– Вот оно что... так, конечно, легче, можно не признаваться в своей ревности.
– Что ты выдумываешь?
– А почему же он тебя избил?
– Избил?
– Когда Крафт был у нас.
– Ты же знаешь, когда он выпьет, с ним бывает.
– А почему ты не сказала, что видела Крафта сегодня?
– Это он тебе сказал?
– Я видела.
– Зачем... он просто заходил за маргарином.
– Но ты ничего не сказала, чтобы отец не ревновал.
– Называй это как хочешь.
– Иногда я не могу понять, как ты все это терпишь?
– Его ревность, как ты это называешь?
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Что тебе рта не дозволено открывать.
– Что я терплю и чего не терплю – это мое дело.
– Вот теперь я понимаю, что имеет в виду Крафт, когда говорит, что тот, кто терпеливо сносит издевательства над собой, ни на йоту не лучше того, кто над ним издевается.
– Издевается! Ты произносишь слова, не понимая их смысла.
– Со мной этот номер не пройдет. Если отец из-за каких-то своих бредней заставит Крафта уехать, я уеду тоже.
Мария села. Она не отвечает сразу, она уставилась в окно и думает о том, что скоро они с Мардоном останутся опять вдвоем и что этого она не вынесет. Крафт распахивает дверь и скидывает мокрые ботинки, потом зажигает свет, больше для уюта, чем для яркости. Он не в себе, он мечется между окном и кроватью, и, когда раздается стук в дверь, он пугается, что это смотритель, но входит Марион. Только через некоторое время он понимает, что она говорит, потому что разговор с матерью, и зажженный до времени маяк, и вызверившийся на мать отец, и что если ты уедешь, то и я тоже – все это сыплется из нее так отрывочно и непоследовательно, что в первую секунду ему кажется, будто она пришла разоблачить его, – особенно потому, что в бессвязном рассказе поминается и маргарин. Ты уедешь? – спрашивает Марион, и вопрос полон ожиданий, которые накладывают обязательства. Нет, отвечает он, тем самым зачеркивая (по крайней мере, вынося за скобки) сомнения последнего получаса: отвлекаясь от остального, ультиматум смотрителя позволяет ему выйти из двойной игры, но на кон ставится его реноме. Нет, повторяет он, прежде чем выдвигать такие требования, пусть представит аргументы. Марион загадочно улыбается: дело, похоже, в ревности. Но с какой стати? – спрашивает Крафт. С такой стати, что мать сама на себя не похожа. Да? Да. Он не уточняет, что имеется в виду, говорит, что это в общем-то понятно, они привыкли вариться в собственном соку, а тут новый человек, конечно, он каким-то образом вторгается в их круг, так сказать, видоизменяет конфигурацию исконного окружения. Марион устроилась на стуле, Крафт входит взад-вперед, Мардон выносит из задних дверей магазина ящик пива и тащит его в лодку. Крафт видит со стороны, как ходит от кровати к окну и обратно, а Марион он не видит, но не отдает себе отчета в том, что наблюдает только за собой, разумеется, она должна присутствовать на сцене, иначе чего ради он распинается и лицедействует; он слушает точно сквозь толщу воды, как витийствует, как гладенько ведет речь, сочиняя из очевидных фактов призрачную действительность, но внезапно скучнеет, выдыхается, поддается одиночеству, своего рода отринутости, встает у окна и произносит – и в его сбивающей с толку своей откровенностью неразборчивой речи есть определенное позерство, эдакая тщательно выверенная неоткровенность: да, я вру, знаю, да, я изображаю себя лучше, чем я есть, но это мое неотъемлемое право, и если у меня есть резоны считать себя честным человеком, то это никак не означает, что я никогда не вру, как раз наоборот. Откровенность складывается не из прямодушия и правдивости, а... Бог мой, теперь я ударился в проповеди... а хотел только сказать, что ты мне нравишься, и в тоже время я не могу смотреть тебе в глаза, как будто у меня совесть нечиста... ты знаешь, моя беда в том, что я – не сейчас, впрочем, сейчас тоже – кокетничаю искренностью. Чудак человек, говорит она, разве можно быть честнее, чем ты сейчас? Он не отвечает, выжидает, глядя в окно, потом поворачивается и идет к ней. Мария вглядывается в большую землю. Смотритель открывает новую бутылку, он правит лодку вдоль материка курсом на север. Я вернусь не раньше, чем стемнеет. Он берет новую бутылку. Стало темно, лодка идет к острову. Он ясно видит, что на кухне собрались Мария, Марион и Крафт, и Марион все время отлучается то к себе, то в гостиную, а Крафт в это время через стол гладит Марию по лицу, а она ловит его взгляд и покрывает поцелуями руки, и, хотя зрелище вызывает у него омерзение, он не торопится вернуть Марион к ним в кухню. Нет в мире справедливости, невпопад думает он, но ужо погодите! Марион заходит на кухню – никого. Она берет со стола газету, раскрывает ее и погружается в думы ни о чем. Смотритель привязывает лодку. Крафт корпит над письмом: мол, здесь дождь, она снилась ему недавно, он думает о ней то и дело. Он кладет письмо в конверт, но не заклеивает его. Дождь кончился, два часа как кончился. Смотритель стоит возле хижины и смотрит в окна, но занавески задернуты. Он подходит ближе и в щелку видит Крафта, вернее, часть Крафта – сидящего боком человека, предплечье лежащей на столе левой руки, полголовы начиная от уха. На заднем плане – изножие кровати, покрывало свесилось до полу – ясно, что здесь была она. Мария выходит из спальни, минует гостиную и направляется в кухню, навстречу ей входит в дом смотритель. Марион быстро перебегает взглядом с одного на второго, но они не глядят ни на нее, ни друг на друга. Отец садится за стол напротив, она углубляется в газету. Мария видит, что он выпил, и неожиданно разъяряется, но ничего не говорит, только с ненужным грохотом ставит кофейник на плиту; он оглядывается на нее и хмыкает презрительно. Если ты воображаешь, огрызается Мария и поджимает губы, может, ей больше нечего сказать, во всяком случае, его поддевки, сколько он ни старается, ни к чему не приводят, в перебранку она не ввязывается, а вместо этого, ему назло, закрывается в спальне. Мол, наше вам с кисточкой. Хотя, между прочим, это он насмотрелся всякого, пока плыл в лодке, и если уж кто тут должен хлопать дверью, так это он, а не Мария, которая небось и сбежала, только чтоб не встречаться с ним глазами, точно как Марион, которая вон делает вид, будто читает, и он говорит ей: ну, а ты чего не уходишь? Почему ты так себя ведешь? – спрашивает Марион из-за газеты. Ах, так это я так себя веду – как, интересно? Она молчит, и он припечатывает кулак об стол: отвечай! Тогда она говорит, что никуда идти не собиралась, но не понимает, почему он так разозлился. Мария тихо приоткрывает дверь и прислушивается; она хочет поймать его на гадостях в свой адрес, к тому же придуманных, чтоб он сказал, что она... но ничего подходящего не приходит ей в голову, а он вдруг усмехается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14