Нет, он засовывал чуть ли не весь банан в рот, чавкал, жевал, давился им. Юнис никак не удавалось заманить его в ванную комнату – звук бегущей из крана воды, возможно, даже запах воды, а также замкнутое пространство маленького помещения приводили его в панику, но ей казалось, что пахнуть в доме стало меньше. Или она просто перестала замечать характерный запах?
(Хотя однажды в академии в кабинет к Юнис вошел коллега и стал настороженно принюхиваться и оглядываться – неужели она не чувствует, как здесь странно пахнет? Не прерывая беседы, Юнис поднялась из-за стола, распахнула окно, и неприятный запах исчез. Или ей просто показалось, что исчез?)
Но к ночи ее гость мог появиться совершенно неожиданно. В старом кирпичном доме вдруг возникало таинственное существо. Сидело где-нибудь в тени, под лестницей, и в луче фонарика маленькие агатовые глазки отливали ярким блеском. Или же оно почти бесшумно расхаживало босиком по застланному ковром коридору у двери в ее спальню. Он даже научился смеяться – издавал нечто похожее на низкое сдавленное хихиканье. Тонкие черные волоски стали теперь расти на голове, груди и под мышками. Юнис, конечно, не смотрела, но была уверена, что выросли они и вокруг причинного места. Он рос, зрел и быстро матерел под неусыпной ее заботой. Блестящие черные глазки уже находились примерно на том же уровне, что и ее. Он научился говорить, правда, произносил пока не слова, а отдельные звуки, нечто вроде «Ииии? – ииии? Иииеа?», и Юнис казалось, что она понимает их значение.
– Вниз, – говорила Юнис. И указывала пальцем, чтобы было понятнее. – Здесь, наверху, тебе не место. Давай быстренько вниз.
В такие моменты она разговаривала с созданием довольно строго. Он мог, конечно, и не послушаться, но явно понимал ее, и Юнис знала, что это самое главное.
Иногда, трусливо опуская голову, он бормотал: «Ииии?… иии», – быстро разворачивался и начинал спускаться по ступеням, как побитая собака. Бывали моменты, когда «собака» вдруг проявляла характер: откинув голову, он смотрел на Юнис из-под щетинистых бровей и плотно сжимал губы над неровными зубами. Но Юнис не сдавалась:
– Ты меня слышал! Ты прекрасно понимаешь, что я тебе говорю!
И с видом оскорбленного достоинства Юнис проходила мимо существа, которое стояло, нелепо растопырив длинные руки, в рубашке, слаксах и тапочках, которые Юнис купила ему. Теперь все эти вещи стали ему маловаты, он заметно вырос. Она проходила мимо него холодно и уверенно и, оказавшись в спальне, плотно захлопывала за собой дверь. Был на двери и старомодный замок – в виде медной задвижки.
Пока Юнис бодрствовала, опасности не было.
Она часто сидела в постели, читала или работала над докладами, делала также разного рода выписки и заметки для своей секретарши, чтобы та наутро набрала их на компьютере. Юнис не считала себя человеком одержимым, живущим исключительно ради работы, но она находила истинное удовольствие в этих ночных бдениях; в такие моменты весь окружающий мир сужался до пятна света, отбрасываемого лампой на постель. Я люблю свою работу, отношусь к ней с уважением, поэтому и добился таких успехов – некогда эти слова страшно удивили Юнис. Так говорил отец; теперь же и сама она могла сказать о себе то же самое, хоть и избегала подобных выражений – люблю и уважаю свою работу, вот почему добилась в ней успеха. Однако какая ирония: в душе ее постоянно сидела заноза, и вызвано это было присутствием в доме странного существа, которое она спасла и продолжала оберегать. И оно ничего не знало о той, другой, профессиональной ее жизни. Да ему плевать. И почему, собственно, это должно его волновать?…
Около часу ночи и уж обязательно в два веки Юнис становились тяжелыми. Предметы в комнате обретали неясные очертания, превращались в чередования света и тени. Где-то совсем рядом слышалось сдавленное ииии, слабое царапанье у двери. Юнис понимала, что теряет сознание, а следовательно – и контроль над собой; понимала, что это опасно; однако была просто не в силах противиться сну, сколько бы ни трясла головой, ни хлопала себя по щекам, ни пыталась держать глаза открытыми. Черная, как сажа, волна поднималась и увлекала ее за собой.
«Ловушка для снов» у изножья кровати! Днем она не вспоминала о ней, никогда не думала, не собиралась снять. А по ночам было уже поздно.
Итак, она проваливалась в сон и была совершенно беспомощна. А он, разумеется, этим пользовался.
Нагло входил в спальню, одним толчком распахнув дверь, словно никакой двери не было вовсе.
