Дамский угодник, любовник перенимает черты иноземца, немца (чорт у Гоголя), француза, еврея. Мы же, русские, за бутылку очищенной отдадим любую красавицу (Стенька Разин).
В сочетании с вороватостью (отсутствие прочной веры в реально-предметные связи) пьянство нам сообщает босяцкую развязность и ставит среди других народов в подозрительное положение люмпе-на. Как только "вековые устои", сословная иерархия рухнули и сменились аморфным равенством, эта блатная природа русского человека выперла на поверхность. Мы теперь все - блатные (кто из нас не чувствует в своей душе и судьбе что-то мошенническое?). Это дает нам бесспорные преимущества по сравнению с Западом и в то же время накладывает на жизнь и устремления нации печать непостоянства, легкомысленной безответственности. Мы способны прикарманить Европу или запузырить в нее интересной ересью, но создать культуру мы просто не в состоянии. От нас, как от вора, как от пропойцы, можно ждать чего угодно. Нами легко помыкать, управлять административ-ными мерами (пьяный - инертен, не способен к самоуправлению, тащится, куда тянут). И одновре-менно - как трудно управиться с этим шатким народом, как тяжело с нами приходится нашим администраторам!..
* * *
Как это приятно, когда случайный прохожий говорит "пожалуйста" или "спасибо". И говорит это "спасибо" с таким чистосердечием, точно в самом деле желает тебе спасения. На этой задушевности только и держится мир, в особенности - русский. Какое-нибудь "браток", "папаша", "будьте добреньки". Безо всякой вежливости, но с родственной интонацией.
* * *
Раньше человек в своем домашнем быту гораздо шире и прочнее, чем в нынешнее время, был связан с универсальной - исторической и космической жизнью. Хотя у нас имеются газеты, музеи, радио, воздушное сообщение, мы лишь принимаем к сведению этот всемирный фон и не очень-то им проникаемся, мало о нем думаем. В чешских ботинках, с мексиканской сигаретой в зубах, прочел корреспонденцию о появлении нового государства в Африке и пошел кушать бульон, сваренный из французского мяса. Всё это внешнее, кажущееся соприкосновение с миром носит характер случайной, бессвязной информации: "в огороде бузина, а в Киеве дядька". О том, что в Киеве дядька, мы узнаем по многу раз в день и не придаем этим фактам особого значения. Количество наших знаний и сведений огромно, мы перегружены ими, качественно не меняясь. Всю нашу вселенную можно объехать за несколько дней - сесть на самолет и объехать, ничего не получив для души и лишь увеличив размеры поступающей информации.
Сравним теперь эти мнимые горизонты с былым укладом крестьянина, никогда не выезжавшего далее сенокоса и всю жизнь проходившего в самодельных, патриархальных лаптях. По размерам его кругозор кажется нам узким, но как велик в действительности этот сжатый, вмещаемый в одну деревню объем. Ведь даже однообразный ритуал обеда (по сравнению с французским бульоном и ямайским ромом) был вовлечен в круг понятий универсального смысла. Соблюдая посты и праздники, человек жил по всемирно-историческому календарю, который начинался с Адама и заканчивался Страшным Судом. Поэтому, между прочим, какой-нибудь полутемный сектант мог порой философствовать ничуть не хуже Толстого и достигать уровня Плотина, не имея притом под руками никаких пособий, кроме Библии. Мужик поддерживал непрестанную связь с огромным мирозданием и помирал в глубинах вселенной, рядом с Авраамом. А мы, почитав газетку, одиноко помираем на своем узеньком, никому не нужном диване. И никакая информация нам тогда не нужна. Она для нас - брюки из заграничного материала. Форсим в этих брюках и только. Куда девается весь кругозор, вся наша осведомленность, когда мы снимаем брюки или с нас снимают? Или - когда мы подносим ложку ко рту. Мужик-то, прежде чем взять ложку,- бывало - перекрестится и одним этим рефлекторным жестом соединит себя с землей и небом, с прошлым и будущим.
* * *
Мы обязаны городскому комфорту и техническому прогрессу тем, что вера в Бога пошла на убыль. В окружении сделанных нами вещей мы почувствовали себя создателями вселенной. Могу ли я увидеть Господа Бога в мире, где на каждом шагу мне попадается человек? Глас Божий звучал в пустыне, в тишине, а тишины и пустыни нам как раз не хватает. Мы всё заглушили и заполонили собою и после этого еще удивляемся, что Господь нам не показывается.
