OCR BiblioNet
«Вольф К. Размышления о Кристе Т.»: Азбука-классика; 2004
ISBN 5-352-00845-2
Аннотация
Криста Вольф — известная немецкая писательница и критик, лауреат многих престижных литературных премий. Ее самые популярные произведения — роман «Расколотое небо», повести «Кассандра» и «Авария», роман «Образы детства». Но в одночасье знаменитой сделала К. Вольф повесть «Размышления о Кристе Т». Это история неосуществившейся личности, история так и не закончившегося «пути внутрь» (Г. Гессе), в конце концов, это история молодой, прелестной и талантливой женщины, рано ушедшей из жизни, но оставившей в ней свой свет.
Криста ВОЛЬФ
РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРИСТЕ Т.
Криста Т. — литературный образ.
Подлинные в книге — некоторые цитаты из дневников, набросков, писем.
Я не считала своей обязанностью соблюдать внешнюю достоверность в отдельных деталях.
Второстепенные персонажи и ситуации выдуманы мной и лишь случайно могут обнаруживать сходство с действительно живущими людьми и действительными событиями.
К.В.
Как это понимать: приход человека к самому себе?
Иоганесс Р. Бехер
* * *
Размышление, по-раз-мыслить, раз помыслить — о ней. О попытке быть самим собой . Это можно прочесть в ее дневниках, которые нам остались, на разрозненных листках рукописей, которые нам удалось найти, между строчками писем, которые мне известны. И которые велят мне забыть мое воспоминание о ней, о Кристе Т. Он обманчив, цвет воспоминания.
Значит, мы должны отдать ее забвению?
Ибо я чувствую, как она исчезает. На своем деревенском кладбище, под двумя кустами облепихи лежит она, мертвая подле мертвых. Что могло ей понадобиться здесь? Над ней метровый пласт земли, еще — мекленбургское небо, трели жаворонков по весне, летние грозы, осенние бури, снег. А она исчезает. Нет больше уха, способного услышать жалобы, глаза — увидеть слезы, рта — ответить на упреки. Жалобы, слезы, упреки бесплодно затухают. И мы, отвергнутые навсегда, ищем утешения в способности забывать, которую принято называть воспоминанием.
При этом мы заверяем, что от забвения ее не надо защищать. Тут начинаются уловки: от забывания, вот как надо бы говорить. Потому что сама она забывает — или уже забыла — себя, нас, небо и землю, дождь и снег. А я до сих пор ее вижу. Хуже того: она в моем распоряжении. Я без труда могу вызвать ее цитатой, как едва ли смогу вызвать живого человека. Она движется, когда я того хочу. Она с легкостью идет передо мной, да-да, вот они, ее размашистые шаги, ее небрежная походка и вот — каких вам еще доказательств? — большой, красно-белый мяч, за которым она бежит по пляжу. И голос, который я слышу, — это не голос духа; сомнений нет, это она, Криста Т. Заклинающе, заглушая собственные подозрения, я даже произношу ее имя и могу теперь не сомневаться в ее присутствии. А сама прекрасно сознаю: призрачная лента раскручивается передо мной, высветленная некогда реальным светом городов, пейзажей, комнат. Подозрительно, очень подозрительно: что же внушает мне такой страх?
Ибо страх этот нов. Словно ей предстоит еще раз умереть или мне — упустить что-то очень важное. Впервые я сознаю, что за минувшее время она не изменилась в моей памяти и теперь уже нечего надеяться на перемены. Ничто и никто на свете не заставит поседеть ее темные растрепанные волосы, как поседели мои. От уголков глаз не побегут новые морщинки. Она, старшая из нас, стала моложе, ей всего тридцать пять, она ужасно молода.
И тогда я сознаю: пришла разлука. Катушка еще крутится, еще исполнительно стрекочет аппарат, но высвечивать больше нечего, вдруг вылетает оборванный конец, совершает по инерции еще оборот, еще один, заклинивает аппарат, свисает, чуть покачиваясь на легком ветерке, который никогда не стихает.
А страх вот почему: она на самом деле чуть не умерла. Нет, пусть останется. Вот подходящая минута измыслить ее дальше, дать ей жить и стариться, как положено каждому. Скудеющая печаль, смутная память, приблизительное знание чуть не заставили ее исчезнуть, это легко понять. Предоставленная себе самой, она уходила, это за ней водилось. И только в последнюю минуту спохватываешься: к ней надо приложить руку. Спору нет, в этом таится какое-то принуждение. Принуждать, но кого? Ее? А к чему? Чтобы осталась?.. Мы же уговорились не прибегать к уловкам.
Нет: к тому, чтобы она дала себя познать.
И не надо притворяться, будто мы делаем это ради нее. Раз и навсегда: ей мы не нужны. Условимся: мы делаем это ради самих себя, уж скорее она нам нужна.
В моем последнем письме к ней — я знала, что оно последнее, а я не обучена писать последние письма — я не могла придумать ничего лучше, как упрекнуть ее, что она хочет — или должна — уйти. Возможно, я искала средство удержать ее. Я напомнила ей то мгновение, которое всегда считала началом нашего знакомства. Нашей первой встречей. Запомнила ли она его, это мгновение, запомнила ли она вообще, когда я вошла в ее жизнь, — не знаю, не знаю. Мы никогда с ней об этом не говорили.
1
Это был день, когда я увидела, как она трубит в трубу. К тому времени она проучилась в нашем классе, пожалуй, несколько месяцев. Я уже хорошо знала эту голенастую девчонку, ее размашистую походку, короткий, немудреный пучок волос, подхваченный на затылке пряжкой, и знала ее низкий, чуть хриплый, слегка шепелявый голос.
Все это я впервые увидела и услышала в первое же утро, когда она к нам явилась, — затрудняюсь выразить другими словами. Она сидела в последнем ряду и не прилагала ни малейшего старания с нами познакомиться. Старания она вообще никогда не прилагала, а сидела себе на последней скамье и смотрела на учительницу точно так же нестарательно, бесстарательно даже — если только можно так выразиться. Нет, строптивости в ее взгляде не было. Но, должно быть, он все же производил именно такое впечатление среди подобострастных взглядов, к которым приучила нас наша учительница, потому что, как я поняла теперь, только этим и жила.
Итак, добро пожаловать в нашу компанию. Как ее звать, новенькую-то? Не вставая с места, она хриплым голосом, чуть шепелявя, сказала: Криста Т. Не померещилось ли нам? Она нахмурила брови, когда учительница обратилась к ней на «ты»? Ничего, минуты не пройдет, и с нее собьют спесь.
А откуда она взялась, новенькая-то? Ах так, значит она не бежала от налетов из Рурского бассейна или из разрушенного Берлина. Из Эйххольца — это ж надо! Эйххольц под Фридебергом. Цехов, Цантох, Цанцин, Фридеберг: мы, тридцать старожилов, мысленно проехали всю ветку узкоколейки. С глубоким возмущением, разумеется. Из семьи деревенского учителя, отсюда — неполных пятьдесят километров. И такой гонор. Конечно, если у кого за спиной остался десяток фабричных труб или по меньшей мере Силезский вокзал и Курфюрстендамм… Но если сосны, и дрок, и вереск, все те летние запахи, которых мы и сами с лихвой надышались на всю последующую жизнь, плюс широкие скулы и смуглая кожа — и вдруг такое поведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49