Теперь они выдвигают какие-то еще причины. Леукон объясняет, что во дворце просто больше не могли переносить eе гордый, заносчивый нрав, но разве это основание? Как бы там ни было, она почти с облегчением увязала свои пожитки, тем паче, что их было немного, я стоял столбом смотрел, ничего не говорил — а что было говорить? — Лисса рядом собирала обоих детишек, потом все они оказались передо мной со своими узлами, почти такие же, как в тот день, когда они впервые вступили в этот надменный дворец, меня бросило в жар я сглотнул. У меня и сейчас еще стоит в ушах ее вопрос:
— Ну, ты идешь?
Мне подобная мысль даже в голову бы не пришла, именно это она своим вопросом и хотела мне показать. Я пробормотал что-то насчет того, что буду часто ее навещать, ее и детей, а она только рассмеялась, но без издевки, скорее чуть снисходительно, так мне показалось, потом, пропустив остальных вперед, подошла ко мне вплотную, положила руку мне на затылок и произнесла:
— Не принимай близко к сердцу, Ясон. Чему быть, того не миновать.
Я и сейчас, стоит мне захотеть, чувствую эту руку у себя на затылке и слышу эти слова, которые уже столько раз давали мне утешение. Только кому такое расскажешь. Теламону? С тем давно уже толком не поговоришь. Он-то не обженился, перебивается разными бабенками. Но почему-то именно он не может мне простить, что я не перебрался вместе с Медеей в эту лачугу, в этот скворечник под дворцовой стеной. Настраивает против меня народ в корчмах, по которым шатается, пропивая жалкие гроши, что я ему иногда подбрасываю, в конце концов, он ведь один из последних соратников тех наших славных времен. Бывает, что мы, не сговариваясь, сталкиваемся с ним в тени нашего «Арго», который с пышными торжествами был отправлен на почетную стоянку неподалеку от порта, где теперь ни одной собаке до него дела нет, а значит, и до наших подвигов тоже. Однажды я его там застал в слезах. Он же пьет, от этого и плаксивость. Акам прав: великие времена тем величавей, чем дальше мы от них уходим, и это только естественно, так что нет никакого смысла цепляться за великое прошлое. Только за что же тогда цепляться? За Медею? Чтобы вместе с ней погибнуть? Ума можно решиться.
Без нее Колхида так и осталась бы для нас недоступной. Это она отвела нас к отцу, царю Эету, который от неожиданности даже тотчас же нас принял, Медея нас ему по всем правилам представила и сразу ушла, хотя он почти тоном приказа просил ее остаться. А она ушла. Он сидел перед нами, один-одинешенек в своих деревянных чертогах, богато убранных и украшенных резьбой. Тщедушный мужчина, трон для него явно велик, худое, бледное лицо в обрамлении курчавых черных волос, горемыка, сказал Теламон, когда мы снова вышли на улицу, а мне пришло в голову другое слово: дряхлость. Дряхлостью веяло от всего его облика, как и от надтреснутого голоса, которым он нас приветствовал, сказав, что для него большая честь видеть столь дальних гостей, которые, конечно же, поведают ему, какая забота привела их в здешние края. Я тут же, без неучтивости, но твердо изложил ему мое поручение — увезти с его, Эета, дозволения то самое руно овена, которое в свое время мой дядя Фрикс в Колхиду привез, дабы водворить оное руно на его законное место, что послужит укреплению дружественных отношений между нашими странами и установлению между ними регулярного морского сообщения.
Сперва мне показалось, что Эет вообще меня не понял.
— Да-да, Фрикс, — пробормотал он и захихикал, каким-то неподобающим, старческим жестом прикрывая рот рукой, потом стал рассказывать дурацкие байки про дядю и его любовные похождения, которые будто бы почему-то все время оканчивались неудачей. Он говорил, говорил без умолку, служанки подавали нам вино и очень вкусные ячменные лепешки, которые я и здесь у колхидок до сих пор с удовольствием ем, лучше Лиссы их все равно никто не печет, а потом вдруг разом нас отпустил, ни слова не проронив о нашей просьбе, но на следующий вечер мы снова были к нему званы, на сей раз всей дружиной, был устроен торжественный прием, словно мы еще не знакомы, и перед нами на троне восседал уже совсем другой царь, величавый и торжественный в своем парадном царском облачении, в окружении старейшин, подле меня за столом Медея, мрачнее тучи, с непроницаемым лицом, и ее сестра Халкиопа, смуглая кожей, с пышной гривой белокурых волос и голубыми, стального отлива глазами. Эти колхидки кого хочешь с ума сведут, подумал я, и уже начал помаленьку осваиваться за столом, тут-то меня и окатили. Поднялся один из старейшин и после обычных, лестных, но ничего не значащих присловий провозгласил наконец решение государева совета. Прежде чем предоставить мне руно, царь назначает мне определенные испытания. Мне надлежит сперва укротить быков, которые руно охраняют, а после одолеть гигантского змея, что живет на поле Ареса в кроне дуба, к стволу которого прибито руно, — а змей этот, как успели прознать мои воины, слыл непобедимым.
