Восточные склоны более красивые: вверху огненно-рыжие лиственницы, ниже — сосна, на предгорьях — разноцветный (в основном цвета сильно загорелой блондинки, но встречаются варианты от темно-шоколадного до киноварно-красного) монгольский дуб, а по рекам — ярко-золотой тальник. Тут очень много рябчиков, а один раз я видел следы стайки красных волков (в Китае они встречаются чаще серых).
Вскоре меня догоняет колонна грузовиков из Забайкальска с нашими амперметрами и прочей аппаратурой. Ловлю последнюю машину на оставшиеся двадцать километров до Бугата. Когда остается ехать всего километров пять, колонна вдруг останавливается. Выглядываю из-под брезента и вижу, что дорога впереди перегорожена бревном и какие-то люди спускаются с насыпи, постреливая в воздух.
Трое начинают выбрасывать на дорогу коробки из первого грузовика, а четвертый бежит от машины к машине, обыскивая шоферов и пассажиров. Нетрудно догадаться, что это хунхузы.
Крайний северо-восток — один из последних районов Китая, где все еще существует дорожный разбой. Самым опасным считается Западный Кам в Тибете: дорога Амдо-Чамдо практически не используется из-за нападений тибетцев-кочевников.
«Западный кочевник» на камском диалекте тибетского — «нга-лок». Русские путешественники прошлого принимали это слово за название особого разбойничьего племени «нголоков» и с увлечением описывают, как отражали их налеты (с тех пор единственное русское слово в тибетском языке — ин-то-ка, «винтовка». У Пржевальского и его учеников, как выяснилось, вообще много ошибок, особенно лингвистических. Из приводимых в их книгах тибетских названий зверей ни одно не записано правильно. Это по их милости мы до сих пор называем Ласу «Лхасой». Но в одном они правы: нельзя позволять себя грабить. Когда бандит заглядывает в мой кузов, он получает по буйной голове стремительным домкратом. Забираю у него винтовку династии Цин с горстью патронов, взбегаю по насыпи и ныряю в лес.
Меня успели заметить: начинается стрельба, и оставшаяся троица с шумом и треском устремляется в погоню. Моя винтовка перезаряжается вручную, как наши мелкашки, а у одного из хунхузов АК-74, так что мне, вероятно, пришлось бы тихо смыться, если бы эти идиоты не шли вперед поодиночке, рассыпавшись цепью. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь (рюкзак, куртка, рубашка), в густом молодом сосняке я даже не должен был особенно прятаться: прилег за пеньком, а они подходили по одному. С тех пор, как прошлым летом на таджикско-узбекской границе меня ограбили, а двух моих спутников убили при почти таких же обстоятельствах, я целый год ждал возможности отвести душу.
Когда вернулся на дорогу, то с удивлением обнаружил, что все 15 человек, ехавших со мной, куда-то испарились. Я прихватил с собой мешок яблок, но автомат побоялся взять из-за возможного шмона на границе (до сих пор жалею). Через час, жуя яблоки, доплелся до Бугата, столицы дагур. Дагуры (дауры) — коренное население юга Читинской области, эмигрировавшее на юг во время организованной царем (не помню, каким) кампании по «искоренению идолопоклонства в России). Эта кампания началась Акташской резней, когда во время буддистского праздника казаки зарубили 12 000 алтайцев, и закончилась из-за угрозы поголовного ухода в Китай бурят-монголов и тувинцев.
Поужинав в Хайларе в семье школьника, изучающего русский язык, еду в город Маньчжурию (кит. Мань-чжоу-ли). Здесь уже монгольская высокотравная степь, прекрасная, как всегда: золотые волны трав, розовые озера, голубая линия холмов на горизонте, табунки антилоп-дзеренов и, напоследок, великолепный закат: сиреневые снеговые тучи освещены снизу багровыми лучами солнца. Среди юрт и табунов коней, напоминающих декорации к «Князю Игорю», странно смотрятся станционные здания русской постройки в стиле московских вокзалов (эта дорога — не что иное. как знаменитая КВЖД). В Маньчжоули вернувшихся из-за границы китайцев прежде всего встречает плакат с информацией о здоровье Дэн Сяо Пина.
Можно понять любовь народа к человеку, еще при жизни Мао позволившему себе фразу «Коммунизм — это попытка достичь рая в один прыжок». Пусть даже эта фигура — самая загадочная в истории страны.
