Спросонья он лишь ругнулся, но потом все же до него дошло, что пора вставать. Сбросив одеяло, встрепанный и злой, он вышел навстречу парням.
И весь лагерь глядел на то, как летели через забор здоровенные, накачанные мужики. Жора ими как апельсинами жонглировал. После, говорят, эти деревенские на него в суд подавали. Кому-то он руку сломал, кому-то ногу… А может, и череп сплющил. Все может быть. Но Валентина Николаевна запросто доказала суду, что это была всего лишь необходимая самооборона, а также спасение детских жизней от разъяренных бандитов. И выписала Жоре премию, одиннадцать рублей. «За особые заслуги в деле спортивного воспитания подрастающего поколения.» Во всяком случае, Миша именно так рассказывал Свете. (А Серега все слышал.)
…Жора уставился на секундомер, словно обнаружил в столь знакомом ему приборе нечто таинственное. И вот, лишь стрелка коснулась последней отметки, Жора щелкнул пальцами.
– Все, голуби, начали. Основная стойка – ноги на ширине плеч, руки на поясе…
И пошло, и поехало! Серега понимал, что Жора дает хорошую нагрузку. Осенью в городе Дмитрий Иванович, тренер, пощупает Серегины мускулы. Усмехнется в густые усы и скажет: «Я вижу, ты времени даром не терял. Опять в лагере?» Серега кивнет. «Ну что ж, передай мое почтение этому вашему Жоре…» Серега давно уже Дмитрию Ивановичу про Жору рассказал. И вообще про лагерь.
…Наконец, процедура кончилась. Ребята прокричали традиционное: «Здоровье в порядке – спасибо зарядке!» и помчались по корпусам. А Жора остался с опоздавшими.
…В корпусе народ толпился в туалете. По двое, по трое лезли с зубными щетками на один умывальник, отпихивали друг друга, плескали водой, брызгались. Бабка Райка орала из коридора:
– А ну, прекратили фулюганство! Опять весь пол залили, паршивцы! А кому подтирать, спрашивается? Бабе Рае! Ну, дождетесь вы у меня… Запру туалет – забегаете тогда! Я вон вас сейчас тряпкой!
В палате были уже почти все. Санька, который на зарядку не ходил, успел одеться и сидел теперь на тумбочке, уплетая печенье «Юбилейное». Кровать его оставалась незастеленной, из-за чего бабка Райка, время от времени просовывая в дверь голову, грозно вопила.
– А вот и Серый, – сказал Санька. – Ну что, раб мой, застели-ка мне кровать. И получше, чтоб на пятерку. Кстати, сегодня за чистоту в палате отвечаешь ты. И завтра тоже. И вообще. А то я смотрю, что-то устали пацаны шваброй махать. Ладно, стели. А потом выйдешь на крыльцо, поговорим.
Едва Санька вышел из палаты, Леха тронул его за плечо.
– Не переживай, Серый, – шепнул он. – Как-нибудь выкрутимся. Не может быть, чтобы выхода не нашлось. И вообще, я всегда с тобой дружить буду, что бы этот Санька с тобой не сделал. Ты мне веришь?
Серега взглянул ему в глаза. Странные были у него глаза – огромные, серые, и глядя в них, почему-то становилось хорошо, и даже хмурое небо после его глаз уже не казалось таким мрачным.
– Конечно, верю, – ответил он. – Мы теперь всегда дружить будем. И в лагере, и в городе. А Санька… Ты мне поверь – скоро он у нас соплями умоется.
– Ладно, – ответил Леха. Давай-ка, пока ты постели стелишь, я пол подмету. – И выскользнув за дверь, он тут же вернулся с веником.
Некоторое время он молчал. Потом вдруг осторожно спросил:
– А там, в Доме, и вправду ничего такого не было?
– Нет, – усмехнулся Серега, – не было. Мусор там на полу, гнилушки… Бревна… И никакой нечистой силы. Только вот снилась какая-то дрянь.
