На берегу валялись палки, куски пластмассы, старые бревна, листы фанеры, части разбитых лодок и деревянные двери. Груды этого мусора громоздились, насколько хватало глаз.
Видимо, сараи и эти старые, выброшенные морем обломки навели Кристи на мысли о старости.
— Скажи, старик, — спросила она, — это только со мной так или тебе тоже кажется, что время идет как-то странно?
— Как это? — переспросил я, постукивая палкой по старой оконной раме.
— Я имею в виду — день проходит для тебя как день или, фьють, — проносится мимо как пуля? То есть время для тебя тоже проходит слишком быстро, да?
— Думаю, да. Наверное, таков уж этот век. Со всей техникой, которую мы напридумывали. Вроде автоответчиков и видео. Время рушится.
— Я всегда думала, что время как река, — сказала Кристи, прыгая с бревна на бревно, как будто играя в «классы», — что оно всегда течет с одной и той же скоростью, несмотря ни на что. Но теперь мне кажется, что и у времени бывают наводнения. Или что просто оно уже не такое постоянное, как раньше. Я чувствую, что тону.
Я сказал, что время связано с эмоциями:
— Наверное, чем больше эмоций испытывает человек каждый день, тем дольше тянется для него время. Когда стареешь, новых переживаний становится все меньше, поэтому и кажется, что время идет быстрее.
— Боже, как все это грустно, — сказала Кристи.
Мы расхаживали среди серебристо-серых приливных наносов, пиная ногами разный хлам.
— Старик, — сказала Кристи, — а тебе иногда не кажется, что мы уже свое отлюбили?
— Это ты про меня?
— Да нет же, про себя. Уж не превращаюсь ли я в старую квашню?
Я швырнул палку воображаемой собаке.
— Сомневаюсь. Насколько я могу судить, любовь всегда поджидает где-нибудь за углом. Может, ты одна из тех женщин, которые влюбляются в отсидевших серийных убийц.
— Спасибо.
Это был один из тех разговоров, когда люди глядят по сторонам, а недруг на друга.
— M-да, — сказал я.-Я тоже беспокоюсь, не отлюбил ли я свое… или, может, такой способности вообще никогда не было.
— Сегодня я очень рано проснулась, — сказала Кристи, — и подумала: «Ну что, подруга, так, значит, вот оно? И так еще сорок лет? Что-то должно измениться, подруга. Что-то надо менять». И правда. Что-то должно случиться. Чего-то мне не хватает. А может, что-то надо отбросить. Но что-то должно измениться. Я так дальше не могу.
— Ты что — разлюбила Брюса? — спросил я.
— Пока нет. Но это случится довольно скоро, всегда случается, когда Другой вдруг превращается в липучего незнакомца, и только диву даешься, каким же ты был недотепой, что так легко попался на крючок.
— Да ты, я гляжу, оптимистка.
— Но это правда. С годами я поняла, что мне просто не хочется поддерживать связи, из которых — с самого начала видно — ничего путного не выйдет. Какая я черствая старушонка, верно?
— Довольно расторопная старушонка, — ввернул я на свой страх и риск.
Мы прошли еще немного, и тут Кристи решила признаться:
— Ужасно боюсь выйти замуж, а потом разлюбить.
— Ну и удивила, Крис. Этого все ужасно боятся. Все. Но большинство все равно через это проходит. — Меня удивило, что Кристи признается мне в страхе, который, в ее устах, казался почти наивным.
Мы шли все дальше, глядя, как птицы роются, выклевывают что-то в разбросанных деревяшках — совсем как мы.
— Тебя никогда не бесило, — спросила Кристи, — что в жизни придется обходиться тем, что имеется?
— Конечно, бесило.
— И как ты с этим справлялся?
— До сих пор — как придется. Мы помолчали, потом Кристи с улыбкой обернулась ко мне:
— Ты ведь не болел всю эту неделю, скажи, старик?
— С медицинской точки зрения — нет.
— Так где же ты был?
— Дома. Просто хотелось подумать.
— Чистил свое оружие? Бормотал себе под нос про всякие заговоры?
— Нет. Просто думал. Знаешь, я ведь после Нью-Йорка был в Вашингтоне. На церемонии инаугурации.
— Видел каких-нибудь шишек?
— Нет.
— Встречался с президентом?
— Нет.
— Зачем же тогда поехал?
— Сам точно не знаю. Но там было.что-то, что мне надо было увидеть… увидеть своими глазами личность или что-то большее, чем просто человек.
— Ну и?…
— И… вернулся домой и заперся от всех на неделю — чтобы подумать.
Я понимал, что Кристи до смерти хочется узнать, к каким выводам я пришел, но мне было стыдно признаться, что я стесняюсь рассказать ей о них. Вместо этого я решил сменить тему.
— Я никогда не рассказывал тебе, — спросил я, — как мы с Марком в прошлом году катались в Стэнли-парке на роликах?