В 1976 году, после победы сторонников «культурной революции», все были уверены, что Дэн навеки сгинул в каком-нибудь подвале. Но тут начались неожиданности. В марте, в дни праздника Чин Чин (традиционное время поминовения усопших), народ неожиданно начал приносить к Монументу Героям на площади Тяньаньмэнь венки с надписями в память Чжоу Энлая. Вскоре площадь заполнили тысячи людей. Пятого апреля венки были убраны, толпа разогнана полицией, а монумент окружили войска.
Последовали массовые волнения, стычки и затем репрессии. Партия объвила «тяньаньмэньский инциндент» контрреволюционным мятежом, а вину возложила на Дэна — как выяснилось, еще живого. Он был исключен из КПК. Вице-председателем назначили Хуа Гофэна — аналог нашего Суслова.
В июле Таньшаньское землетрясение дало народу понять, что небеса больше не поддерживают правителя. 9 сентября Мао умер. Началась яростная борьба «прагматиков» и «радикалов» за влияние на Хуа Гофэна — официального наследника.
События развивались быстро: через 20 дней «банда четырех» во главе со вдовой Мао Чжиан Чин была арестована. И вновь начались чудеса: появился Дэн и стал вице-премьером, вице-председателем КПК и министром обороны.
На сей раз началась борьба между Дэном и Хуа. Постепенно Хуа Гофэн уступил все посты протеже Дэна — Чжао Цзыяну, Ху Яобану и еще троим. «Шестерка» судила «банду четырех» по типовому сценарию, и те получили от 15 лет до пожизненного срока. Дэн не мог «развенчать» Мао, как Хрущев Сталина, и пошел на компромисс: специальным решением роль Мао была оценена как «70%/30%». Затем последовали чистка партии, бесконечная цепь мелких реформ и либерализаций. Но те, кто ожидал от Дэна перехода к демократии, жестоко ошиблись.
02.10. 210Y. Все утро хожу по городу в поисках кокосового молока — единственный сувенир для родственников, на который у меня хватит денег. Так увлекаюсь, что едва не опаздываю к поезду. Приходится нанять за два юаня велорикшу. Он крутит педали настолько медленно, что я не выдерживаю, заталкиваю его на сиденье и доезжаю до станции сам, к восторгу публики. После Бунина каждый советский писатель, попавший в Азию, с гордостью описывал, как отказался пользоваться услугами рикши, чтобы не унижать человеческое достоинство. Но никто из них не менялся с рикшей местами!
За прошедшие два дня в музыкальном пространстве Китая взорвалась бомба: с опозданием на год сюда докатилась ЛАМБАДА! И уже в переводе! Главное в профессии путешественника — вовремя смыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Вскоре меня догоняет колонна грузовиков из Забайкальска с нашими амперметрами и прочей аппаратурой. Ловлю последнюю машину на оставшиеся двадцать километров до Бугата. Когда остается ехать всего километров пять, колонна вдруг останавливается. Выглядываю из-под брезента и вижу, что дорога впереди перегорожена бревном и какие-то люди спускаются с насыпи, постреливая в воздух.
Трое начинают выбрасывать на дорогу коробки из первого грузовика, а четвертый бежит от машины к машине, обыскивая шоферов и пассажиров. Нетрудно догадаться, что это хунхузы.
Крайний северо-восток — один из последних районов Китая, где все еще существует дорожный разбой. Самым опасным считается Западный Кам в Тибете: дорога Амдо-Чамдо практически не используется из-за нападений тибетцев-кочевников.
«Западный кочевник» на камском диалекте тибетского — «нга-лок». Русские путешественники прошлого принимали это слово за название особого разбойничьего племени «нголоков» и с увлечением описывают, как отражали их налеты (с тех пор единственное русское слово в тибетском языке — ин-то-ка, «винтовка». У Пржевальского и его учеников, как выяснилось, вообще много ошибок, особенно лингвистических. Из приводимых в их книгах тибетских названий зверей ни одно не записано правильно. Это по их милости мы до сих пор называем Ласу «Лхасой». Но в одном они правы: нельзя позволять себя грабить. Когда бандит заглядывает в мой кузов, он получает по буйной голове стремительным домкратом. Забираю у него винтовку династии Цин с горстью патронов, взбегаю по насыпи и ныряю в лес.
Меня успели заметить: начинается стрельба, и оставшаяся троица с шумом и треском устремляется в погоню. Моя винтовка перезаряжается вручную, как наши мелкашки, а у одного из хунхузов АК-74, так что мне, вероятно, пришлось бы тихо смыться, если бы эти идиоты не шли вперед поодиночке, рассыпавшись цепью. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь (рюкзак, куртка, рубашка), в густом молодом сосняке я даже не должен был особенно прятаться: прилег за пеньком, а они подходили по одному. С тех пор, как прошлым летом на таджикско-узбекской границе меня ограбили, а двух моих спутников убили при почти таких же обстоятельствах, я целый год ждал возможности отвести душу.
