– Ты был таким красивым в роли Антония, – продолжала она, касаясь губами его уха. – Я все время говорила себе: «Готова поспорить, что среди зрителей нет ни одной женщины, которая не мечтала бы заполучить его, а он – мой!»
Он повернулся к ней и поцеловал ее.
– Прелесть моя! – сказал он. – А я чувствовал то же самое, глядя на тебя, любовь моя.
Неужели это правда? – с надеждой подумала она.
– Ты помнишь, когда мы в первый раз играли «Антония и Клеопатру»? – спросила она.
– В Бристоле, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее губам.
Она кокетливо засмеялась.
– Ты повел меня в свою гримуборную после первого акта, и в антракте мы занимались любовью. Слава Богу, нам не надо было менять костюмы.
Было довольно опасно напоминать ему о прошлом – опасно было и самой думать о нем, но Фелисия не могла все же удержаться. Прошлое можно всегда истолковать как критику настоящего, будто она жалуется на то, что они больше не занимаются любовью в антрактах, но, к счастью, Робби нормально воспринял ее слова и усмехнулся.
– Да, было время, – сказал он. – Но, черт возьми, сегодня мы играли лучше! Опыт чего-то значит.
– И не только на сцене, дорогой.
– Верно. – Он прижал ее к себе, как в прежние времена. – И какая ты была храбрая, – прошептал он. – Я никого не видел храбрее тебя.
– О мой милый. Если бы ты только знал! В тот момент, когда я это сделала, я сказала себе: «Боже, хороша же я буду, если мы все взлетим на воздух».
– Никогда. Гитлер бы не посмел это сделать!
Она почувствовала, как он вошел в нее, заставив забыть обо всем на свете. Она попыталась представить, будто это происходит в прежние времена в убогой маленькой гримерной на старой кожаной кушетке в Бристоле, где с бухты дул холодный ветер, и старые трубы коптили небо. А Тоби, потревоженный доносящимися из комнаты звуками, кричал им из коридора:
– Эй вы там, у вас все в порядке?
И это ей почти удалось. Уж если не себя, подумала она, то Робби ей точно удалось убедить, что все было как в прежние времена, потому что его наслаждение было настоящим и непритворным.
Потом в темноте он перевернулся на бок, закурил сигарету и подал ее Фелисии, затем закурил сам.
– Это было так чудесно, – промурлыкала она. Хотя ей было неприятно, что ее постоянно сравнивали с кошкой, она не могла отрицать своего несколько кошачьего поведения в постели. Она нежно, по-кошачьи, потерлась о Робби.
– В самом деле чудесно, – сказал он, повернув голову, чтобы поцеловать ее – быстрый поцелуй в лоб как знак благодарности. – Кстати, о прежних временах! Разве не прекрасно вновь увидеть всю старую компанию? Тоби, Ноэля, Гая, Бинки с этим его новым молодым человеком.
– И Герти. И старину Рекса в военной форме. Как нам не хватало их всех в Америке!
– Да. – Робби слегка отстранился от нее – на долю дюйма, не более, но она это заметила. – Должен сказать, я не ожидал увидеть твоего дядю Гарри за кулисами. Что, черт возьми, понадобилось старому мерзавцу? – В его голосе стало чуть меньше теплоты.
Фелисия замерла. Осторожнее, напомнила она себе.
– Старый мерзавец только хотел сказать, как ему понравился спектакль. – Она помедлила, потом решила, что лучше рассказать правду, пока Робби благодушно настроен. – Я собираюсь встретиться с ним за ленчем как-нибудь на днях.
– Зачем?
– Он все-таки мой дядя, Робби. Я выросла в Лэнглите. Я уверена, он хочет рассказать мне местные сплетни – кто с кем спит и все такое.
– Конечно. Хотя мне всегда казалось, что такие вещи мало интересуют Гарри Лайла. Да и тебя тоже. Я считал, что ты на самом деле любишь его не больше, чем я. Ты всегда говорила, что он ужасно относился к тебе, когда ты была ребенком, и к твоему отцу, и к бедной тете Мод. Но достаточно было старому греховоднику появиться, как ты уже соглашаешься пойти с ним в ресторан.
– Ну, частично из чувства вины.
– Вины за что?
– Ни за что. У дяди Гарри и тети Мод никогда не было своих детей, как ты знаешь. Мне кажется, Гарри нравится делать вид, будто я – его взрослая дочь. Когда я стала жить в Лондоне, он любил приезжать в город и водить меня в ресторан, как это делал бы отец.
Робби удивленно поднял брови. Он не замечал у лорда Лайла и намека на нежные чувства, родительские или какие-то другие. Все же в принципе он мог понять родственные чувства и даже разделить их.
– Да, – сказал он, – понимаю. Это, должно быть, очень печально иметь столько денег и прекрасный дом – и не иметь ребенка, которому это все можно было бы оставить.