Я почувствовал, как во мне вскипает гнев. Что все это значит? Не иначе тут подвох. Соглашаться или нет? Обвел глазами спутников, у тех на лицах растерянность. Больше всего мне хотелось вскочить, опрокинуть стол и уйти. Но мы были тут в безнадежном меньшинстве.
Змей. Эта тварь мне до сих пор снится. Колхидское чудовище, обвившееся во всю свою несусветную длину вокруг дубового ствола — в снах оно видится мне таким, каким мне впервые описали его мои товарищи: о трех головах, толщиною со ствол дуба, ну и пламя изрыгает, уж это само собой. Теперь-то я в чужие россказни не вмешиваюсь, даже и не поправляю никого, к тому же в азарте схватки всего не упомнишь, а коринфянам хочется верить, будто там, на диком Востоке, даже зверье не такое, как здесь, а все сплошь лютые чудовища, и им жутко слышать, что колхидцы держат змей у себя в домах, у очага, как домашних божков, и кормят их молоком и медом. Если бы они знали, бравые коринфяне, что чужеземцы и здесь не оставляют своих обычаев, что они тайком продолжают держать и кормить змей в своих домах. Но они ведь никогда не заходят в бедные лачуги колхидцев на краю города, не заходят и в жилище Медеи — в отличие от меня, которого снова и снова к ней тянет, вот они и не видят стройную змеиную головку над пеплом Лиссиного очага, которая встречает гостя неподвижным золотисто-медвяным взглядом, покуда Лисса легким хлопком в ладоши не прогонит ее восвояси. Они умеют укрощать змей, это правда, уж я-то своими глазами видел. Видел, как прильнула Медея к мощному дубовому стволу, как змея свесилась к ней и зашипела, но Медея в ответ начала тихо так то ли баюкать, то ли напевать какую-то свою мелодию, отчего эта тварь мгновенно замерла, и Медея смогла брызнуть ей в глаза сока из свежесрезанных веток бузины, который принесла с собой в пузыречке и который этого «дракона» — или лучше сказать «драконшу»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Ну, ты идешь?
Мне подобная мысль даже в голову бы не пришла, именно это она своим вопросом и хотела мне показать. Я пробормотал что-то насчет того, что буду часто ее навещать, ее и детей, а она только рассмеялась, но без издевки, скорее чуть снисходительно, так мне показалось, потом, пропустив остальных вперед, подошла ко мне вплотную, положила руку мне на затылок и произнесла:
— Не принимай близко к сердцу, Ясон. Чему быть, того не миновать.
Я и сейчас, стоит мне захотеть, чувствую эту руку у себя на затылке и слышу эти слова, которые уже столько раз давали мне утешение. Только кому такое расскажешь. Теламону? С тем давно уже толком не поговоришь. Он-то не обженился, перебивается разными бабенками. Но почему-то именно он не может мне простить, что я не перебрался вместе с Медеей в эту лачугу, в этот скворечник под дворцовой стеной. Настраивает против меня народ в корчмах, по которым шатается, пропивая жалкие гроши, что я ему иногда подбрасываю, в конце концов, он ведь один из последних соратников тех наших славных времен. Бывает, что мы, не сговариваясь, сталкиваемся с ним в тени нашего «Арго», который с пышными торжествами был отправлен на почетную стоянку неподалеку от порта, где теперь ни одной собаке до него дела нет, а значит, и до наших подвигов тоже. Однажды я его там застал в слезах. Он же пьет, от этого и плаксивость. Акам прав: великие времена тем величавей, чем дальше мы от них уходим, и это только естественно, так что нет никакого смысла цепляться за великое прошлое. Только за что же тогда цепляться? За Медею? Чтобы вместе с ней погибнуть? Ума можно решиться.