— Нет.
— Так вот — встретили мы группу слепых — с белыми тростями и все такое, какой-то тур, организованный Обществом слепых, или что-то в этом роде, они услышали, что мы подъезжаем, попросили остановиться на минутку. Потом дали Марку фотоаппарат и попросили их снять.
— Слепые?
— Именно. Но странно, что они все равно верили в зрение. В фотографии. Мне кажется, это не самая плохая позиция.
Было приятно вот так побыть с Кристи — послоняться, поболтать. Это напомнило мне старые денечки, когда мы плавали в бассейнах как эмбрионы. Я поведал Кристи одну из своих излюбленных фантазий: на год впасть в кому, а потом проснуться и познакомиться со всеми достойными того, скопившимися за это время новостями.
— И мне бы хотелось! — закричала она. — Пятьдесят два выпуска «Пипл», на которые можно разом наброситься, — это как героин — передозировка информации.
Мы забрались обратно в машину, Кристи по-прежнему думала о журнале «Пипл».
— Ты когда-нибудь задумывался, — спросила она меня, — о чем будут вспоминать люди через тысячу лет, то есть я хочу сказать — правильно ли они все воспримут? Ну, скажем, что «была когда-то Великая Мадонна, такая потрясающая, что жила Она на пятисотом этаже Эмпайр-Стейт-Билдинг и выпивала тысячу бутылок пепси каждый день». Чепуху вроде этого.
Я ответил, что, скорей всего, будут вспоминать Эйнштейна и Мэрилин Монро. Но потом мнение у меня переменилось.
— Знаешь, — сказал я, — о чем люди, наверное, будут думать, вспоминая наши дни тысячу лет спустя? Они будут оглядываться на них с трепетом и изумлением. Они будут думать о Стейси — или о ком-нибудь похожем на Стейси, — как она едет по шоссе в своей машине с откидным верхом и волосы у нее развеваются на ветру. Она будет в бикини, на языке у нее будет противозачаточная таблетка, а ехать она будет затем, чтобы купить недвижимость. Вот о чем, кажется мне, будут вспоминать люди в те времена. О свободе. Что существовала когда-то прекрасная мечта о свободе, которая двигала нашу жизнь вперед.
— Невозможно представить себе, что такое тысяча лет, — сказала Кристи. — Думаю, человек может представить себе только срок длиной в жизнь, не больше.
— Возможно, ты и права. Думаю, что нам, людям, доступно только определенное число взглядов на время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Видимо, сараи и эти старые, выброшенные морем обломки навели Кристи на мысли о старости.
— Скажи, старик, — спросила она, — это только со мной так или тебе тоже кажется, что время идет как-то странно?
— Как это? — переспросил я, постукивая палкой по старой оконной раме.
— Я имею в виду — день проходит для тебя как день или, фьють, — проносится мимо как пуля? То есть время для тебя тоже проходит слишком быстро, да?
— Думаю, да. Наверное, таков уж этот век. Со всей техникой, которую мы напридумывали. Вроде автоответчиков и видео. Время рушится.
— Я всегда думала, что время как река, — сказала Кристи, прыгая с бревна на бревно, как будто играя в «классы», — что оно всегда течет с одной и той же скоростью, несмотря ни на что. Но теперь мне кажется, что и у времени бывают наводнения. Или что просто оно уже не такое постоянное, как раньше. Я чувствую, что тону.
Я сказал, что время связано с эмоциями:
— Наверное, чем больше эмоций испытывает человек каждый день, тем дольше тянется для него время. Когда стареешь, новых переживаний становится все меньше, поэтому и кажется, что время идет быстрее.
— Боже, как все это грустно, — сказала Кристи.
Мы расхаживали среди серебристо-серых приливных наносов, пиная ногами разный хлам.
— Старик, — сказала Кристи, — а тебе иногда не кажется, что мы уже свое отлюбили?
— Это ты про меня?
— Да нет же, про себя. Уж не превращаюсь ли я в старую квашню?
Я швырнул палку воображаемой собаке.
— Сомневаюсь. Насколько я могу судить, любовь всегда поджидает где-нибудь за углом. Может, ты одна из тех женщин, которые влюбляются в отсидевших серийных убийц.
— Спасибо.
Это был один из тех разговоров, когда люди глядят по сторонам, а недруг на друга.
— M-да, — сказал я.-Я тоже беспокоюсь, не отлюбил ли я свое… или, может, такой способности вообще никогда не было.
— Сегодня я очень рано проснулась, — сказала Кристи, — и подумала: «Ну что, подруга, так, значит, вот оно? И так еще сорок лет? Что-то должно измениться, подруга. Что-то надо менять». И правда. Что-то должно случиться. Чего-то мне не хватает. А может, что-то надо отбросить. Но что-то должно измениться. Я так дальше не могу.
