СОН РАЗУМА
Я знаю, что мне никто не поверит.
Временами я и сам перестаю себе верить. И тогда мне начинает
казаться, что все мои мучения - лишь порождение больной фантазии.
И тогда жизнь снова становится простой и понятной.
Но ненадолго.
Все началось с кошмара.
Я помню, как проснулся среди ночи от ужаса, от ощущения
щемящей тоски и безысходности. Проснулся - и не почувствовал
облегчения от того, что вернулась реальность. Я лежал,
уставившись в потолок, едва различимый в бледных отсветах огней
проезжающих по улице автомобилей, и не решался закрыть глаза.
Потому что знал: там, за порогом сна, меня ожидает кошмар.
И тогда я попытался разобраться, понять, что же так напугало
меня. Иногда это помогает, и казавшееся во сне ужасным,
становится вполне обыденным и теряет свою пугающую силу.
И я стал вспоминать.
Я не знаю слов, чтобы назвать то место, в котором я очутился
во сне. Пространство, окружавшее меня, не имело сколько-нибудь
различимых границ. Возможно, оно вообще было безграничным, но от
пребывания в нем сохранилось ощущение какой-то скованности,
запертости в малом объеме - так чувствуешь себя, оказавшись вдруг
в совершенно темном подвале или пещере.
Но там не было кромешной тьмы. Там был свет - рассеянный,
смутный, льющийся неизвестно откуда, и он освещал... Больше всего
это походило, пожалуй, на содержимое старого чердака или, скорее,
склепа. Да-да, именно древнего сырого склепа, заполненного
истлевшей рухлядью, местами покрытой плесенью и припорошенной
вековой пылью. Но так, что самого склепа по существу не было,
была лишь эта призрачная пленка векового тлена, покрывающая его
содержимое, зеленовато-серая и как бы светящаяся изнутри.
И среди этого тлена и запустения двигалась какая-то тень.
Теперь я понимаю, что именно эта тень, ее приближение ко мне и
послужили причиной пробуждения. Но я не в силах назвать хоть
какие-то черты этой тени - скорее всего потому, что их просто не
было. В странном мире, окружавшем меня в кошмаре, мире, где все
было лишено четких признаков и очертаний, где почти ничего не
вызывало привычных человеку ассоциаций, тень эта выделялась -
именно тем, что она вообще не имела никаких характеристик, что
она была полнейшим, абсолютнейшим ничем.
Конечно, в ту ночь я еще не в силах был постичь зловещий смысл
увиденного, и мало-помалу воспоминание об этом кошмаре стало
вызывать скорее досаду и раздражение, чем страх. Но досада и
раздражение шли от разума, не сумевшего поместить увиденное в
привычную систему категорий. Душою же я чувствовал: этот кошмар
возник неспроста, он еще вернется, мне еще предстоит до конца
постичь его зловещую сущность. Быть может, поверь я своей душе, и
все сложилось бы иначе, и я нашел бы в себе силы в решающий
момент изменить течение событий. Но душа наша слишком часто не
находит слов для того, чтобы убедить в своей правоте рассудок.
Заснул я только под утро.
На следующую ночь кошмар вернулся. Но теперь - видимо, потому,
что засыпая я смутно вспоминал о нем - увиденное во сне предстало
передо мной в более четком обличье, оно лишилось призрачности и
совершенной оторванности от реального мира и, возможно поэтому,
не вызвало сразу же того ужаса, что накануне. Какое-то время я
был в состоянии постигать мир этого кошмара рассудком и, хотя
душа моя рвалась скорее покинуть его, ощущая опасность, рассудок
сумел на некоторое время задержаться и упорядочить увиденное.
Теперь я думаю, что именно эта задержка и сделала меня вечным
пленником кошмара. Не будь ее - и через несколько ночей он
навсегда стерся бы из моей памяти. Но того, что случилось, уже не
поправишь. Сколь часто любопытство заманивает нас в ловушку, из
которой потом не удается найти выхода...
Проснувшись от ужаса - наверное, я даже закричал - я сразу
же осознавал, что же именно так напугало меня. На сей раз не было
нужды разбираться в своих воспоминаниях, переход в состояние
бодрствования был мгновенным и не сопровождался потерей контроля
над сознанием. Так, будто кто-то щелкнул выключателем, вмиг
разрушив кошмарные видения, но не нарушив памяти о них. Я точно
знал теперь, что же было самым ужасающим в том тленном мире. Да -
та самая тень, появившаяся среди тлена и запустения и неспешно,
но неумолимо надвигавшаяся на меня. Но странное дело: на сей раз
мне уже не казалось, что от тени этой исходит какая-то опасность,
что ее следует бояться. Нет, я совсем не боялся ее. Я боялся
другого, боялся, что мне откроется нечто ужасное, когда тень эта
подойдет вплотную. Это было сродни тому чувству, которое
испытываешь, когда после долгого ожидания получаешь, наконец,
дурные вести: уж лучше было бы оставаться в неведении, тогда
сохранялась бы хоть какая-то надежда. Имено потому и ринулся я
прочь из кошмара, что был еще не готов, не находил в себе
стойкости и мужества лицом к лицу встретить весть, которую несла
с собой надвигающаяся тень.