Фелисия кивнула, сожалея, что заговорила на эту тему.
– Давай будем спать, дорогой, – сказала она. – Уже очень поздно.
– Знаешь, я поговорил с Пенелопой, – продолжал Робби. – Она уже давно смирилась с неизбежным. После всех этих лет раздельного существования развод – всего лишь формальность. Наверняка Чарльз уже тоже хочет жить своей жизнью?
Было время, когда любой намек на то, что Робби разговаривал со своей женой, не посоветовавшись с ней, приводил Фелисию в ярость, но теперь это больше не имело никакого значения. Когда-то она считала Пенелопу угрозой для себя, женой, которая никогда не выпустит Робби из-под своего влияния, но в последний год этот страх уступил место другому, еще более ужасному.
– Насколько я знаю, Чарльз не изменил своего решения, – ответила она. – Он не против развода, но он хочет, чтобы Порция была на его попечении.
– Дорогая, взгляни в лицо фактам. Она и так находится на его попечении. Когда мы купим дом, она будет гостить у нас, так что ты будешь с ней видеться. Я хочу сказать, сердце мое, давай решим вопрос с разводом раз и навсегда. Тогда мы сможем пожениться и иметь свою семью. Дядя Гарри не единственный, кто хочет иметь детей.
Фелисия вздохнула. Она не имела ничего против материнства; она даже считала, что была хорошей матерью, а могла бы быть еще лучше, если бы не обстоятельства рождения Порции, не требования ее карьеры, не тот факт, что она влюбилась в Робби и бросила мужа, и если бы война не разлучила ее с дочерью… Она чувствовала, что природные инстинкты у нее всегда были хорошо развиты, хотя подчас они вели ее, шаг за шагом, в ложном направлении.
– Может быть, тогда я поговорю с адвокатом Чарльза? – предложил Робби. – Так, наверное, будет лучше?
– Да, конечно, дорогой, – прошептала она. Невозможно остановить неизбежное. К тому же она ждала почти десять лет, чтобы выйти замуж за Робби. Сначала его жена не давала ему развода; потом Чарльз, которому не хотелось отпускать ее, настаивал на том, чтобы Порция осталась с ним; потом война поглотила все эти проблемы.
– Мы будем очень счастливы, – сказал он. – Я обещаю тебе.
– Я знаю, любимый, – сказала она страстным шепотом. Решив непременно отвлечь его от мыслей о детях, она сунула руки под одеяло и начала ласкать его, пока он не застонал от наслаждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Он повернулся к ней и поцеловал ее.
– Прелесть моя! – сказал он. – А я чувствовал то же самое, глядя на тебя, любовь моя.
Неужели это правда? – с надеждой подумала она.
– Ты помнишь, когда мы в первый раз играли «Антония и Клеопатру»? – спросила она.
– В Бристоле, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее губам.
Она кокетливо засмеялась.
– Ты повел меня в свою гримуборную после первого акта, и в антракте мы занимались любовью. Слава Богу, нам не надо было менять костюмы.
Было довольно опасно напоминать ему о прошлом – опасно было и самой думать о нем, но Фелисия не могла все же удержаться. Прошлое можно всегда истолковать как критику настоящего, будто она жалуется на то, что они больше не занимаются любовью в антрактах, но, к счастью, Робби нормально воспринял ее слова и усмехнулся.
– Да, было время, – сказал он. – Но, черт возьми, сегодня мы играли лучше! Опыт чего-то значит.
– И не только на сцене, дорогой.
– Верно. – Он прижал ее к себе, как в прежние времена. – И какая ты была храбрая, – прошептал он. – Я никого не видел храбрее тебя.
– О мой милый. Если бы ты только знал! В тот момент, когда я это сделала, я сказала себе: «Боже, хороша же я буду, если мы все взлетим на воздух».
– Никогда. Гитлер бы не посмел это сделать!
Она почувствовала, как он вошел в нее, заставив забыть обо всем на свете. Она попыталась представить, будто это происходит в прежние времена в убогой маленькой гримерной на старой кожаной кушетке в Бристоле, где с бухты дул холодный ветер, и старые трубы коптили небо. А Тоби, потревоженный доносящимися из комнаты звуками, кричал им из коридора:
– Эй вы там, у вас все в порядке?
И это ей почти удалось. Уж если не себя, подумала она, то Робби ей точно удалось убедить, что все было как в прежние времена, потому что его наслаждение было настоящим и непритворным.
Потом в темноте он перевернулся на бок, закурил сигарету и подал ее Фелисии, затем закурил сам.
– Это было так чудесно, – промурлыкала она. Хотя ей было неприятно, что ее постоянно сравнивали с кошкой, она не могла отрицать своего несколько кошачьего поведения в постели. Она нежно, по-кошачьи, потерлась о Робби.
