А хочется тайком от всех валяться здесь наверху. То, что я делаю это просто так, без всякой причины, придает затее особую пикантность. Ночью я что подумала: если остаться тут, то постепенно я умру от голода, а потом мумифицируюсь, и никто не найдет меня до тех пор, пока в аэропорту не начнется ремонт или не придет пора поменять лампочку, вмонтированную в край платформы под углом к потолку. И я стану «той, которая умерла под потолком накопителя в аэропорту Шарль де Голль». Такие происшествия помнятся. Мой дневник напечатают и будут читать по всей Европе, рассуждая о самоубийствах молодых. Меня поражает, что часть моего «я» мечтает умереть с шумом и помпой. Это совершенно на меня не похоже. И тем не менее меня постоянно тянет на такие варианты, которые, в случае удачи, произведут фурор. План про Конго грешит тем же самым. Когда все свершится, газеты будут пестреть заголовками, что норвежская девушка была застрелена во время случайной перестрелки в одном из самых опасных уголков земного шара. Будут строиться догадки, каким ветром меня занесло в ту деревню, и никто не докопается до правды, пока и если случайно не прочтут эти записи. Не знаю, хочу ли, чтобы их читали и использовали без моего ведома. Об этом надо серьезно подумать. Потому что если я погибну в Конго, успев предварительно сжечь свой дневник, о моих намерениях никто никогда не догадается. И что я делала в Конго, будет навечно покрыто для человечества завесой тайны. И единственное, что я после себя оставлю, так это недописанную историю бедняжки Солнышка, в которую вселился Сатана.
Уморить себя голодом еще противнее. Подозреваю, что это ужасно мучительно. Вот примерно так я думаю по ночам. В это время контакт с реальностью самый хлипкий. А если я к тому же выпила вина, то контакта считай и нет вовсе.
1 мая
Охрана аэропорта нашла меня, потому что я кашляла, и я три дня просидела в полиции под арестом. Они допрашивали и расспрашивали, проверяли мой паспорт и вещи раз тысячу, просветили меня и поковыряли пальцем в попе и наконец согласились поверить, что я немного не в себе и наверх вскарабкалась просто так, без всяких умыслов совершить что-нибудь противоправное. В общем, только что они меня отпустили, теперь я сижу в зале вылета, прихожу в себя и думаю о том, что полицейский доктор обнаружил у меня беременность. Его позвали проверить совсем не это, но мы болтали о разном, он мне понравился, я рассказала ему о задержке, он принес полоску для теста и выяснил, что я беременна, и сказал, что это хорошо, потому что теперь он сможет написать, что я действовала в состоянии аффекта и не отдавала себе отчета, и полиция наверняка прикроет дело и отпустит меня даже без штрафа. Так и вышло. К беременным относятся с пугающим респектом. Типа они источник новой жизни. Нет, ну ни фига себе: я залетела. Единственный, с кем я в последнее время имела отношения, это Ан Хьюн-Су, и должна признаться, я была совершенно уверена, что эти спортсмены, которые сутками тренируются, давно ни на что такое не способны. И на тебе. Я беременна. Вот проклятие. Выходит, мне нужно умертвить не одного человека, а двух.
2 мая
Мадрид. Я никак не могу поверить, что у меня в животе появился живой комочек. Несколько часов лежала на кровати в гостинице и ощупывала себя, но ничего не нащупала, кроме задержки никаких признаков. Ни тошноты. Ни набухших грудей. Настроение скачет вверх-вниз, но у меня давно так, это ни о чем не говорит, скачет себе и скачет. К тому же скачет оно в основном вниз. И мне все меньше верится, что на тесты можно полагаться. Ну пописала я на какую-то полоску. И что? Все знают, что фармацевтические компании идут на все, лишь бы денег заработать. К тому же у людей обычно свой расчет. Не знаю, в чем была корысть доктора, когда он объявил меня беременной, возможно, тогда ему меньше бумажек писать, только и всего. Я не могу всерьез в это поверить.
3 мая
Не знаю, почему меня потянуло в Мадрид. Просто захотелось. Но теперь я поняла. Поняла сию секунду, сидя на красной кушетке в музее «Прадо» перед картиной, которая называется «Святое семейство с птицей». Мария ест фрукт и мирно смотрит на Иисуса, тот стоит, держась и поддерживаемый Иосифом, в руке у него птица и он не сводит глаз с задравшей ногу собачки. Картину написал в семнадцатом веке Бартоломе Эстебан Мурильо. Так здорово Святое семейство не рисовал никто. Божественность в картине только в названии. А сам по себе сюжет взят из обычной жизни любой семьи. В нашем фотоальбоме было полно таких фотографий — взрослые любуются детьми, которые творят что-то смешное и трогательное. Войдя в этот зал, я замерла на месте, почувствовав, что бывала тут и раньше. С мамой, папой и Томом. Они несколько раз упоминали Мадрид. Том помнил ту поездку, а я нет. А теперь вспомнила. Мне было годика три. И картина была точно для-меня. Собака, птица и малыш моего возраста. О том, что это Иисус, я не догадывалась. И никто не догадается. Если не прочитает названия. Значит, я прилетела в Мадрид, потому что понимала, что узнаю эту картину и обрадуюсь узнаванию. Подумать только, до чего я тонко и деликатно устроена. Рассматривая картину, я усомнилась, чем Иисус собственно занимается. Похоже, он дразнит птичкой собаку. Пес, видимо, надеется ухватить птицу, а хитрый Иисус в последнюю секунду отдергивает руку, и так раз за разом. На самом деле собаки птиц не едят. Но кому есть дело до фактов, когда речь идет об искусстве. И потом, почему бы псу не полакомиться иногда птичкой? Мама с папой обожали ходить по музеям, когда мы с Томом были маленькими. Мама все время читала толстые фолианты по истории искусств, а папа всячески приветствовал такую ее увлеченность и сам любил искусство, поэтому мы часто ездили на выходные в разные европейские города с большим количеством музеев. Мама утверждала, что «музей» был одним из первых моих слов, только я почему-то говорила «мулей». К тому времени, как я освоила слово «музей», я успела побывать в мулее Прадо и Британском мулее, мулее Современного искусства и мулее Ван Гога, мулее Ваза и мулее Пикассо. Все мои подхватили у меня это словечко. Мы никогда не говорили «музей», разве что с нами оказывался кто-то посторонний. А теперь одна я знаю слово «мулей» и понимаю, что оно значит, и люблю его, но прелесть его пропала, или во всяком случае померкла, как и радость от остального, что ты любил с кем-то вместе, радость эта обесцвечивается, когда эти кто-то разбиваются на самолете. Я больше не могу пользоваться словом «мулей», потому что тех, с кем мы так говорили, нет. Так все просто и незатейливо. Люди каждый день говорят и делают вещи, которые перестают существовать, если исчезают эти люди. Психогейр сказал, что нельзя отказаться от домашних животных только потому, что они умирают, но он у не прав, я думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37