* * *
Любая личность противна, если ее много. Личность всегда - капитал, хотя бы он состоял из добродетелей, ума и таланта. "Раздай добро свое..." Христос возлюбил тех, кто был "никем". Да и сам Он разве не был "Никто"? Как личность Он скорее невыразителен (и потому невыразим) и уж во всяком случае нисколько не оригинален. "Личность Иисуса Христа" - звучит кощунственно. Это Личность в обратном, минусовом значении. Христа не назовешь "гением". Гений переполнен собою, гений - капиталист. Вампиризм гения, почитание гениев, начавшееся с Ренессанса, и бескорыстие святости, всегда сияющей не своим, но Твоим, Господи, светом.
* * *
Довольно твердить о человеке. Пора подумать о Боге.
* * *
Теософы боятся слов - "чорт" и "Бог". Они всё опасаются, что их заподозрят в невежестве, и хотят рассуждать по-научному. Такая предосторожность не внушает к себе доверия.
* * *
Почему Христос никогда не улыбался? Не потому ли, что в тюрьме, где сидят приговоренные к казни, смех неуместен?..
* * *
Не исключена такая возможность, что на земле - ад. Тогда всё понятно. А если - нет? Господи, тогда как?..
* * *
Наверное, грешники, сгруппированные в аду по разным классам и партиям, тоже друг другу завидают и друг перед другом важничают. Тот, кого поджаривают на вертеле, потешается над теми, кого вешают вверх ногами. Растут обиды, назревают конфликты: каждому кажется, что ему хуже других. И высокомерие немногих страдальцев (например, педерастов), составляющих особую касту с изысканным способом пытки. И внезапные моды, когда все мечтают попасть в газокамеру, предназначенную детоубийцам, и приписывают себе задним числом несовершенные преступления: все были бы рады убить младенчика, но такового не сыщешь во тьме кромешной. Вечная борьба за первенство в преисподней и споры о свободе, о равенстве и братстве.
* * *
Никак не пойму, что за "свобода выбора", о которой столько толкует либеральная философия. Разве мы выбираем, кого нам любить, во что верить, чем болеть? Любовь (как и любое сильное чувство) - монархия, деспотия, действующая изнутри и берущая в плен без остатка, без оглядки. О какой свободе мы помышляем, когда поглощены, когда ничего не помним, не видим, кроме Предмета, который нас выбрал и, выбрав, мучает или одаривает? Как только мы желаем освободиться (от греха ли, от Бога ли - всё равно), над нами уже властвует новая сила, шепчущая об освобождении лишь до тех пор, пока мы ей всецело не предались.
1 2 3 4 5 6 7
В сочетании с вороватостью (отсутствие прочной веры в реально-предметные связи) пьянство нам сообщает босяцкую развязность и ставит среди других народов в подозрительное положение люмпе-на. Как только "вековые устои", сословная иерархия рухнули и сменились аморфным равенством, эта блатная природа русского человека выперла на поверхность. Мы теперь все - блатные (кто из нас не чувствует в своей душе и судьбе что-то мошенническое?). Это дает нам бесспорные преимущества по сравнению с Западом и в то же время накладывает на жизнь и устремления нации печать непостоянства, легкомысленной безответственности. Мы способны прикарманить Европу или запузырить в нее интересной ересью, но создать культуру мы просто не в состоянии. От нас, как от вора, как от пропойцы, можно ждать чего угодно. Нами легко помыкать, управлять административ-ными мерами (пьяный - инертен, не способен к самоуправлению, тащится, куда тянут). И одновре-менно - как трудно управиться с этим шатким народом, как тяжело с нами приходится нашим администраторам!..
* * *
Как это приятно, когда случайный прохожий говорит "пожалуйста" или "спасибо". И говорит это "спасибо" с таким чистосердечием, точно в самом деле желает тебе спасения. На этой задушевности только и держится мир, в особенности - русский. Какое-нибудь "браток", "папаша", "будьте добреньки". Безо всякой вежливости, но с родственной интонацией.
* * *
Раньше человек в своем домашнем быту гораздо шире и прочнее, чем в нынешнее время, был связан с универсальной - исторической и космической жизнью. Хотя у нас имеются газеты, музеи, радио, воздушное сообщение, мы лишь принимаем к сведению этот всемирный фон и не очень-то им проникаемся, мало о нем думаем. В чешских ботинках, с мексиканской сигаретой в зубах, прочел корреспонденцию о появлении нового государства в Африке и пошел кушать бульон, сваренный из французского мяса. Всё это внешнее, кажущееся соприкосновение с миром носит характер случайной, бессвязной информации: "в огороде бузина, а в Киеве дядька". О том, что в Киеве дядька, мы узнаем по многу раз в день и не придаем этим фактам особого значения. Количество наших знаний и сведений огромно, мы перегружены ими, качественно не меняясь. Всю нашу вселенную можно объехать за несколько дней - сесть на самолет и объехать, ничего не получив для души и лишь увеличив размеры поступающей информации.