– А ты не вспоминай, – посоветовал Леха. – Забудь об этом. Главное – ты целый вернулся, а все остальное ерунда.
Застелив постели, свою и Санькину, Серега вышел на крыльцо. Дождик все еще моросил, в тучах не было и просвета. Наверное, после завтрака стоит вытащить из чемодана джинсы и свитер. А впрочем, и так ладно. Дмитрий Иванович говорил, что закаляться нужно всегда. И летом, и зимой, в любую погоду. Нечего себя баловать.
Санька уже ждал его, сидя на ступеньках. Вертел в пальцах длинный стебелек, перекидывая его то так, то этак.
– Ну что, застелил? – хмуро спросил он. – Впрочем, верю. Ты же у нас честный. Ну как, Серый, приятно тебе? А это ж еще цветочки. И ты сам виноват. Я же тебе говорил – не борзей, а ты борзел. Я тебе предлагал назад все переиграть – а ты не хотел. Вот и попался.
– Мне с тобой говорить не о чем, – бросил Серега. – Жулье ты. Стырил ведь книжку из Дома.
– А ты видел, как я тырил? – завелся Санька. – Доказательства у тебя есть? Вот так-то. Молчал бы уж. Кстати, еще хоть раз про книгу пикнешь – накажу. Но между прочим, – проговорил Санька чуть тише, – между прочим, у тебя есть еще выход. Ты ведь давал мне присягу?
– Ну, давал. И что дальше?
– Значит, должен мне во всем подчиняться. Любое приказание выполнять. Так вот. Я тебе приказываю пойти сейчас к Петракову, во второй отряд, и сказать, будто сдрейфил и в Ведьмин Дом не ходил. И все. И я тебя моментально отпускаю из рабства. На глазах у всей палаты. Ну что, годится?
– Как же я к Петракову пойду, если это вранье? Я ведь и вправду всю ночь там отсидел, как и договаривались.
Серега понимал, что соглашаться нельзя. И даже не потому, что врать противно. Все куда проще. Петраков моментально обо всем разболтает, и весь лагерь узнает. И тогда у Саньки будет полное законное право не отпускать его из рабства. Тогда уже бесполезно кричать, что книжки в Доме не было, что Санька ее заныкал. Как же, ответят. Сам же признался, что в Дом не ходил. И получится – Санька всухую выиграет, а у них с Лехой не останется уже никакого шанса.
Правда, он же собирался втереться к Саньке в доверие, чтобы насчет Лехи выяснить. Значит, надо Саньку слушаться. Но лучше уж послушаться его в чем-нибудь еще. А врать про свою трусость слишком противно. Ничего, перетопчется Санька. И вообще, интересно посмотреть, как он Петракову индейцев отдавать будет.
– Отсидел, не отсидел – меня не колышет, – нетерпеливо ответил Санька, не замечая Серегиных мыслей. – Пойдем к Петракову и скажем. Прямо сейчас.
…Но идти им не пришлось. Петраков явился сам, с двумя друзьями. Высокий, плечистый, с длинными засаленными волосами. Он их не мыл принципиально… Вся троица подошла к крыльцу, на котором сидели Серега с Санькой.
– Ну, Санек, – привет, – процедил Петраков ломающимся баском и протянул ладонь. – Чуешь, за чем пришли?
Голос у него был хриплый и назойливо-веселый. Курит, наверное, подумал Серега. И как это Дуска его не засекла еще?
– Чую, – малость побледнев, отозвался Санька. Он встал и осторожно пожал широченную Петраковскую лапу.
– Этот, что ли, Полосухин? – осведомился Петраков, указывая на Серегу. Санька кивнул.
– Ну и как? – поинтересовался Петраков.