– В самом деле чудесно, – сказал он, повернув голову, чтобы поцеловать ее – быстрый поцелуй в лоб как знак благодарности. – Кстати, о прежних временах! Разве не прекрасно вновь увидеть всю старую компанию? Тоби, Ноэля, Гая, Бинки с этим его новым молодым человеком.
– И Герти. И старину Рекса в военной форме. Как нам не хватало их всех в Америке!
– Да. – Робби слегка отстранился от нее – на долю дюйма, не более, но она это заметила. – Должен сказать, я не ожидал увидеть твоего дядю Гарри за кулисами. Что, черт возьми, понадобилось старому мерзавцу? – В его голосе стало чуть меньше теплоты.
Фелисия замерла. Осторожнее, напомнила она себе.
– Старый мерзавец только хотел сказать, как ему понравился спектакль. – Она помедлила, потом решила, что лучше рассказать правду, пока Робби благодушно настроен. – Я собираюсь встретиться с ним за ленчем как-нибудь на днях.
– Зачем?
– Он все-таки мой дядя, Робби. Я выросла в Лэнглите. Я уверена, он хочет рассказать мне местные сплетни – кто с кем спит и все такое.
– Конечно. Хотя мне всегда казалось, что такие вещи мало интересуют Гарри Лайла. Да и тебя тоже. Я считал, что ты на самом деле любишь его не больше, чем я. Ты всегда говорила, что он ужасно относился к тебе, когда ты была ребенком, и к твоему отцу, и к бедной тете Мод. Но достаточно было старому греховоднику появиться, как ты уже соглашаешься пойти с ним в ресторан.
– Ну, частично из чувства вины.
– Вины за что?
– Ни за что. У дяди Гарри и тети Мод никогда не было своих детей, как ты знаешь. Мне кажется, Гарри нравится делать вид, будто я – его взрослая дочь. Когда я стала жить в Лондоне, он любил приезжать в город и водить меня в ресторан, как это делал бы отец.
Робби удивленно поднял брови. Он не замечал у лорда Лайла и намека на нежные чувства, родительские или какие-то другие. Все же в принципе он мог понять родственные чувства и даже разделить их.
– Да, – сказал он, – понимаю. Это, должно быть, очень печально иметь столько денег и прекрасный дом – и не иметь ребенка, которому это все можно было бы оставить.
Фелисия кивнула, сожалея, что заговорила на эту тему.
– Давай будем спать, дорогой, – сказала она. – Уже очень поздно.
– Знаешь, я поговорил с Пенелопой, – продолжал Робби. – Она уже давно смирилась с неизбежным. После всех этих лет раздельного существования развод – всего лишь формальность. Наверняка Чарльз уже тоже хочет жить своей жизнью?
Было время, когда любой намек на то, что Робби разговаривал со своей женой, не посоветовавшись с ней, приводил Фелисию в ярость, но теперь это больше не имело никакого значения. Когда-то она считала Пенелопу угрозой для себя, женой, которая никогда не выпустит Робби из-под своего влияния, но в последний год этот страх уступил место другому, еще более ужасному.
– Насколько я знаю, Чарльз не изменил своего решения, – ответила она. – Он не против развода, но он хочет, чтобы Порция была на его попечении.
– Дорогая, взгляни в лицо фактам. Она и так находится на его попечении. Когда мы купим дом, она будет гостить у нас, так что ты будешь с ней видеться. Я хочу сказать, сердце мое, давай решим вопрос с разводом раз и навсегда. Тогда мы сможем пожениться и иметь свою семью. Дядя Гарри не единственный, кто хочет иметь детей.
Фелисия вздохнула. Она не имела ничего против материнства; она даже считала, что была хорошей матерью, а могла бы быть еще лучше, если бы не обстоятельства рождения Порции, не требования ее карьеры, не тот факт, что она влюбилась в Робби и бросила мужа, и если бы война не разлучила ее с дочерью… Она чувствовала, что природные инстинкты у нее всегда были хорошо развиты, хотя подчас они вели ее, шаг за шагом, в ложном направлении.
– Может быть, тогда я поговорю с адвокатом Чарльза? – предложил Робби. – Так, наверное, будет лучше?
– Да, конечно, дорогой, – прошептала она. Невозможно остановить неизбежное. К тому же она ждала почти десять лет, чтобы выйти замуж за Робби. Сначала его жена не давала ему развода; потом Чарльз, которому не хотелось отпускать ее, настаивал на том, чтобы Порция осталась с ним; потом война поглотила все эти проблемы.
– Мы будем очень счастливы, – сказал он. – Я обещаю тебе.
– Я знаю, любимый, – сказала она страстным шепотом. Решив непременно отвлечь его от мыслей о детях, она сунула руки под одеяло и начала ласкать его, пока он не застонал от наслаждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128