Когда вернулся на дорогу, то с удивлением обнаружил, что все 15 человек, ехавших со мной, куда-то испарились. Я прихватил с собой мешок яблок, но автомат побоялся взять из-за возможного шмона на границе (до сих пор жалею). Через час, жуя яблоки, доплелся до Бугата, столицы дагур. Дагуры (дауры) — коренное население юга Читинской области, эмигрировавшее на юг во время организованной царем (не помню, каким) кампании по «искоренению идолопоклонства в России). Эта кампания началась Акташской резней, когда во время буддистского праздника казаки зарубили 12 000 алтайцев, и закончилась из-за угрозы поголовного ухода в Китай бурят-монголов и тувинцев.
Поужинав в Хайларе в семье школьника, изучающего русский язык, еду в город Маньчжурию (кит. Мань-чжоу-ли). Здесь уже монгольская высокотравная степь, прекрасная, как всегда: золотые волны трав, розовые озера, голубая линия холмов на горизонте, табунки антилоп-дзеренов и, напоследок, великолепный закат: сиреневые снеговые тучи освещены снизу багровыми лучами солнца. Среди юрт и табунов коней, напоминающих декорации к «Князю Игорю», странно смотрятся станционные здания русской постройки в стиле московских вокзалов (эта дорога — не что иное. как знаменитая КВЖД). В Маньчжоули вернувшихся из-за границы китайцев прежде всего встречает плакат с информацией о здоровье Дэн Сяо Пина.
Можно понять любовь народа к человеку, еще при жизни Мао позволившему себе фразу «Коммунизм — это попытка достичь рая в один прыжок». Пусть даже эта фигура — самая загадочная в истории страны.
В 1976 году, после победы сторонников «культурной революции», все были уверены, что Дэн навеки сгинул в каком-нибудь подвале. Но тут начались неожиданности. В марте, в дни праздника Чин Чин (традиционное время поминовения усопших), народ неожиданно начал приносить к Монументу Героям на площади Тяньаньмэнь венки с надписями в память Чжоу Энлая. Вскоре площадь заполнили тысячи людей. Пятого апреля венки были убраны, толпа разогнана полицией, а монумент окружили войска.
Последовали массовые волнения, стычки и затем репрессии. Партия объвила «тяньаньмэньский инциндент» контрреволюционным мятежом, а вину возложила на Дэна — как выяснилось, еще живого. Он был исключен из КПК. Вице-председателем назначили Хуа Гофэна — аналог нашего Суслова.
В июле Таньшаньское землетрясение дало народу понять, что небеса больше не поддерживают правителя. 9 сентября Мао умер. Началась яростная борьба «прагматиков» и «радикалов» за влияние на Хуа Гофэна — официального наследника.
События развивались быстро: через 20 дней «банда четырех» во главе со вдовой Мао Чжиан Чин была арестована. И вновь начались чудеса: появился Дэн и стал вице-премьером, вице-председателем КПК и министром обороны.
На сей раз началась борьба между Дэном и Хуа. Постепенно Хуа Гофэн уступил все посты протеже Дэна — Чжао Цзыяну, Ху Яобану и еще троим. «Шестерка» судила «банду четырех» по типовому сценарию, и те получили от 15 лет до пожизненного срока. Дэн не мог «развенчать» Мао, как Хрущев Сталина, и пошел на компромисс: специальным решением роль Мао была оценена как «70%/30%». Затем последовали чистка партии, бесконечная цепь мелких реформ и либерализаций. Но те, кто ожидал от Дэна перехода к демократии, жестоко ошиблись.
02.10. 210Y. Все утро хожу по городу в поисках кокосового молока — единственный сувенир для родственников, на который у меня хватит денег. Так увлекаюсь, что едва не опаздываю к поезду. Приходится нанять за два юаня велорикшу. Он крутит педали настолько медленно, что я не выдерживаю, заталкиваю его на сиденье и доезжаю до станции сам, к восторгу публики. После Бунина каждый советский писатель, попавший в Азию, с гордостью описывал, как отказался пользоваться услугами рикши, чтобы не унижать человеческое достоинство. Но никто из них не менялся с рикшей местами!
За прошедшие два дня в музыкальном пространстве Китая взорвалась бомба: с опозданием на год сюда докатилась ЛАМБАДА! И уже в переводе! Главное в профессии путешественника — вовремя смыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30