Без нее Колхида так и осталась бы для нас недоступной. Это она отвела нас к отцу, царю Эету, который от неожиданности даже тотчас же нас принял, Медея нас ему по всем правилам представила и сразу ушла, хотя он почти тоном приказа просил ее остаться. А она ушла. Он сидел перед нами, один-одинешенек в своих деревянных чертогах, богато убранных и украшенных резьбой. Тщедушный мужчина, трон для него явно велик, худое, бледное лицо в обрамлении курчавых черных волос, горемыка, сказал Теламон, когда мы снова вышли на улицу, а мне пришло в голову другое слово: дряхлость. Дряхлостью веяло от всего его облика, как и от надтреснутого голоса, которым он нас приветствовал, сказав, что для него большая честь видеть столь дальних гостей, которые, конечно же, поведают ему, какая забота привела их в здешние края. Я тут же, без неучтивости, но твердо изложил ему мое поручение — увезти с его, Эета, дозволения то самое руно овена, которое в свое время мой дядя Фрикс в Колхиду привез, дабы водворить оное руно на его законное место, что послужит укреплению дружественных отношений между нашими странами и установлению между ними регулярного морского сообщения.
Сперва мне показалось, что Эет вообще меня не понял.
— Да-да, Фрикс, — пробормотал он и захихикал, каким-то неподобающим, старческим жестом прикрывая рот рукой, потом стал рассказывать дурацкие байки про дядю и его любовные похождения, которые будто бы почему-то все время оканчивались неудачей. Он говорил, говорил без умолку, служанки подавали нам вино и очень вкусные ячменные лепешки, которые я и здесь у колхидок до сих пор с удовольствием ем, лучше Лиссы их все равно никто не печет, а потом вдруг разом нас отпустил, ни слова не проронив о нашей просьбе, но на следующий вечер мы снова были к нему званы, на сей раз всей дружиной, был устроен торжественный прием, словно мы еще не знакомы, и перед нами на троне восседал уже совсем другой царь, величавый и торжественный в своем парадном царском облачении, в окружении старейшин, подле меня за столом Медея, мрачнее тучи, с непроницаемым лицом, и ее сестра Халкиопа, смуглая кожей, с пышной гривой белокурых волос и голубыми, стального отлива глазами. Эти колхидки кого хочешь с ума сведут, подумал я, и уже начал помаленьку осваиваться за столом, тут-то меня и окатили. Поднялся один из старейшин и после обычных, лестных, но ничего не значащих присловий провозгласил наконец решение государева совета. Прежде чем предоставить мне руно, царь назначает мне определенные испытания. Мне надлежит сперва укротить быков, которые руно охраняют, а после одолеть гигантского змея, что живет на поле Ареса в кроне дуба, к стволу которого прибито руно, — а змей этот, как успели прознать мои воины, слыл непобедимым.
Я почувствовал, как во мне вскипает гнев. Что все это значит? Не иначе тут подвох. Соглашаться или нет? Обвел глазами спутников, у тех на лицах растерянность. Больше всего мне хотелось вскочить, опрокинуть стол и уйти. Но мы были тут в безнадежном меньшинстве.
Змей. Эта тварь мне до сих пор снится. Колхидское чудовище, обвившееся во всю свою несусветную длину вокруг дубового ствола — в снах оно видится мне таким, каким мне впервые описали его мои товарищи: о трех головах, толщиною со ствол дуба, ну и пламя изрыгает, уж это само собой. Теперь-то я в чужие россказни не вмешиваюсь, даже и не поправляю никого, к тому же в азарте схватки всего не упомнишь, а коринфянам хочется верить, будто там, на диком Востоке, даже зверье не такое, как здесь, а все сплошь лютые чудовища, и им жутко слышать, что колхидцы держат змей у себя в домах, у очага, как домашних божков, и кормят их молоком и медом. Если бы они знали, бравые коринфяне, что чужеземцы и здесь не оставляют своих обычаев, что они тайком продолжают держать и кормить змей в своих домах. Но они ведь никогда не заходят в бедные лачуги колхидцев на краю города, не заходят и в жилище Медеи — в отличие от меня, которого снова и снова к ней тянет, вот они и не видят стройную змеиную головку над пеплом Лиссиного очага, которая встречает гостя неподвижным золотисто-медвяным взглядом, покуда Лисса легким хлопком в ладоши не прогонит ее восвояси. Они умеют укрощать змей, это правда, уж я-то своими глазами видел. Видел, как прильнула Медея к мощному дубовому стволу, как змея свесилась к ней и зашипела, но Медея в ответ начала тихо так то ли баюкать, то ли напевать какую-то свою мелодию, отчего эта тварь мгновенно замерла, и Медея смогла брызнуть ей в глаза сока из свежесрезанных веток бузины, который принесла с собой в пузыречке и который этого «дракона» — или лучше сказать «драконшу»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45