Ее желтые волосы веером разлетелись по постели, голова вертелась туда-сюда, словно бы Элинора, не открывая глаз, следила за стремительными движениями игроков в теннис. Лицо ее было запрокинуто. Из уст Элиноры вырывались поразительные звуки — я и не знал, что женщины могут подобные издавать.
— Ах, господин, — кричала она, — не щадите меня… не щадите, господин… о! о! о!
— Ах ты, шлюха, — присоединился к ее выкрикам голос мастера, — получай, девка, получай!
Не отрывая глаз от этого помрачающего ум, но все же столь притягательного зрелища, я попятился. Пол скрипнул, Элинора открыла глаза и издала звук иного, не столь ликующего, как прежде, тембра, чем вспугнула сэра Эндимиона. Он застыл и смолк, и передо мной воздвиглась его безволосая — с пятнистой, как спинка голубя, макушкой — голова, с выражением одновременно негодующим, пристыженным и удивленным.
Те же, и еще более сильные, чувства отразились, конечно, и на моем лице, поскольку сложение мастера поражало еще больше, чем фигура его дамы. В ужасе выпучив глаза, я мог только повторять про себя: «Увы, Витрувий, увы, Фидий, — как же вы ошибались!» Ибо в нагом теле мастера, которое беспомощно барахталось передо мной, не наблюдалось ни одной совершенной черты — от пятнистой макушки голого черепа до ягодиц, красных, как у бабуина, и сморщенных, как щеки старика.
— Мой парик! — вскричала эта неузнаваемая фигура и потянулась к красивому зеленоватому парику, лежавшему на закрытом стульчаке. — Мой парик, бога ради, дай мне парик!
Я медленно побрел к Сент-Мартинз-лейн и взял пигменты у мистера Миддлтона в кредит. Затем, еще более замедлив шаг, отправился в обратную дорогу.
Снова и снова у меня в ушах звучал голос сэра Эндимиона: «У вас нет еще ни должного понимания, ни права, чтобы судить ближних…»
Так ли? Нет. Да. Нет. Я не знал. Лишь одно мне было известно: пелена, соскользнувшая двумя часами ранее, открыла мне нечто большее, чем два дергавшихся тела, — она столкнула меня с одной из загадок этого мира. Голова у меня шла кругом, словно я оседлал крыло мельницы, которое вращается так быстро, что я не могу ни видеть, ни чувствовать, ни думать.
«Вы видите только то, что лежит на поверхности, а вглубь не заглядываете…»
Глава 19
Большие часы на украшенной аркадами колокольной башне церкви Сан-Джакометго успели пробить шесть пополудни, когда, теплым вечером 1720 года, в маленькую лавчонку на мосту Риальто вошел джентльмен. Хозяин, Доменико Беллони, готовился запереть дверь и закрыть ставни витрины и отпустил уже своего помощника Каметти. Появление в такой поздний час посетителя, тем более из благородного сословия, выглядело немного странно, поскольку торговля весь день шла едва-едва. Беллони не ждал клиентов ни в конце этой недели, ни, собственно, в конце сезона: Великий пост был уже на носу, а в это время до самого Вознесения, когда возобновлялся карнавал, товар всегда расходился плохо. Спад в делах синьора Беллони был вполне объясним, так как торговал он не чем иным, как масками и маскарадными костюмами, то есть предметами, потребными для переодевания. А интерес к переодеванию даже в Венеции иногда падает. Шел седьмой час, и Беллони понадеялся, что посетитель удалится также стремительно, как появился. В тот миг ему больше всего хотелось запереть двери, перейти мост и, устроившись под навесом в компании старого Гросси, торговца париками, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Ремесло Гросси также было подвержено сезонным колебаниям, и потому они с Беллони были самыми подходящими компаньонами, вместе переживали радости и неудачи. Минут десять они бы поболтали (в этот раз пожаловались бы друг другу на низкий спрос), Беллони выбил бы золу из своей трубки в канал, распрощался с приятелем и отправился бы в свою квартиру близ Кампо-Сан-Поло. Дорогу туда он знал до тонкости, потому что следовал ей, с небольшими отклонениями, вот уже тридцать три года. Распростившись с Гросси на мосту, он двинулся бы вдоль Рива-дель-Вин, где вонь канала смешивалась с благоуханием виноградных поддонов у fondachi и винных бочонков на пришвартованных гондолах. Затем он пересек бы Кампо-Сан-Сильвестро, обычно безлюдную, а через десять минут достиг бы Фондамента-делла-Тетте — там народу бывало побольше, благодаря дамам, которые, привалясь к ограждению балконов, дерзко обнажали прелести, от которых набережная позаимствовала свое название.
— Синьор Беллони, — произнесла бы какая-нибудь из них, выставляя напоказ названный товар, — не придете ли сегодня ко мне в постельку?
