В тот вечер яркие огни для Мэри Тодд Линкольн погасли навсегда, а несколько лет спустя совет врачей объявил, что она полностью лишилась рассудка и теряет все права на владение имуществом».
Эта краткая заметка из газеты удручает меня и одновременно наводит на размышления. Я сейчас и не знаю, что лучше: жить в сиянии ярких огней, хоть недолго, рискуя погрузиться во мрак с минуты на минуту, или, как в моем случае — вульгарном и безотрадном случае старой девы, — едва различать тусклый огонек, вспыхнувший в моей далекой юности и теперь угасающий. Мне тридцать пять, и я уже на задворках жизни. Думаю, в сорок я потеряю последнюю надежду и меня обступит непроглядная тьма.
В воскресном номере «Пренсы» есть статья датского философа Густава Хансена, труды которого, надо признаться, мне неизвестны, хоть его уже и печатали в этой рубрике, так вот, Густав Хансен говорит о том, как необъятно материальное, а духовное, напротив, ничтожно.
Этот вывод он делает, основываясь на впечатлениях от своей поездки к алаорийцам, туземному племени Полинезии. Там его проводили к священному жилищу, где хранился нетронутый кусок хлеба, вождь племени отрезал хлеб за миг до того, как выбежал из дома, спасаясь от землетрясения, которое полностью разрушило деревню и засыпало указанный дом, и лишь через много веков его обнаружил один алаориец. По словам Хансена, некоторые детали сохранились с поразительной четкостью: складка на чем-то вроде скатерти, человеческие формы, отпечатавшиеся на подушках, пятна на тех же подушках и т. д. Здесь Хансен отмечает, что, когда провожатый отвлекся, он не мог устоять перед соблазном и решил оставить память о своем посещении: вонзил зубы в деревянную полку, а ногтем большого пальца правой руки прочертил на столе неровный круг. И он подумал, что эти руины произвели на него глубокое впечатление, повергли в душевный трепет, но что дальше? — эмоции пройдут, и даже если он будет помнить о них до конца жизни, после смерти существо его вольется в неведомый божественный порядок, тогда как следы ногтя и зубов, запечатленные в материальном, не сотрутся и сохранятся на долгие века.
Так вот, этот пример мне очень не понравился, не потому, что он надуманный, нет, просто сейчас, через несколько дней после чтения статьи, мне кое-что пришло в голову, и пусть я не смогу опровергнуть Хансена, во всяком случае, я вижу, что он не во всем прав. В этом году исполнится 17 лет, как я окончила консерваторию с золотой медалью, на выпускном экзамене я исполняла прелюдию к «Тангейзеру» в аранжировке для фортепьяно. Если бы я всех их слушала и поверила в похвалы и пророчества, меня ожидало бы самое горькое разочарование.
Но по одной причине я не стала строить иллюзий, и не то чтобы я без борьбы признала себя побежденной, просто врач сказал, что с моей астмой следует оставить Буэнос-Айрес. Конечно, от астмы никто не умирает, но она может отразиться на сердце, если не беречься, а от сердца может умереть любая концертантка. Вот сухой воздух вальехосской пампы полезен, и здесь преподавательницы музыки живут до девяноста, даже если они страдают астмой.
Только я и не заметила, как сухой воздух иссушил мой мозг; Тото удивляется, что мне не нравятся современные композиторы. Зря он смеется над романтиками, непочтение свойственно его юному возрасту, он совсем не признает Шопена, Брамса, Листа. Злится, что остался в Вальехосе и должен сам готовиться к экзаменам, а не поехал в интернат еще на год.
Возможно, я так давно не слушала новой музыки, что привезенные им пластинки меня шокируют. И виноват в этом Вальехос, здесь даже радио нельзя послушать, станции с мощными антеннами передают только танго, и народ воспитывается на куплетах про то, как хулиган прирезал местную красотку.
Я невольно отвлеклась от главного. А хотелось бы рассказать, как однажды перед выпускным экзаменом, когда я билась над тремоло «Тангейзера» — они получались не очень чисто, — отрабатывала аккорды на октаву и нону, которые рассчитаны явно на мужские руки, и, несмотря на то что привычное стеснение в груди сопровождалось приступами кашля, все сидела, не разгибаясь, за пианино, внезапно кровавая слюна брызнула на клавиши и юбку. Я не успела поднести платок ко рту и сдержать кашель. Ужасно перепугавшись, я подумала, что теперь у меня еще и чахотка. В действительности то была ложная тревога, кровохаркание объяснялось раздражением гортани, легкие здесь были ни при чем, но в эту минуту я твердо решила покинуть Буэнос-Айрес.
Так вот, кровь на клавишах я вытерла сразу, пятна на юбке мы отстирали в корыте, и они тоже исчезли. Но в памяти моей они остались, лишь вспомню тот миг, снова вижу слюну в кровавых прожилках. Материально пятно существовало недолго, но в моей душе оно живет неизменно, как тогда. Конечно, я все равно умру, хоть и доживу, будучи преподавательницей музыки, до девяноста, и на том кончатся мои тремоло и пятна, но, господин Хансен, чем это не маленькое торжество духовного начала?
Ничто из прочитанного о снах не удовлетворяет меня полностью. Догадки дешевых астрологов и спиритов не стоит принимать всерьез, а толкования Зигмунда Фрейда, из тех немногих, что дошли до меня, кажутся несколько подтасованными, он все классифицирует, подгоняя под свои теории. На мой скромный взгляд, все намного сложнее, чем пытаются представить эти люди, хотя какой-то смысл в сновидениях должен быть.
Давно я не видела таких страшных снов, как сегодня. Мне снилось, будто я лежу душной ночью в моей кровати и меня вот-вот раздавит паровоз, который падает с потолка, причем падает он медленно-медленно, как невесомый, надвигается невероятно медленно — так иногда лист неспешно падает с дерева, покачиваясь в воздухе, — но, конечно, опустившись, он непременно меня раздавит. Видение это повторялось неоднократно, я просыпалась и засыпала, и мне опять снилось то же самое. Наконец я обнаружила, что сплю на левом боку, где сердце, и перевернулась, тем самым положив конец кошмару. И я, слава Богу, уснула, потому что грудь теснило не очень сильно.
Лучше посоветоваться об этом с врачом, а то я подумала, что, если спать на левом боку, сердце сдавливается и кровь течет с трудом, а из сердца она вырывается мощным фонтаном и потому омывает кору мозга с такой силой, не знаю, понятно ли я говорю, что попадает в самые укромные уголки, похожие на бороздки или почерневшие извилины. Там, по-моему, упрятаны, как в темном чулане, все недобрые воспоминания, которые людям удается на время забыть.
Ну так вот, мне хотелось растолковать этот сон, я думала весь день, даже на утренних и дневных занятиях, но безрезультатно. Когда ушел последний ученик, я почувствовала себя разбитой и решила, что неплохо бы принять ванну, нагреть две кастрюли воды и потом разжечь жаровню, чтобы подтопить в комнате, вечером нельзя мерзнуть, не то трудно дышать, а я предпочитаю любой кошмар бессоннице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70