Сравним теперь эти мнимые горизонты с былым укладом крестьянина, никогда не выезжавшего далее сенокоса и всю жизнь проходившего в самодельных, патриархальных лаптях. По размерам его кругозор кажется нам узким, но как велик в действительности этот сжатый, вмещаемый в одну деревню объем. Ведь даже однообразный ритуал обеда (по сравнению с французским бульоном и ямайским ромом) был вовлечен в круг понятий универсального смысла. Соблюдая посты и праздники, человек жил по всемирно-историческому календарю, который начинался с Адама и заканчивался Страшным Судом. Поэтому, между прочим, какой-нибудь полутемный сектант мог порой философствовать ничуть не хуже Толстого и достигать уровня Плотина, не имея притом под руками никаких пособий, кроме Библии. Мужик поддерживал непрестанную связь с огромным мирозданием и помирал в глубинах вселенной, рядом с Авраамом. А мы, почитав газетку, одиноко помираем на своем узеньком, никому не нужном диване. И никакая информация нам тогда не нужна. Она для нас - брюки из заграничного материала. Форсим в этих брюках и только. Куда девается весь кругозор, вся наша осведомленность, когда мы снимаем брюки или с нас снимают? Или - когда мы подносим ложку ко рту. Мужик-то, прежде чем взять ложку,- бывало - перекрестится и одним этим рефлекторным жестом соединит себя с землей и небом, с прошлым и будущим.
* * *
Мы обязаны городскому комфорту и техническому прогрессу тем, что вера в Бога пошла на убыль. В окружении сделанных нами вещей мы почувствовали себя создателями вселенной. Могу ли я увидеть Господа Бога в мире, где на каждом шагу мне попадается человек? Глас Божий звучал в пустыне, в тишине, а тишины и пустыни нам как раз не хватает. Мы всё заглушили и заполонили собою и после этого еще удивляемся, что Господь нам не показывается.
* * *
Любая личность противна, если ее много. Личность всегда - капитал, хотя бы он состоял из добродетелей, ума и таланта. "Раздай добро свое..." Христос возлюбил тех, кто был "никем". Да и сам Он разве не был "Никто"? Как личность Он скорее невыразителен (и потому невыразим) и уж во всяком случае нисколько не оригинален. "Личность Иисуса Христа" - звучит кощунственно. Это Личность в обратном, минусовом значении. Христа не назовешь "гением". Гений переполнен собою, гений - капиталист. Вампиризм гения, почитание гениев, начавшееся с Ренессанса, и бескорыстие святости, всегда сияющей не своим, но Твоим, Господи, светом.
* * *
Довольно твердить о человеке. Пора подумать о Боге.
* * *
Теософы боятся слов - "чорт" и "Бог". Они всё опасаются, что их заподозрят в невежестве, и хотят рассуждать по-научному. Такая предосторожность не внушает к себе доверия.
* * *
Почему Христос никогда не улыбался? Не потому ли, что в тюрьме, где сидят приговоренные к казни, смех неуместен?..
* * *
Не исключена такая возможность, что на земле - ад. Тогда всё понятно. А если - нет? Господи, тогда как?..
* * *
Наверное, грешники, сгруппированные в аду по разным классам и партиям, тоже друг другу завидают и друг перед другом важничают. Тот, кого поджаривают на вертеле, потешается над теми, кого вешают вверх ногами. Растут обиды, назревают конфликты: каждому кажется, что ему хуже других. И высокомерие немногих страдальцев (например, педерастов), составляющих особую касту с изысканным способом пытки. И внезапные моды, когда все мечтают попасть в газокамеру, предназначенную детоубийцам, и приписывают себе задним числом несовершенные преступления: все были бы рады убить младенчика, но такового не сыщешь во тьме кромешной. Вечная борьба за первенство в преисподней и споры о свободе, о равенстве и братстве.
* * *
Никак не пойму, что за "свобода выбора", о которой столько толкует либеральная философия. Разве мы выбираем, кого нам любить, во что верить, чем болеть? Любовь (как и любое сильное чувство) - монархия, деспотия, действующая изнутри и берущая в плен без остатка, без оглядки. О какой свободе мы помышляем, когда поглощены, когда ничего не помним, не видим, кроме Предмета, который нас выбрал и, выбрав, мучает или одаривает? Как только мы желаем освободиться (от греха ли, от Бога ли - всё равно), над нами уже властвует новая сила, шепчущая об освобождении лишь до тех пор, пока мы ей всецело не предались.
1 2 3 4 5 6 7