— Синьор Беллони, — заныла бы другая, — что же мне, так и спать одной по вашей милости?
— Мы так одиноки, синьор Беллони…
Скромно втянув голову в плечи, маленький костюмер поспешил бы к Кампо-Сан-Поло, чтобы не слышать хриплых раскатов смеха за спиной. Но, при всем смущении от столь откровенного зрелища, все же, как торговец и поставщик иллюзий, он не мог бы не отметить, что, не скрывая от покупателя свой товар, дамы таким образом гарантируют его качество. Ибо о надувательстве и обмане он знал не понаслышке, потому что частенько помогал господам приобретать для себя корсеты, нижние юбки и алые мантуанские платья с кисточками и рядами оборок из французского кружева, а прекрасным дамам — шелковые камзолы, бархатные штаны, высокие сапоги и бордовые накидки с обшитыми тесьмой эполетами и золотыми аксельбантами.
На Кампо-Сан-Поло в этот час бывает все еще людно, и Беллони пришлось бы огибать толпу и жаться к пилястрам и эркерам на обширных фасадах тамошних palazzi. И, как обычно, он с улыбкой наблюдал бы и слушал. Что за разгул! Что за дурачества! Акробаты и жонглеры в обтягивающих трико; гимнасты; фигляр, взгромоздившийся на винный бочонок; глотатель камней; клетки с тиграми или карликами; двое парней, шествующих по траве на ходулях; еще двое, в ярко-красных чулках, дразнят быка, а тот хрипит, посаженный на короткую привязь. А также обычные группы масок: мужья, шпионящие за женами, жены — за мужьями, и все они стараются быть неузнанными. Но Беллони не мог попусту терять время; всякий, кто сдуру стал бы глазеть на эти безумства, заслуживал того, чтобы, открыв через четверть часа свой кошелек, обнаружить там пустоту, так как в беспечной толпе масок толклось немало ловких воришек. Не то чтобы Беллони не медлил иной раз на краю сатро , но интерес его, конечно, бывал сугубо профессиональным и касался какого-нибудь костюма: турецкого янычара, например, на площади перед церковью или сибирского камчадала на краю канала Сант-Антонио. Если костюм был куплен в его собственной лавке, Беллони потихоньку улыбался и гадал, какое впечатление его изделие производит на прохожих. Если, с другой стороны, костюм принадлежал кому-нибудь из соперников, Беллони бросал, в зависимости от его качества, взгляды либо завистливые, либо презрительно-высокомерные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Ах, господин, — кричала она, — не щадите меня… не щадите, господин… о! о! о!
— Ах ты, шлюха, — присоединился к ее выкрикам голос мастера, — получай, девка, получай!
Не отрывая глаз от этого помрачающего ум, но все же столь притягательного зрелища, я попятился. Пол скрипнул, Элинора открыла глаза и издала звук иного, не столь ликующего, как прежде, тембра, чем вспугнула сэра Эндимиона. Он застыл и смолк, и передо мной воздвиглась его безволосая — с пятнистой, как спинка голубя, макушкой — голова, с выражением одновременно негодующим, пристыженным и удивленным.
Те же, и еще более сильные, чувства отразились, конечно, и на моем лице, поскольку сложение мастера поражало еще больше, чем фигура его дамы. В ужасе выпучив глаза, я мог только повторять про себя: «Увы, Витрувий, увы, Фидий, — как же вы ошибались!» Ибо в нагом теле мастера, которое беспомощно барахталось передо мной, не наблюдалось ни одной совершенной черты — от пятнистой макушки голого черепа до ягодиц, красных, как у бабуина, и сморщенных, как щеки старика.
— Мой парик! — вскричала эта неузнаваемая фигура и потянулась к красивому зеленоватому парику, лежавшему на закрытом стульчаке. — Мой парик, бога ради, дай мне парик!
Я медленно побрел к Сент-Мартинз-лейн и взял пигменты у мистера Миддлтона в кредит. Затем, еще более замедлив шаг, отправился в обратную дорогу.
Снова и снова у меня в ушах звучал голос сэра Эндимиона: «У вас нет еще ни должного понимания, ни права, чтобы судить ближних…»
Так ли? Нет. Да. Нет. Я не знал. Лишь одно мне было известно: пелена, соскользнувшая двумя часами ранее, открыла мне нечто большее, чем два дергавшихся тела, — она столкнула меня с одной из загадок этого мира. Голова у меня шла кругом, словно я оседлал крыло мельницы, которое вращается так быстро, что я не могу ни видеть, ни чувствовать, ни думать.
