Он осматривался по сторонам, соображая, где бы ему вымыть руки, прежде чем он нальет себе еще пива. Ему вдруг показалось, что от него несет запахом смерти, а Куотермейн угнетал его своей мрачностью.
— Неужели тут нет рукомойника? — спросил он.
— Нет! — отрезал Куотермейн. — Лучше послушайте, что я вам скажу, и плюньте на вашу гигиену. Хотя вы-то, слава богу, чистоплюй, чего — увы! — нельзя было сказать про Пикеринга. Но дело не в этом.
— Давайте уйдем, — предложил Скотт.
— Нет. Послушайте, что вы собираетесь завтра ответить Уоррену?
— Почем я знаю — ведь он ничего еще мне не сказал.
— Какая разница, что он вам скажет. Важно другое: эти «сосунки» за вами охотятся.
— А что ж тут плохого?
— Но и не в этом суть, — Куотермейн вытянул палец, словно пытаясь нетвердой рукой нащупать эту суть. — У них есть нюх на хороших людей. — Он сморщил нос и стал крутить усы. — «Мы намерены сделать вам одно предложение, капитан Скотт!»
Скотту не хотелось признаться, что ему уже сделали предложение, или, вернее, наполовину сделали.
— А если предложение будет стоящее, тогда что?
— Конечно, оно будет стоящее. Других они не делают. Беда в том, что вам и невдомек, как они умеют приворожить человека, когда они его признают. О господи! «Иметь иль не иметь, вот в чем вопрос!..» И вы будете предателем, если к ним переметнетесь…
— Вам непременно нужно вести этот разговор под пивными парами? — Скотт почувствовал, что устал. — Ради бога, Куорти, ешьте вы лучше мороженое!
— Ничего вы не понимаете. И не хотите понять. Послушайте, я вам открою секрет. Все эти ублюдки больны черной оспой. Держитесь от них подальше…
Скотт допил пиво, все время с брезгливостью чувствуя, что руки у него пахнут мертвечиной, и поднялся, чтобы уйти.
— Мне сегодня не до того, Куорти. Пойдем.
— Говорят вам, что они все заразные. Особенно Уоррен.
— Уоррен человек неплохой. Мне он нравится.
— Ну да, конечно, неплохой. Потому-то особенно заразный.
— Ш-ш-ш!
— Вы на меня не шикайте! Научились уже от них!
— Пойдете вы, или я уйду без вас?
— Пойду, пойду. Но она ошибается, старина, она не права. Что мне вам сказать, чтобы вас убедить?..
— Не надо меня убеждать. Не в чем. Я вот только иногда удивляюсь, почему бы англичанам не взять, да и не перестрелять друг друга? Все было бы раз навсегда решено. Вот в чем вам надо бы меня убедить.
— Вы, видно, выпили лишнего…
Он не ошибся. Всему виной было пиво, выпитое натощак после утомительного дня, и прикосновение смерти. Куотермейн все-таки заразил Скотта потребностью поговорить по душам.
— Ну скажи мне, почему они не палят друг в друга, скажи! — допытывался Скотт.
— Потому, что ни один из них не стоит пули. Понимаешь, старина? Что, опять Черч на уме? Сладу с тобой нет. Кому он нужен, этот Черч, да и твой «человека тоже? Всех их надо перестрелять, к чертям! Да разве тебе это понять? Отвези меня лучше домой.
Скотт отвез его на «виллисе» в лагерь, а потом снова попросил машину, чтобы поехать к Люси Пикеринг. Было уже очень поздно. Ночь его как будто успокоила; прикоснувшись к Абду Эффенди и к горю его близких, Скотт чувствовал себя мягким, как воск.
18
— Где вы были? Уже так поздно!
Ее цветущее лицо было таким свежим, что Скотту снова почудилось, будто от него самого пахнет смертью.
— Вы какой-то серый, — сказала она, закрывая за ним дверь. — Что с вами?
— Хорошо бы принять ванну, — сказал он. — Очень это неудобно?
— Вот еще чего недоставало! Приходить ко мне среди ночи, чтобы принять ванну! — сказала она, вводя его в комнату.
— Разве уже так поздно? — Он отнял руку. Ему не хотелось, чтобы до него дотрагивались.
— Давно пробило одиннадцать.
Она привела его в свою комнату, где нежные краски выгодно оттеняли ее лицо. На ломберном столе, заваленном картами и записными книжками, ярко горела лампа.
— Вы собирались спать?
— Нет. Перечитывала заметки Пикеринга.
Он не задал ей вопроса, который сам собой напрашивался, но она на него ответила:
— Я подумала, что неплохо было бы привести его записи в какой-то порядок. Вы правда хотите принять ванну?
— Конечно, уже очень поздно… — сказал он. — Но мне не хотелось будить весь дом, где я живу…
— Тогда пойдемте.
— Если бы я мог еще переодеться во что-нибудь чистое… — Он уже снял куртку.
Отвернув тяжелые медные краны, она вышла, но сразу же вернулась и принесла полотенце, а потом ушла опять. Он разделся на черно-белом мраморном полу, сел в горячую ванну, натерся люфой и предался любимому занятию каждого англичанина — стал мокнуть в собственной грязи. Но потом поднялся и пустил холодную воду из ручного душа с гибким шлангом. Он ощущал, как вода сбивает с его кожи липкую испарину и словно возрождает покровы тела. Сначала он потерял отвращение к себе, потом почувствовал свежесть, а за ней прилив новых сил.
— Скотти! — Люси подошла к двери, когда он вытирался.
— Я сейчас.
— Наденьте вот это. — Она открыла дверь и, решив, что ей нечего стесняться, вошла, неся ворох одежды из сурового полотна. — Я купила эту туземную одежду в Палестине, когда в прошлом году ездила в школу, где учится Эстер. Можете себе представить — ее ткут монашки и продают кочевникам, — кажется, друзам. Очень красивая вышивка на подоле…
— Когда мы с Пикерингом носили одежду бедуинов, — сказал ей Скотт, — несколько сенуситов приняли нас за воров, которые таскают у них коз, и чуть было не убили. И убили бы. Если бы стреляли получше.
— Представляю себе, как вы оба развлекались!
— Я-то нет. А вот Пикеринг непременно перестрелял бы их всех, если бы у него был пистолет.
Он надел на себя одежду друзов, которая слегка припахивала кедром — не то дымом кедровых поленьев, не то сундуком из кедрового дерева. На его жестком, обожженном лице лежали темные тени, а глаза совсем провалились. Он еще не успел побледнеть от жизни в Каире; мокрые волосы были приглажены, крутые завитки развились.
— Вас можно принять за очень древнего римлянина или за очень русского русского, — сказала она. — Но вот уж за араба вас никак не примешь!
Он знал, что выглядит нескладно в любом романтическом наряде, и поэтому постарался сделать свой костюм хотя бы удобным, обмотав вокруг талии пояс и оставив в ванной пыльные башмаки.
— Вы слишком коренасты и слишком крепко сбиты для араба, — продолжала она, играя концами его пояса.
— В Верхнем Египте мужчины куда крупнее меня.
— Да, но это са'айда, а не арабы в бурнусах, к тому же они жирные. А вы сплошной хрящ. Не убирайте ванну. Утром придет Абду. — Это был ее кухонный бой, который всегда приветствовал Скотта по-английски. Но Скотт нашел тряпку и подтер пол ногой. — Идите, — звала она. — Я сварила кофе.
— Как вы думаете, удобно мне пойти в таком виде домой?
Она собрала с пола его одежду, но он отнял ее, сказав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49