– Сдрейфил он! – тут же зачастил Санька. – Сдрейфил и в тот дом не ходил. До полуночи у забора проторчал, а потом его комары заели, и он в корпус вернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
И весь лагерь глядел на то, как летели через забор здоровенные, накачанные мужики. Жора ими как апельсинами жонглировал. После, говорят, эти деревенские на него в суд подавали. Кому-то он руку сломал, кому-то ногу… А может, и череп сплющил. Все может быть. Но Валентина Николаевна запросто доказала суду, что это была всего лишь необходимая самооборона, а также спасение детских жизней от разъяренных бандитов. И выписала Жоре премию, одиннадцать рублей. «За особые заслуги в деле спортивного воспитания подрастающего поколения.» Во всяком случае, Миша именно так рассказывал Свете. (А Серега все слышал.)
…Жора уставился на секундомер, словно обнаружил в столь знакомом ему приборе нечто таинственное. И вот, лишь стрелка коснулась последней отметки, Жора щелкнул пальцами.
– Все, голуби, начали. Основная стойка – ноги на ширине плеч, руки на поясе…
И пошло, и поехало! Серега понимал, что Жора дает хорошую нагрузку. Осенью в городе Дмитрий Иванович, тренер, пощупает Серегины мускулы. Усмехнется в густые усы и скажет: «Я вижу, ты времени даром не терял. Опять в лагере?» Серега кивнет. «Ну что ж, передай мое почтение этому вашему Жоре…» Серега давно уже Дмитрию Ивановичу про Жору рассказал. И вообще про лагерь.
…Наконец, процедура кончилась. Ребята прокричали традиционное: «Здоровье в порядке – спасибо зарядке!» и помчались по корпусам. А Жора остался с опоздавшими.
…В корпусе народ толпился в туалете. По двое, по трое лезли с зубными щетками на один умывальник, отпихивали друг друга, плескали водой, брызгались. Бабка Райка орала из коридора:
– А ну, прекратили фулюганство! Опять весь пол залили, паршивцы! А кому подтирать, спрашивается? Бабе Рае! Ну, дождетесь вы у меня… Запру туалет – забегаете тогда! Я вон вас сейчас тряпкой!
В палате были уже почти все. Санька, который на зарядку не ходил, успел одеться и сидел теперь на тумбочке, уплетая печенье «Юбилейное». Кровать его оставалась незастеленной, из-за чего бабка Райка, время от времени просовывая в дверь голову, грозно вопила.
– А вот и Серый, – сказал Санька. – Ну что, раб мой, застели-ка мне кровать. И получше, чтоб на пятерку. Кстати, сегодня за чистоту в палате отвечаешь ты. И завтра тоже. И вообще. А то я смотрю, что-то устали пацаны шваброй махать. Ладно, стели. А потом выйдешь на крыльцо, поговорим.
Едва Санька вышел из палаты, Леха тронул его за плечо.
– Не переживай, Серый, – шепнул он. – Как-нибудь выкрутимся. Не может быть, чтобы выхода не нашлось. И вообще, я всегда с тобой дружить буду, что бы этот Санька с тобой не сделал. Ты мне веришь?
Серега взглянул ему в глаза. Странные были у него глаза – огромные, серые, и глядя в них, почему-то становилось хорошо, и даже хмурое небо после его глаз уже не казалось таким мрачным.
– Конечно, верю, – ответил он. – Мы теперь всегда дружить будем. И в лагере, и в городе. А Санька… Ты мне поверь – скоро он у нас соплями умоется.
– Ладно, – ответил Леха. Давай-ка, пока ты постели стелишь, я пол подмету. – И выскользнув за дверь, он тут же вернулся с веником.
Некоторое время он молчал. Потом вдруг осторожно спросил:
– А там, в Доме, и вправду ничего такого не было?
– Нет, – усмехнулся Серега, – не было. Мусор там на полу, гнилушки… Бревна… И никакой нечистой силы. Только вот снилась какая-то дрянь.