«Вы видите только то, что лежит на поверхности, а вглубь не заглядываете…»
Глава 19
Большие часы на украшенной аркадами колокольной башне церкви Сан-Джакометго успели пробить шесть пополудни, когда, теплым вечером 1720 года, в маленькую лавчонку на мосту Риальто вошел джентльмен. Хозяин, Доменико Беллони, готовился запереть дверь и закрыть ставни витрины и отпустил уже своего помощника Каметти. Появление в такой поздний час посетителя, тем более из благородного сословия, выглядело немного странно, поскольку торговля весь день шла едва-едва. Беллони не ждал клиентов ни в конце этой недели, ни, собственно, в конце сезона: Великий пост был уже на носу, а в это время до самого Вознесения, когда возобновлялся карнавал, товар всегда расходился плохо. Спад в делах синьора Беллони был вполне объясним, так как торговал он не чем иным, как масками и маскарадными костюмами, то есть предметами, потребными для переодевания. А интерес к переодеванию даже в Венеции иногда падает. Шел седьмой час, и Беллони понадеялся, что посетитель удалится также стремительно, как появился. В тот миг ему больше всего хотелось запереть двери, перейти мост и, устроившись под навесом в компании старого Гросси, торговца париками, выпить чашку кофе и выкурить трубку. Ремесло Гросси также было подвержено сезонным колебаниям, и потому они с Беллони были самыми подходящими компаньонами, вместе переживали радости и неудачи. Минут десять они бы поболтали (в этот раз пожаловались бы друг другу на низкий спрос), Беллони выбил бы золу из своей трубки в канал, распрощался с приятелем и отправился бы в свою квартиру близ Кампо-Сан-Поло. Дорогу туда он знал до тонкости, потому что следовал ей, с небольшими отклонениями, вот уже тридцать три года. Распростившись с Гросси на мосту, он двинулся бы вдоль Рива-дель-Вин, где вонь канала смешивалась с благоуханием виноградных поддонов у fondachi и винных бочонков на пришвартованных гондолах. Затем он пересек бы Кампо-Сан-Сильвестро, обычно безлюдную, а через десять минут достиг бы Фондамента-делла-Тетте — там народу бывало побольше, благодаря дамам, которые, привалясь к ограждению балконов, дерзко обнажали прелести, от которых набережная позаимствовала свое название.
— Синьор Беллони, — произнесла бы какая-нибудь из них, выставляя напоказ названный товар, — не придете ли сегодня ко мне в постельку?
— Синьор Беллони, — заныла бы другая, — что же мне, так и спать одной по вашей милости?
— Мы так одиноки, синьор Беллони…
Скромно втянув голову в плечи, маленький костюмер поспешил бы к Кампо-Сан-Поло, чтобы не слышать хриплых раскатов смеха за спиной. Но, при всем смущении от столь откровенного зрелища, все же, как торговец и поставщик иллюзий, он не мог бы не отметить, что, не скрывая от покупателя свой товар, дамы таким образом гарантируют его качество. Ибо о надувательстве и обмане он знал не понаслышке, потому что частенько помогал господам приобретать для себя корсеты, нижние юбки и алые мантуанские платья с кисточками и рядами оборок из французского кружева, а прекрасным дамам — шелковые камзолы, бархатные штаны, высокие сапоги и бордовые накидки с обшитыми тесьмой эполетами и золотыми аксельбантами.
На Кампо-Сан-Поло в этот час бывает все еще людно, и Беллони пришлось бы огибать толпу и жаться к пилястрам и эркерам на обширных фасадах тамошних palazzi. И, как обычно, он с улыбкой наблюдал бы и слушал. Что за разгул! Что за дурачества! Акробаты и жонглеры в обтягивающих трико; гимнасты; фигляр, взгромоздившийся на винный бочонок; глотатель камней; клетки с тиграми или карликами; двое парней, шествующих по траве на ходулях; еще двое, в ярко-красных чулках, дразнят быка, а тот хрипит, посаженный на короткую привязь. А также обычные группы масок: мужья, шпионящие за женами, жены — за мужьями, и все они стараются быть неузнанными. Но Беллони не мог попусту терять время; всякий, кто сдуру стал бы глазеть на эти безумства, заслуживал того, чтобы, открыв через четверть часа свой кошелек, обнаружить там пустоту, так как в беспечной толпе масок толклось немало ловких воришек. Не то чтобы Беллони не медлил иной раз на краю сатро , но интерес его, конечно, бывал сугубо профессиональным и касался какого-нибудь костюма: турецкого янычара, например, на площади перед церковью или сибирского камчадала на краю канала Сант-Антонио. Если костюм был куплен в его собственной лавке, Беллони потихоньку улыбался и гадал, какое впечатление его изделие производит на прохожих. Если, с другой стороны, костюм принадлежал кому-нибудь из соперников, Беллони бросал, в зависимости от его качества, взгляды либо завистливые, либо презрительно-высокомерные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142