Во всяком случае, так Сергею показалось. Он тоже откусил от своего початка, показывая, что он спокоен.
Она приподняла тетрадку с колен и стала искать место, где она остановилась.
— Это я уже читала, — сказала она вслух и продолжала: — "…хотя медвежонок маму любил больше всех, потому что мама приносила ему вкусные объедки.
Мы с медвежонком часто игрались, возились, боролись. И он всегда еще хотел бороться, когда я его побарывала. А когда он меня побарывал, он уже не хотел бороться. Мы с ним каждый день купались в море. Он очень любил купаться и так быстро бежал к морю, что я за ним не успевала, и он меня тащил на цепи. За год медвежонок очень вырос, и нам стало трудно кормить его объедками. Мы начали его пасти. То я, то моя сестра Женя, а иногда вместе.
Над нашим домом дубовая роща. Там кусты со всякими ягодами. Например, ежевика или черника. Трава там жирная. Там мы пасли медвежонка. Скоро он научился сам туда ходить и вечером сам приходить, как домашнее животное.
Но однажды он ушел и больше не пришел. На следующий день мы узнали, что охотники его застрелили, приняв за дикого. Они об этом сказали маме, и они хотели отдать шкуру, но мама не взяла. Она только взяла кусок мяса, потому что мы никогда не пробовали мясо медведя. В тот день мы долго плакали, мясо долго варилось и оказалось вкусным. Мама боялась, что скажет папа.
Когда папа приехал с Голубого озера, он ничего не сказал. Он уехал в Сочи и там пил, пока у него хватало денег. Денег хватило на два дня. Оказывается, папа медвежонка любил больше всех, но он не говорил об этом. Теперь папа мечтает вырыть во дворе бассейн и поселить в нем дельфинов. Он говорит, что на дельфинов будут все отдыхающие клевать и фотографироваться, когда они взлетают над водой. Мама говорит, что с медвежонком он говорил то же самое. Но папа говорит, что дельфины разумные существа. Мы это видели по телевизору. Но все-таки дельфины это рыбы, а рыбы не могут быть умней животных. Особенно такого доброго лапочки, как наш медвежонок". Ну как, дядя Сережа? — спросила она и прикрыла лицо тетрадью, так что одни черные продолговатые глазки с лукавой застенчивостью высовывались над тетрадью.
— Замечательно, — сказал Сергей искренне. Он почувствовал, что рассказ девочки влил в него какую-то живительную бодрость.
— А не обманываете? — протянула она, уже веря в то, что он говорит правду. Она снова прикрыла лицо тетрадью, и глаза ее еще ярче засияли, и он чувствовал, что она сейчас улыбается своей огромной улыбкой.
— Нет, честное слово, — сказал Сергей, удивляясь и радуясь этому чудесному ребенку, и мимоходом хмуро подумал, что учительница явно ей не простит нескольких мест в ее сочинении.
— А Женька говорит, что так писать нельзя, что учительница все исправит, — сказала девочка и снова взялась за кукурузу, — а я ей говорю: это же правда, ты скажи, разве здесь что-нибудь неправда?
— Может, учительнице и не понравится, — сказал Сергей, — но я тебя уверяю, что это очень хорошее сочинение.
— Тогда почему ей не понравится? — спросила она с нетерпеливым любопытством.
Она задвигалась на стуле, и крепкая голая нога ее, не достающая до полу, стала шлепать по ножке стула, как собака шлепает хвостом, когда с нетерпеливой радостью ждет от хозяина еды или прогулки.
В сущности, это был труднейший вопрос, хотя и направлен точно по адресу.
— Во всяком случае, помни, — сказал он ей, чувствуя, что не сможет ответить на вопрос, — ты написала очень хорошее сочинение, но учительница может его не так понять…
— Потому что она никогда не видела нашего медвежонка? — спросила девочка. Сергей заметил, что она иногда, как сейчас, правильно произносила звуки, которые ей обычно не удавались. Сейчас она старалась понять и вдумывалась в то, что говорила.
— Отчасти, — сказал Сергей. Он почувствовал, что ему стало гораздо лучше, боль стихала.
Он положил в тарелку кочерыжку съеденного початка. Состояние его напоминало то, какое бывает после приступа малярии. Девочка взяла тарелку и, продолжая догрызать свой початок, вышла из комнаты.
Прислушиваясь к стихающей боли, Сергей погрузился в воспоминания.
____________________
Сергей внезапно проснулся. В гостиничном номере было тихо и темно. Рядом на кровати спала его жена, у противоположной стены на диване спала шестилетняя дочка. Сергей привстал на кровати и посмотрел на диван. В сумеречном свете он разглядел в небрежных, как бы овевающих складках простыни ее бегущее во сне тело — любимая поза спящих детей.