Теперь создание можно было назвать физически полностью созревшим. Это совершенно очевидно. Днем он казался одним, с этим своим жалобным блекотанием – ииии, иииеа, – но по ночам становился совсем другим. Размером со взрослого мужчину, с некрупными, но мускулистыми руками, грудью и бедрами, сплошь покрытыми жесткими черными волосками. Глаза горят, вот он сдергивает с Юнис одеяло и простыни – и это несмотря на все ее протесты; вот хватает ее так крепко, что кажется, вот-вот раздавит. По утрам выяснялось, что все тело у нее в синяках. Причем располагались они не как попало, а довольно причудливым рисунком. Он нашаривал губами ее груди – ей казалось, они у нее увеличились и кожа здесь стала особенно нежной, а соски были чувствительны к малейшему прикосновению, чего никогда не наблюдалось прежде. Живот Юнис становился скользким от пота, а там открывалось и потайное местечко между ногами, на которое она, дожив до тридцати семи лет, даже ни разу толком не взглянула, которое трогала лишь тогда, когда надо было помыться. Нет. Прекрати. Я ненавижу это! Это не я, не я!
Однако, к своему смущению, она вдруг осознавала, что крепко сжимает существо в объятиях, даже когда оно входило в ее тело – словно тонущий человек, готовый уцепиться буквально за все, что ни попадется под руку. Мало того, еще и судорожно обхватывала его сплетенными ногами. Иногда ее будил крик. Пронзительный женский крик, истеричный и беспомощный. Страшно слышать.
Юнис откинула простыни и одеяло – они душили ее. Настольная лампа все еще горела. Времени непонятно сколько – то ли половина второго, то ли четыре утра – самый разгар ночи. Влажное молчание ночи. Абсолютное, непередаваемое словами одиночество ночи. Дверь в комнату Юнис снова закрыта. И разумеется, заперта.
Но и от постели, и от самой Юнис пахло им. Сырой омерзительный запах. Знакомая до тошноты вонь перезрелых персиков. Надо принять душ и смыть с себя эту влагу и запах, промыть каждую клеточку, каждую пору кожи.
У изножья кровати висела «ловушка для снов». Хрупкая, точно птичье гнездышко. Шелковистые перышки трепещут от дыхания Юнис.
– О Господи! Если ты есть, Бог, помоги мне, помоги!
И вот в начале мая за ленчем в академии настал момент, когда беседа за столом вдруг стихла, и через секунду Юнис с беспокойством заметила, что все присутствующие, в том числе и проректор, смотрят на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
(Хотя однажды в академии в кабинет к Юнис вошел коллега и стал настороженно принюхиваться и оглядываться – неужели она не чувствует, как здесь странно пахнет? Не прерывая беседы, Юнис поднялась из-за стола, распахнула окно, и неприятный запах исчез. Или ей просто показалось, что исчез?)
Но к ночи ее гость мог появиться совершенно неожиданно. В старом кирпичном доме вдруг возникало таинственное существо. Сидело где-нибудь в тени, под лестницей, и в луче фонарика маленькие агатовые глазки отливали ярким блеском. Или же оно почти бесшумно расхаживало босиком по застланному ковром коридору у двери в ее спальню. Он даже научился смеяться – издавал нечто похожее на низкое сдавленное хихиканье. Тонкие черные волоски стали теперь расти на голове, груди и под мышками. Юнис, конечно, не смотрела, но была уверена, что выросли они и вокруг причинного места. Он рос, зрел и быстро матерел под неусыпной ее заботой. Блестящие черные глазки уже находились примерно на том же уровне, что и ее. Он научился говорить, правда, произносил пока не слова, а отдельные звуки, нечто вроде «Ииии? – ииии? Иииеа?», и Юнис казалось, что она понимает их значение.
– Вниз, – говорила Юнис. И указывала пальцем, чтобы было понятнее. – Здесь, наверху, тебе не место. Давай быстренько вниз.
В такие моменты она разговаривала с созданием довольно строго. Он мог, конечно, и не послушаться, но явно понимал ее, и Юнис знала, что это самое главное.
Иногда, трусливо опуская голову, он бормотал: «Ииии?… иии», – быстро разворачивался и начинал спускаться по ступеням, как побитая собака. Бывали моменты, когда «собака» вдруг проявляла характер: откинув голову, он смотрел на Юнис из-под щетинистых бровей и плотно сжимал губы над неровными зубами. Но Юнис не сдавалась:
– Ты меня слышал! Ты прекрасно понимаешь, что я тебе говорю!
