В квартире около печи-голландки сидели двое рабочих. Один — с пушистыми рыжеватыми усами, второй — молодой, безусый, в шапке-ушанке, сдвинутой на самый затылок. Они курили и подбрасывали в печку обрезки досок, сваленные тут же на полу.
— Добрый день, — поздоровалась мать с рабочими.
— Здравствуйте, — ответили те.
— Мне… мне обещали здесь квартиру, — несмело сказала мать. — Так вот… пришли посмотреть…
— Смотрите, смотрите, — приветливо сказал усатый и улыбнулся, подмигивая Сережке, который уставился на его усы.
Мать робко прошлась по квартире.
Это была хорошая квартира из двух комнат. Первая, в которой топилась печка, и вторая за ней, поменьше. Из одной комнаты в другую вела дверь, но самой двери пока не было, был только проем для нее.
— Савка, Иван! — позвал откуда-то женский голос.
— Чего тебе? — откликнулся молодой, в шапке-ушанке.
— Идите сюда, хватит у печки греться. Работкой погрейтесь! — звала женщина.
— А я вот сейчас возле тебя погреюсь, — крутанул свой рыжий ус тот, что недавно улыбался Сережке.
Рабочие ушли.
Мать оглянулась. В углу квартиры, на белом, еще некрашеном полу, лежали толстые доски.
— Лариска, — позвала мать. — Идите, детки, сюда, — направилась она к доскам. — Держи, доченька, Леню, — подала она Ларисе ребенка. — Если станет плакать, вот тут, в пеленочке, бутылка с молоком, — она вынула из пеленки и показала Ларисе бутылку с желтой соской на горлышке. — А ты, Сережка, сиди тихонечко, — приказала мать. — Я сейчас принесу постель и что-нибудь поесть… Видишь, как здесь хорошо… Печка топится…
Сережка и Лариса согласно кивали. Мать поцеловала их и побежала. Лариса с Леней на руках и с Сережкой рядышком остались сидеть на досках.
Шло время. Леня проснулся, но не заплакал. Он смотрел, тараща глазенки, на Лариску, она стала забавлять его — щелкала языком, делала пальцами «козу». Леня улыбался, показывая беззубые десны.
Сережка бродил по квартире, собирал щепки.
В дверях появилась тетенька в рабочей спецовке, в косынке, повязанной до бровей, потом ушла. Лариска слышала, как гулко отдавались ее шаги — сначала где-то рядом, потом заглохли, потом послышались снова — над головой.
Мать что-то долго не возвращалась. «Еще бы, — думала Лариска. — Это ведь далеко… Пока туда да обратно!»
Вдруг послышался голос матери.
— Пустите, там у меня дети, — говорила мать.
— Ты что, женщина, с ума стронулась, — слышался мужской голос. — Что это тебе в голову взбрело… Кто это позволит тебе тут поселиться? Дом же еще недостроен!
— Если б у меня было где жить, не шла бы сюда, — взволнованно объясняла мать, — а мне тут, в этом доме, председатель горсовета обещал квартиру… Я не самовольно… Он обещал.
— Ничего не знаю и знать не желаю, — гудел мужской голос. — Забирай свои манатки и катись отсюда!
— Как же я пойду, там мои дети, — повторяла мать.
С большим узлом за плечами она ворвалась в квартиру. Платок у нее сбился, светлые волосы растрепались, подбежала к детям, бросила возле них узел, схватила у Ларисы Леника. Вслед за нею вошел тот самый рабочий, с пушистыми рыжими усами. Недавно такой добрый, ласковый, он был разгневан.
— Что это вы себе думаете! — строго выговаривал он. — Разве так делают? Я пойду позову прораба!
Резко повернулся и, стуча сапогами, ушел.
За дверью квартиры стали собираться рабочие, некоторые посмеивались, некоторые сочувственно вздыхали.
Через несколько минут вернулся усатый, за ним, в распахнутой кожаной куртке и в кепке с пуговицей наверху, вошел высокий молодой мужчина.
— Что здесь происходит? — строго спросил он, едва переступив порог. Брови у него были нахмурены, лоб пересекала строгая складка.
— Вот, — показал рукой усатый. — Самовольно. Я не пускал, так силой прорвалась. Вещи притащила.
Мужчина в кожаной куртке смотрел на мать, дожидаясь, что она скажет. Мать покрепче прижала к себе Леника, шагнула ближе к мужчине.
— Е-если бы было где жить… не стала бы я… — рвущимся от волнения голосом повторила она то, что недавно сказала усатому.
— А где же вы до этого жили?
— Где жила? Вот! — выдохнула мать и стала торопливо распеленывать Леника. — Гляньте, ребенок весь в чирьях! На голову льется, — говорила она, в нетерпении дергая пеленки.
— Что вы делаете, — кинулся к ней прораб. — Не разворачивайте ребенка, здесь же сквозняки!
— Сквозняки! Да у вас тут рай, а не сквозняки! Печка топится. А мне председатель горсовета сам обещал, — запинаясь, говорила мать. — Я не самовольно…
— А муж ваш где? — спросил прораб.
— Муж? — поникла мать. — Нет у меня мужа, — глухо ответила она.
Лариска, с тревогой и волнением следившая за каждым движением матери, смотрела на нее теперь с удивлением. «Что это мама говорит?» — подумала она.
Мужчина в кожанке внимательно смотрел на мать, перевел взгляд на Сережку, взглянул и на Лариску.

— Вот что, — поворачиваясь к рабочим, приказал он. — Сейчас же заделать фанерой, — показал на незастекленные окна. — Навесить двери, — оглянулся на проем, ведший во вторую комнату. — Провести свет. Пока хотя бы временный. Женщину не трогать, — строго сказал он усатому. — Устройте все так, чтобы можно было переночевать, а с завтрашнего утра беритесь за эту квартиру. Чтобы через два дня была готова!
Сказав все это, прораб повернулся, рабочие в дверях расступились, давая ему дорогу. Мать растерянно смотрела ему вслед. Даже не успела сказать спасибо.
Рабочие засуетились, забегали. Тот самый усач тащил уже откуда-то лист фанеры, лицо у него снова было доброе, он снова улыбался из-под пушистых усов. Пришел и молодой, в шапке-ушанке. Принес и повесил на гвоздь, вбитый в стенку, шнур с электропатроном. Потом ввернул лампочку.
— На триста свечей… меньше не нашел, — вроде виновато улыбнулся он матери. — Но ничего. Светлее будет.
Мать с детьми сидела в углу на досках и растерянно смотрела, как старались для нее рабочие. Откуда-то они притащили даже большие козлы с прикрепленными к ним досками.
— Вместо кровати пока будут. Все-таки лучше, чем на полу, — объяснили они.
— Спасибо, спасибо вам, — говорила мать.
— Живите на здоровье да деток растите, — сказал усатый.
После того как прораб распорядился, чтобы их не трогали, усатый, кажется, старался больше всех. Приветливо улыбался уже не одному Сережке, но и матери, и Ларисе, словно хотел загладить свою недавнюю грубость, объяснить: «Мне что… Мне ничего… Я и сам бы вас пустил, да не я тут начальник».
Часа через два все было готово — окна плотно заделаны, горело электричество, топилась печка, в комнате собиралось приятное тепло.
Мать сняла платок. Раздела Сережку. Разостлала на козлах одеяло, распеленала Леника. Малыш, давно не знавший такой роскоши, потягивался. Мать, совсем измученная волнениями дня, ослабевшая, сидела возле ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19