочая рубаха цвета хаки и полотняная куртка поверх комбинезона. В нагрудных карманах он постоянно таскал рулоны туалетной бумаги, поскольку ему полагалось чистить и снабжать всем необходимым туалеты. Дел хватало, учитывая, что ночная смена после походов в удобства утаскивала домой в коробках для завтрака по рулону-другому.
У Лопуха всегда имелся при себе фонарик, хоть и работал он в дневную. Еще он носил с собой гаечные ключи, отвертки, пассатижи, изоленту - все, что бывает у наладчиков. Ну, за это Лопуха подкалывали, мол, вечно таскает с собой все подряд. Из тех, кто Лопуха подкалывал, особо отличались Карл Лоу, Тэд Слэйд и Джони Вейт. Но Лопуху это все было как об стенку горох. Думаю, он притерпелся.
Мой отец над Лопухом не смеялся никогда. Я, во всяком случае, ничего подобного не слышал. Отец был человек крупный, плечистый, коротко стриженный, с двойным подбородком и объемистым пузом. Лопух все таращился на его пузо. Придет, бывало, в точильню, где отец работал, сядет на табуретку и смотрит на отцовское пузо, пока тот обрабатывает пилы на больших точильных кругах.
У Лопуха был дом не хуже, чем у людей. Такая крытая толем избушка возле реки, милях в пяти-шести от города. А в полумиле за домом, на краю выгона, был карьер, где раньше, когда штат строил дорогу, добывали щебенку. Три таких здоровенных ямы, которые с годами наполнились водой.
Пруд получился глубокий. И выглядел мрачновато.
У Лопуха был не только дом, но и жена. Намного моложе Лопуха и, говорят, путалась с мексиканцами. Отец говорил, что такое мелют пустобрехи, вроде Лоу, Вейта и Спэйда.
Баба она была невысокая, полненькая, с маленькими блестящими глазками. Когда я ее впервые увидел, я увидел эти глаза. Это случилось, когда мы с Питом Дженсеном ездили кататься на великах и остановились возле лопуховского дома попросить воды.
Когда она открыла дверь, я ей сказал, что я сын Дэла Фрейзера.
Я сказал:
- Он работает вместе с... - И тут до меня дошло. - ...ну, с вашим мужем. Мы тут катались и подумали, можно у вас попросить попить?
- Подождите здесь, - сказала она.
Потом вышла, держа в каждой руке по маленькой жестяной кружке с водой. Я осушил свою одним глотком. Но больше она не предложила. Смотрела на нас молча. Когда мы стали опять усаживаться на велики, отошла к крыльцу.
- Если б у вас, ребятишки, машина была, я бы, может, с вами прокатилась.
Она улыбнулась. Для такого рта зубы казались крупноваты.
- Поехали, - сказал Пит. И мы поехали.
Мест, где можно поудить окуня, в нашей части штата немного. Водится форель, в основном - радужная. Немного ручейной и калифорнийской в горных речках, да серебристая в озере Римрок и в Синем озере. Вот, в общем-то, и все. Разве что в конце осени заходят в некоторые реки на нерест лосось и голец. Хотя если ты рыбак, сидеть сложа руки не приходится. На окуня же никто не ходил. Среди моих знакомых было полно таких, кто если и видел окуня, то только на картинке. Однако отец мой на окуней насмотрелся, когда рос в Аризоне и Джорджии, и на лопуховскую рыбу имел большие виды. Поскольку Лопух был корешем.
В тот день, когда привезли рыбу, я ходил в город, в бессейн. Помню, только вернулся - и тут же опять убежал. Потому что папка собирался помочь Лопуху с рыбой. Грузовая почта доставила три аквариума из Батон-Ружа, штат Луизиана.
Мы поехали на лопуховском пикапе: папка, Лопух и я.
Аквариумы на поверку оказались тремя бочками, упакованными в клети из сосновых досок. Они стояли за депо, и каждую отцу с Лопухом пришлось поднимать вдвоем, чтобы погрузить в кузов.
Лопух ехал по городу очень осторожно и так же осторожно ехал до самого дома.
Через свой двор он проехал без остановки. И затормозил только в футе от пруда. К тому времени почти стемнело, поэтому фары он выключать не стал и вынул из-под сиденья молоток и монтировку. А потом они с отцом подтащили клети поближе к воде и стали обдирать первую.
Бочка внутри клети была обернута мешковиной, а в крышке имелись дырочки величиной с десятицентовик. Крышку сняли, и Лопух посветил внутрь фонариком.
Казалось, в воде сновал миллион мальков окуня. Зрелище ошеломительное, будто на поезде привезли маленький океан.
Лопух подкантовал бочку к кромке воды и опрокинул ее. Вынул фонарик и посветил в пруд. Но там уже ничего видно не было. Только слышалось кваканье лягушек, но после заката их всегда слышно.
- Давай, я остальными займусь, - сказал отец и протянул руку, будто собирался взять у Лопуха из комбинезона молоток. Но Лопух отступил и помотал головой.
Он вскрыл оставшиеся клети сам, оставив на одной темные капли крови, потому что ободрал об нее руку.
C того вечера Лопух стал другим.
Больше никого к себе не пускал. Обнес забором выгон, а потом обнес колючей проволокой под током еще и пруд. Говорили, что этот забор съел все его сбережения.
Конечно, после этого отец с Лопухом знаться перестал. С тех самых пор, как Лопух его обломил. Не по части рыбалки, заметьте, ведь окуньки-то были совсем крохотные.
1 2 3 4