И с видом оскорбленного достоинства Юнис проходила мимо существа, которое стояло, нелепо растопырив длинные руки, в рубашке, слаксах и тапочках, которые Юнис купила ему. Теперь все эти вещи стали ему маловаты, он заметно вырос. Она проходила мимо него холодно и уверенно и, оказавшись в спальне, плотно захлопывала за собой дверь. Был на двери и старомодный замок – в виде медной задвижки.
Пока Юнис бодрствовала, опасности не было.
Она часто сидела в постели, читала или работала над докладами, делала также разного рода выписки и заметки для своей секретарши, чтобы та наутро набрала их на компьютере. Юнис не считала себя человеком одержимым, живущим исключительно ради работы, но она находила истинное удовольствие в этих ночных бдениях; в такие моменты весь окружающий мир сужался до пятна света, отбрасываемого лампой на постель. Я люблю свою работу, отношусь к ней с уважением, поэтому и добился таких успехов – некогда эти слова страшно удивили Юнис. Так говорил отец; теперь же и сама она могла сказать о себе то же самое, хоть и избегала подобных выражений – люблю и уважаю свою работу, вот почему добилась в ней успеха. Однако какая ирония: в душе ее постоянно сидела заноза, и вызвано это было присутствием в доме странного существа, которое она спасла и продолжала оберегать. И оно ничего не знало о той, другой, профессиональной ее жизни. Да ему плевать. И почему, собственно, это должно его волновать?…
Около часу ночи и уж обязательно в два веки Юнис становились тяжелыми. Предметы в комнате обретали неясные очертания, превращались в чередования света и тени. Где-то совсем рядом слышалось сдавленное ииии, слабое царапанье у двери. Юнис понимала, что теряет сознание, а следовательно – и контроль над собой; понимала, что это опасно; однако была просто не в силах противиться сну, сколько бы ни трясла головой, ни хлопала себя по щекам, ни пыталась держать глаза открытыми. Черная, как сажа, волна поднималась и увлекала ее за собой.
«Ловушка для снов» у изножья кровати! Днем она не вспоминала о ней, никогда не думала, не собиралась снять. А по ночам было уже поздно.
Итак, она проваливалась в сон и была совершенно беспомощна. А он, разумеется, этим пользовался.
Нагло входил в спальню, одним толчком распахнув дверь, словно никакой двери не было вовсе.
Теперь создание можно было назвать физически полностью созревшим. Это совершенно очевидно. Днем он казался одним, с этим своим жалобным блекотанием – ииии, иииеа, – но по ночам становился совсем другим. Размером со взрослого мужчину, с некрупными, но мускулистыми руками, грудью и бедрами, сплошь покрытыми жесткими черными волосками. Глаза горят, вот он сдергивает с Юнис одеяло и простыни – и это несмотря на все ее протесты; вот хватает ее так крепко, что кажется, вот-вот раздавит. По утрам выяснялось, что все тело у нее в синяках. Причем располагались они не как попало, а довольно причудливым рисунком. Он нашаривал губами ее груди – ей казалось, они у нее увеличились и кожа здесь стала особенно нежной, а соски были чувствительны к малейшему прикосновению, чего никогда не наблюдалось прежде. Живот Юнис становился скользким от пота, а там открывалось и потайное местечко между ногами, на которое она, дожив до тридцати семи лет, даже ни разу толком не взглянула, которое трогала лишь тогда, когда надо было помыться. Нет. Прекрати. Я ненавижу это! Это не я, не я!
Однако, к своему смущению, она вдруг осознавала, что крепко сжимает существо в объятиях, даже когда оно входило в ее тело – словно тонущий человек, готовый уцепиться буквально за все, что ни попадется под руку. Мало того, еще и судорожно обхватывала его сплетенными ногами. Иногда ее будил крик. Пронзительный женский крик, истеричный и беспомощный. Страшно слышать.
Юнис откинула простыни и одеяло – они душили ее. Настольная лампа все еще горела. Времени непонятно сколько – то ли половина второго, то ли четыре утра – самый разгар ночи. Влажное молчание ночи. Абсолютное, непередаваемое словами одиночество ночи. Дверь в комнату Юнис снова закрыта. И разумеется, заперта.
Но и от постели, и от самой Юнис пахло им. Сырой омерзительный запах. Знакомая до тошноты вонь перезрелых персиков. Надо принять душ и смыть с себя эту влагу и запах, промыть каждую клеточку, каждую пору кожи.
У изножья кровати висела «ловушка для снов». Хрупкая, точно птичье гнездышко. Шелковистые перышки трепещут от дыхания Юнис.
– О Господи! Если ты есть, Бог, помоги мне, помоги!
И вот в начале мая за ленчем в академии настал момент, когда беседа за столом вдруг стихла, и через секунду Юнис с беспокойством заметила, что все присутствующие, в том числе и проректор, смотрят на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105