– А ты не вспоминай, – посоветовал Леха. – Забудь об этом. Главное – ты целый вернулся, а все остальное ерунда.
Застелив постели, свою и Санькину, Серега вышел на крыльцо. Дождик все еще моросил, в тучах не было и просвета. Наверное, после завтрака стоит вытащить из чемодана джинсы и свитер. А впрочем, и так ладно. Дмитрий Иванович говорил, что закаляться нужно всегда. И летом, и зимой, в любую погоду. Нечего себя баловать.
Санька уже ждал его, сидя на ступеньках. Вертел в пальцах длинный стебелек, перекидывая его то так, то этак.
– Ну что, застелил? – хмуро спросил он. – Впрочем, верю. Ты же у нас честный. Ну как, Серый, приятно тебе? А это ж еще цветочки. И ты сам виноват. Я же тебе говорил – не борзей, а ты борзел. Я тебе предлагал назад все переиграть – а ты не хотел. Вот и попался.
– Мне с тобой говорить не о чем, – бросил Серега. – Жулье ты. Стырил ведь книжку из Дома.
– А ты видел, как я тырил? – завелся Санька. – Доказательства у тебя есть? Вот так-то. Молчал бы уж. Кстати, еще хоть раз про книгу пикнешь – накажу. Но между прочим, – проговорил Санька чуть тише, – между прочим, у тебя есть еще выход. Ты ведь давал мне присягу?
– Ну, давал. И что дальше?
– Значит, должен мне во всем подчиняться. Любое приказание выполнять. Так вот. Я тебе приказываю пойти сейчас к Петракову, во второй отряд, и сказать, будто сдрейфил и в Ведьмин Дом не ходил. И все. И я тебя моментально отпускаю из рабства. На глазах у всей палаты. Ну что, годится?
– Как же я к Петракову пойду, если это вранье? Я ведь и вправду всю ночь там отсидел, как и договаривались.
Серега понимал, что соглашаться нельзя. И даже не потому, что врать противно. Все куда проще. Петраков моментально обо всем разболтает, и весь лагерь узнает. И тогда у Саньки будет полное законное право не отпускать его из рабства. Тогда уже бесполезно кричать, что книжки в Доме не было, что Санька ее заныкал. Как же, ответят. Сам же признался, что в Дом не ходил. И получится – Санька всухую выиграет, а у них с Лехой не останется уже никакого шанса.
Правда, он же собирался втереться к Саньке в доверие, чтобы насчет Лехи выяснить. Значит, надо Саньку слушаться. Но лучше уж послушаться его в чем-нибудь еще. А врать про свою трусость слишком противно. Ничего, перетопчется Санька. И вообще, интересно посмотреть, как он Петракову индейцев отдавать будет.
– Отсидел, не отсидел – меня не колышет, – нетерпеливо ответил Санька, не замечая Серегиных мыслей. – Пойдем к Петракову и скажем. Прямо сейчас.
…Но идти им не пришлось. Петраков явился сам, с двумя друзьями. Высокий, плечистый, с длинными засаленными волосами. Он их не мыл принципиально… Вся троица подошла к крыльцу, на котором сидели Серега с Санькой.
– Ну, Санек, – привет, – процедил Петраков ломающимся баском и протянул ладонь. – Чуешь, за чем пришли?
Голос у него был хриплый и назойливо-веселый. Курит, наверное, подумал Серега. И как это Дуска его не засекла еще?
– Чую, – малость побледнев, отозвался Санька. Он встал и осторожно пожал широченную Петраковскую лапу.
– Этот, что ли, Полосухин? – осведомился Петраков, указывая на Серегу. Санька кивнул.
– Ну и как? – поинтересовался Петраков.
– Сдрейфил он! – тут же зачастил Санька. – Сдрейфил и в тот дом не ходил. До полуночи у забора проторчал, а потом его комары заели, и он в корпус вернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25