Но понимание этого пришло позже. Тогда же я не успел еще в
достаточной степени разобраться в своих чувствах и таким образом
оценить происшедшее. Тогда мне было просто досадно от того, что
вторую ночь подряд мне не удается выспаться. И почти совсем не
страшно.
На третью ночь я слишком хотел спать, и это оказалось решающим
аргументом в споре между душой и рассудком. Когда кошмар вновь
овладел моим сознанием, душа оказалась бессильной вырвать меня
из-под его власти. Я не проснулся. Долго-долго, целую вечность
пробыл я в том странном мире, где все дышало тленом и
разложением, во власти пришедшей из самых потаенных глубин его
тени. И я постиг ужас, принесенный ею, постиг вечную тоску
одиночества и безысходности, я слился с этой тенью и сам стал ею
- абсолютнейшим ничем, пустотой, которой не суждено иной участи,
как вечно скитаться среди тленных теней тленного мира, которая не
способна ни на какое деяние - ни на великое, ни на мелкое, и
вместе с тем обладает зачатками сознания, достаточными для того,
чтобы ощутить свое ничтожество.
Наутро я проснулся не от ужаса. От тоски. Эта тоска осталась в
моей душе и сегодня.
Дьявол умело использует чувства, которые движут душою
человека. На сей раз он избрал своим орудием сострадание. Душа
человеческая не может пройти мимо чужого горя и страдания, не
попытавшись помочь. Другое дело, что мы сами часто стремимся
закрыть свою душу барьером непонимания: ведь в мире слишком
много горя, чтобы хватило сил помочь каждому. Но если чье-то горе
достучалось до нашей души, если она постигла его, то помочь в
этом горе - единственный путь, на который способен человек, если
душа его еще не умерла.
1 2 3 4
Я знаю, что мне никто не поверит.
Временами я и сам перестаю себе верить. И тогда мне начинает
казаться, что все мои мучения - лишь порождение больной фантазии.
И тогда жизнь снова становится простой и понятной.
Но ненадолго.
Все началось с кошмара.
Я помню, как проснулся среди ночи от ужаса, от ощущения
щемящей тоски и безысходности. Проснулся - и не почувствовал
облегчения от того, что вернулась реальность. Я лежал,
уставившись в потолок, едва различимый в бледных отсветах огней
проезжающих по улице автомобилей, и не решался закрыть глаза.
Потому что знал: там, за порогом сна, меня ожидает кошмар.
И тогда я попытался разобраться, понять, что же так напугало
меня. Иногда это помогает, и казавшееся во сне ужасным,
становится вполне обыденным и теряет свою пугающую силу.
И я стал вспоминать.
Я не знаю слов, чтобы назвать то место, в котором я очутился
во сне. Пространство, окружавшее меня, не имело сколько-нибудь
различимых границ. Возможно, оно вообще было безграничным, но от
пребывания в нем сохранилось ощущение какой-то скованности,
запертости в малом объеме - так чувствуешь себя, оказавшись вдруг
в совершенно темном подвале или пещере.
Но там не было кромешной тьмы. Там был свет - рассеянный,
смутный, льющийся неизвестно откуда, и он освещал... Больше всего
это походило, пожалуй, на содержимое старого чердака или, скорее,
склепа. Да-да, именно древнего сырого склепа, заполненного
истлевшей рухлядью, местами покрытой плесенью и припорошенной
вековой пылью. Но так, что самого склепа по существу не было,
была лишь эта призрачная пленка векового тлена, покрывающая его
содержимое, зеленовато-серая и как бы светящаяся изнутри.
И среди этого тлена и запустения двигалась какая-то тень.
Теперь я понимаю, что именно эта тень, ее приближение ко мне и
послужили причиной пробуждения. Но я не в силах назвать хоть
какие-то черты этой тени - скорее всего потому, что их просто не
было. В странном мире, окружавшем меня в кошмаре, мире, где все
было лишено четких признаков и очертаний, где почти ничего не
вызывало привычных человеку ассоциаций, тень эта выделялась -
именно тем, что она вообще не имела никаких характеристик, что
она была полнейшим, абсолютнейшим ничем.