Жена, в отличие от дочки, спала в умиротворенной позе, кротко положив ладонь под щеку. Ее миловидное лицо с резко выделяющимися бровями сейчас выражало безграничный покой и смирение. Да, смирение… Ничего себе смирение…
Сергей нащупал на стуле часы, взял их в руки и, повернув циферблат к окну, разглядел, который час: было половина второго. Значит, он спал около часу. Он положил часы на стул и снова посмотрел в лицо спящей жены. Лицо ее по-прежнему выражало покой и смирение.
Теперь он понял, отчего он проснулся. Он проснулся оттого, что давило и беспокоило его всю последнюю неделю их жизни в этой приморской гостинице на Оранжевом мысе. Но что же случилось за это время?
Неделю тому назад он с женой, ребенком и профессором из Киева пережидали ливень под тентом у входа в ресторан. Ливень не утихал, и они решили выпить по чашечке кофе по-турецки.
Все столы были заняты, и лишь за дальним столом сидел только один человек. Когда они подошли к нему, человек этот гостеприимным жестом предложил им сесть, и они уселись. Это был мужчина лет тридцати пяти на вид, с мужественным лицом, в ярко-розовой рубашке и в редких тогда еще японских часах, свободно болтающихся на запястье. Мужчина ел цыпленка табака, закусывая зеленью и запивая небольшими глотками рубиновой хванчкары. Бутылка ее стояла на столе.
— Разве хванчкара есть в ресторане? — спросил профессор.
— Для меня у них все есть, — ответил мужчина, если и с юмором, то хорошо скрытым.
— Вот это я понимаю! — воскликнул профессор с восхищением.
Этот профессор из Киева, звали его Василий Маркович, жил в той же гостинице, где жил Сергей со своим семейством. Почти с первого дня они познакомились на пляже, и Василий Маркович с тех пор не отходил от них. Оказалось, что он давний поклонник Сергея и все его статьи на исторические темы прекрасно помнит.
Сергей безусловно был польщен таким удивительным знанием его работ и только хотел, чтобы киевский профессор свои радости по поводу статей Сергея выражал менее бурно. Но, как и все люди, которым льстят, Сергей легко прощал ему эти бурные излияния, объясняя их некоторой провинциальной, впрочем и природной, бестактностью киевского профессора.
Бурное восхищение статьями Сергея Василий Маркович сочетал с не менее бурным восхищением женой и дочкой его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Она приподняла тетрадку с колен и стала искать место, где она остановилась.
— Это я уже читала, — сказала она вслух и продолжала: — "…хотя медвежонок маму любил больше всех, потому что мама приносила ему вкусные объедки.
Мы с медвежонком часто игрались, возились, боролись. И он всегда еще хотел бороться, когда я его побарывала. А когда он меня побарывал, он уже не хотел бороться. Мы с ним каждый день купались в море. Он очень любил купаться и так быстро бежал к морю, что я за ним не успевала, и он меня тащил на цепи. За год медвежонок очень вырос, и нам стало трудно кормить его объедками. Мы начали его пасти. То я, то моя сестра Женя, а иногда вместе.
Над нашим домом дубовая роща. Там кусты со всякими ягодами. Например, ежевика или черника. Трава там жирная. Там мы пасли медвежонка. Скоро он научился сам туда ходить и вечером сам приходить, как домашнее животное.
Но однажды он ушел и больше не пришел. На следующий день мы узнали, что охотники его застрелили, приняв за дикого. Они об этом сказали маме, и они хотели отдать шкуру, но мама не взяла. Она только взяла кусок мяса, потому что мы никогда не пробовали мясо медведя. В тот день мы долго плакали, мясо долго варилось и оказалось вкусным. Мама боялась, что скажет папа.
Когда папа приехал с Голубого озера, он ничего не сказал. Он уехал в Сочи и там пил, пока у него хватало денег. Денег хватило на два дня. Оказывается, папа медвежонка любил больше всех, но он не говорил об этом. Теперь папа мечтает вырыть во дворе бассейн и поселить в нем дельфинов. Он говорит, что на дельфинов будут все отдыхающие клевать и фотографироваться, когда они взлетают над водой. Мама говорит, что с медвежонком он говорил то же самое. Но папа говорит, что дельфины разумные существа. Мы это видели по телевизору. Но все-таки дельфины это рыбы, а рыбы не могут быть умней животных. Особенно такого доброго лапочки, как наш медвежонок". Ну как, дядя Сережа? — спросила она и прикрыла лицо тетрадью, так что одни черные продолговатые глазки с лукавой застенчивостью высовывались над тетрадью.
— Замечательно, — сказал Сергей искренне. Он почувствовал, что рассказ девочки влил в него какую-то живительную бодрость.