— Ты что — разлюбила Брюса? — спросил я.
— Пока нет. Но это случится довольно скоро, всегда случается, когда Другой вдруг превращается в липучего незнакомца, и только диву даешься, каким же ты был недотепой, что так легко попался на крючок.
— Да ты, я гляжу, оптимистка.
— Но это правда. С годами я поняла, что мне просто не хочется поддерживать связи, из которых — с самого начала видно — ничего путного не выйдет. Какая я черствая старушонка, верно?
— Довольно расторопная старушонка, — ввернул я на свой страх и риск.
Мы прошли еще немного, и тут Кристи решила признаться:
— Ужасно боюсь выйти замуж, а потом разлюбить.
— Ну и удивила, Крис. Этого все ужасно боятся. Все. Но большинство все равно через это проходит. — Меня удивило, что Кристи признается мне в страхе, который, в ее устах, казался почти наивным.
Мы шли все дальше, глядя, как птицы роются, выклевывают что-то в разбросанных деревяшках — совсем как мы.
— Тебя никогда не бесило, — спросила Кристи, — что в жизни придется обходиться тем, что имеется?
— Конечно, бесило.
— И как ты с этим справлялся?
— До сих пор — как придется. Мы помолчали, потом Кристи с улыбкой обернулась ко мне:
— Ты ведь не болел всю эту неделю, скажи, старик?
— С медицинской точки зрения — нет.
— Так где же ты был?
— Дома. Просто хотелось подумать.
— Чистил свое оружие? Бормотал себе под нос про всякие заговоры?
— Нет. Просто думал. Знаешь, я ведь после Нью-Йорка был в Вашингтоне. На церемонии инаугурации.
— Видел каких-нибудь шишек?
— Нет.
— Встречался с президентом?
— Нет.
— Зачем же тогда поехал?
— Сам точно не знаю. Но там было.что-то, что мне надо было увидеть… увидеть своими глазами личность или что-то большее, чем просто человек.
— Ну и?…
— И… вернулся домой и заперся от всех на неделю — чтобы подумать.
Я понимал, что Кристи до смерти хочется узнать, к каким выводам я пришел, но мне было стыдно признаться, что я стесняюсь рассказать ей о них. Вместо этого я решил сменить тему.
— Я никогда не рассказывал тебе, — спросил я, — как мы с Марком в прошлом году катались в Стэнли-парке на роликах?
— Нет.
— Так вот — встретили мы группу слепых — с белыми тростями и все такое, какой-то тур, организованный Обществом слепых, или что-то в этом роде, они услышали, что мы подъезжаем, попросили остановиться на минутку. Потом дали Марку фотоаппарат и попросили их снять.
— Слепые?
— Именно. Но странно, что они все равно верили в зрение. В фотографии. Мне кажется, это не самая плохая позиция.
Было приятно вот так побыть с Кристи — послоняться, поболтать. Это напомнило мне старые денечки, когда мы плавали в бассейнах как эмбрионы. Я поведал Кристи одну из своих излюбленных фантазий: на год впасть в кому, а потом проснуться и познакомиться со всеми достойными того, скопившимися за это время новостями.
— И мне бы хотелось! — закричала она. — Пятьдесят два выпуска «Пипл», на которые можно разом наброситься, — это как героин — передозировка информации.
Мы забрались обратно в машину, Кристи по-прежнему думала о журнале «Пипл».
— Ты когда-нибудь задумывался, — спросила она меня, — о чем будут вспоминать люди через тысячу лет, то есть я хочу сказать — правильно ли они все воспримут? Ну, скажем, что «была когда-то Великая Мадонна, такая потрясающая, что жила Она на пятисотом этаже Эмпайр-Стейт-Билдинг и выпивала тысячу бутылок пепси каждый день». Чепуху вроде этого.
Я ответил, что, скорей всего, будут вспоминать Эйнштейна и Мэрилин Монро. Но потом мнение у меня переменилось.
— Знаешь, — сказал я, — о чем люди, наверное, будут думать, вспоминая наши дни тысячу лет спустя? Они будут оглядываться на них с трепетом и изумлением. Они будут думать о Стейси — или о ком-нибудь похожем на Стейси, — как она едет по шоссе в своей машине с откидным верхом и волосы у нее развеваются на ветру. Она будет в бикини, на языке у нее будет противозачаточная таблетка, а ехать она будет затем, чтобы купить недвижимость. Вот о чем, кажется мне, будут вспоминать люди в те времена. О свободе. Что существовала когда-то прекрасная мечта о свободе, которая двигала нашу жизнь вперед.
— Невозможно представить себе, что такое тысяча лет, — сказала Кристи. — Думаю, человек может представить себе только срок длиной в жизнь, не больше.
— Возможно, ты и права. Думаю, что нам, людям, доступно только определенное число взглядов на время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30