Конечно, в ту ночь я еще не в силах был постичь зловещий смысл
увиденного, и мало-помалу воспоминание об этом кошмаре стало
вызывать скорее досаду и раздражение, чем страх. Но досада и
раздражение шли от разума, не сумевшего поместить увиденное в
привычную систему категорий. Душою же я чувствовал: этот кошмар
возник неспроста, он еще вернется, мне еще предстоит до конца
постичь его зловещую сущность. Быть может, поверь я своей душе, и
все сложилось бы иначе, и я нашел бы в себе силы в решающий
момент изменить течение событий. Но душа наша слишком часто не
находит слов для того, чтобы убедить в своей правоте рассудок.
Заснул я только под утро.
На следующую ночь кошмар вернулся. Но теперь - видимо, потому,
что засыпая я смутно вспоминал о нем - увиденное во сне предстало
передо мной в более четком обличье, оно лишилось призрачности и
совершенной оторванности от реального мира и, возможно поэтому,
не вызвало сразу же того ужаса, что накануне. Какое-то время я
был в состоянии постигать мир этого кошмара рассудком и, хотя
душа моя рвалась скорее покинуть его, ощущая опасность, рассудок
сумел на некоторое время задержаться и упорядочить увиденное.
Теперь я думаю, что именно эта задержка и сделала меня вечным
пленником кошмара. Не будь ее - и через несколько ночей он
навсегда стерся бы из моей памяти. Но того, что случилось, уже не
поправишь. Сколь часто любопытство заманивает нас в ловушку, из
которой потом не удается найти выхода...
Проснувшись от ужаса - наверное, я даже закричал - я сразу
же осознавал, что же именно так напугало меня. На сей раз не было
нужды разбираться в своих воспоминаниях, переход в состояние
бодрствования был мгновенным и не сопровождался потерей контроля
над сознанием. Так, будто кто-то щелкнул выключателем, вмиг
разрушив кошмарные видения, но не нарушив памяти о них. Я точно
знал теперь, что же было самым ужасающим в том тленном мире. Да -
та самая тень, появившаяся среди тлена и запустения и неспешно,
но неумолимо надвигавшаяся на меня. Но странное дело: на сей раз
мне уже не казалось, что от тени этой исходит какая-то опасность,
что ее следует бояться. Нет, я совсем не боялся ее. Я боялся
другого, боялся, что мне откроется нечто ужасное, когда тень эта
подойдет вплотную. Это было сродни тому чувству, которое
испытываешь, когда после долгого ожидания получаешь, наконец,
дурные вести: уж лучше было бы оставаться в неведении, тогда
сохранялась бы хоть какая-то надежда. Имено потому и ринулся я
прочь из кошмара, что был еще не готов, не находил в себе
стойкости и мужества лицом к лицу встретить весть, которую несла
с собой надвигающаяся тень.
Но понимание этого пришло позже. Тогда же я не успел еще в
достаточной степени разобраться в своих чувствах и таким образом
оценить происшедшее. Тогда мне было просто досадно от того, что
вторую ночь подряд мне не удается выспаться. И почти совсем не
страшно.
На третью ночь я слишком хотел спать, и это оказалось решающим
аргументом в споре между душой и рассудком. Когда кошмар вновь
овладел моим сознанием, душа оказалась бессильной вырвать меня
из-под его власти. Я не проснулся. Долго-долго, целую вечность
пробыл я в том странном мире, где все дышало тленом и
разложением, во власти пришедшей из самых потаенных глубин его
тени. И я постиг ужас, принесенный ею, постиг вечную тоску
одиночества и безысходности, я слился с этой тенью и сам стал ею
- абсолютнейшим ничем, пустотой, которой не суждено иной участи,
как вечно скитаться среди тленных теней тленного мира, которая не
способна ни на какое деяние - ни на великое, ни на мелкое, и
вместе с тем обладает зачатками сознания, достаточными для того,
чтобы ощутить свое ничтожество.
Наутро я проснулся не от ужаса. От тоски. Эта тоска осталась в
моей душе и сегодня.
Дьявол умело использует чувства, которые движут душою
человека. На сей раз он избрал своим орудием сострадание. Душа
человеческая не может пройти мимо чужого горя и страдания, не
попытавшись помочь. Другое дело, что мы сами часто стремимся
закрыть свою душу барьером непонимания: ведь в мире слишком
много горя, чтобы хватило сил помочь каждому. Но если чье-то горе
достучалось до нашей души, если она постигла его, то помочь в
этом горе - единственный путь, на который способен человек, если
душа его еще не умерла.
1 2 3 4