— А не обманываете? — протянула она, уже веря в то, что он говорит правду. Она снова прикрыла лицо тетрадью, и глаза ее еще ярче засияли, и он чувствовал, что она сейчас улыбается своей огромной улыбкой.
— Нет, честное слово, — сказал Сергей, удивляясь и радуясь этому чудесному ребенку, и мимоходом хмуро подумал, что учительница явно ей не простит нескольких мест в ее сочинении.
— А Женька говорит, что так писать нельзя, что учительница все исправит, — сказала девочка и снова взялась за кукурузу, — а я ей говорю: это же правда, ты скажи, разве здесь что-нибудь неправда?
— Может, учительнице и не понравится, — сказал Сергей, — но я тебя уверяю, что это очень хорошее сочинение.
— Тогда почему ей не понравится? — спросила она с нетерпеливым любопытством.
Она задвигалась на стуле, и крепкая голая нога ее, не достающая до полу, стала шлепать по ножке стула, как собака шлепает хвостом, когда с нетерпеливой радостью ждет от хозяина еды или прогулки.
В сущности, это был труднейший вопрос, хотя и направлен точно по адресу.
— Во всяком случае, помни, — сказал он ей, чувствуя, что не сможет ответить на вопрос, — ты написала очень хорошее сочинение, но учительница может его не так понять…
— Потому что она никогда не видела нашего медвежонка? — спросила девочка. Сергей заметил, что она иногда, как сейчас, правильно произносила звуки, которые ей обычно не удавались. Сейчас она старалась понять и вдумывалась в то, что говорила.
— Отчасти, — сказал Сергей. Он почувствовал, что ему стало гораздо лучше, боль стихала.
Он положил в тарелку кочерыжку съеденного початка. Состояние его напоминало то, какое бывает после приступа малярии. Девочка взяла тарелку и, продолжая догрызать свой початок, вышла из комнаты.
Прислушиваясь к стихающей боли, Сергей погрузился в воспоминания.
____________________
Сергей внезапно проснулся. В гостиничном номере было тихо и темно. Рядом на кровати спала его жена, у противоположной стены на диване спала шестилетняя дочка. Сергей привстал на кровати и посмотрел на диван. В сумеречном свете он разглядел в небрежных, как бы овевающих складках простыни ее бегущее во сне тело — любимая поза спящих детей.
Жена, в отличие от дочки, спала в умиротворенной позе, кротко положив ладонь под щеку. Ее миловидное лицо с резко выделяющимися бровями сейчас выражало безграничный покой и смирение. Да, смирение… Ничего себе смирение…
Сергей нащупал на стуле часы, взял их в руки и, повернув циферблат к окну, разглядел, который час: было половина второго. Значит, он спал около часу. Он положил часы на стул и снова посмотрел в лицо спящей жены. Лицо ее по-прежнему выражало покой и смирение.
Теперь он понял, отчего он проснулся. Он проснулся оттого, что давило и беспокоило его всю последнюю неделю их жизни в этой приморской гостинице на Оранжевом мысе. Но что же случилось за это время?
Неделю тому назад он с женой, ребенком и профессором из Киева пережидали ливень под тентом у входа в ресторан. Ливень не утихал, и они решили выпить по чашечке кофе по-турецки.
Все столы были заняты, и лишь за дальним столом сидел только один человек. Когда они подошли к нему, человек этот гостеприимным жестом предложил им сесть, и они уселись. Это был мужчина лет тридцати пяти на вид, с мужественным лицом, в ярко-розовой рубашке и в редких тогда еще японских часах, свободно болтающихся на запястье. Мужчина ел цыпленка табака, закусывая зеленью и запивая небольшими глотками рубиновой хванчкары. Бутылка ее стояла на столе.
— Разве хванчкара есть в ресторане? — спросил профессор.
— Для меня у них все есть, — ответил мужчина, если и с юмором, то хорошо скрытым.
— Вот это я понимаю! — воскликнул профессор с восхищением.
Этот профессор из Киева, звали его Василий Маркович, жил в той же гостинице, где жил Сергей со своим семейством. Почти с первого дня они познакомились на пляже, и Василий Маркович с тех пор не отходил от них. Оказалось, что он давний поклонник Сергея и все его статьи на исторические темы прекрасно помнит.
Сергей безусловно был польщен таким удивительным знанием его работ и только хотел, чтобы киевский профессор свои радости по поводу статей Сергея выражал менее бурно. Но, как и все люди, которым льстят, Сергей легко прощал ему эти бурные излияния, объясняя их некоторой провинциальной, впрочем и природной, бестактностью киевского профессора.
Бурное восхищение статьями Сергея Василий Маркович сочетал с не менее бурным восхищением женой и дочкой его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68