— Все пропало.
Но ничего не пропало. Они необыкновенно удачно сели в автобус и поспели в театр как раз вовремя, даже немножко рано. И сейчас все пережитые волнения с запонкой и чулком кажутся очаровательными. Без них, пожалуй, все было бы даже не так интересно и значительно. Нет, что бы ни говорили, а посещение театра — настоящее событие.
Это было восьмого апреля.
Некий доцент Первого московского университета с женой, испытавшие все предтеатральные ощущения, быстро сдали свои пальто, вручили рубль гардеробщику, купили программу, вручили полтинник капельдинерше и побежали в зрительный зал. Еще минута, и они увидят спектакль, о котором так много говорят.
Дальнейшие события будут изложены с протокольной точностью и в той головокружительной последовательности, в какой они развертывались.
— Постойте, постойте, — сказала контролерша у входа, — мы еще посмотрим, какие у вас билеты.
Билеты были наготове, прекрасные билеты, где с юридической педантичностью были указаны и день спектакля, и его час, и номер ряда, и номер: места, я название пьесы.
— Вас-то мне и надо, — мрачно сказала контролерша. — Эти билеты аннулированы.
— Как аннулированы?
— Это дело не мое, гражданин. Обратитесь к администрации.
Когда человека называют «гражданином», произнося это слово с металлическими интонациями в голосе, то уже ничего хорошего не ждите.
— Позвольте, — сказал доцент, — билеты у, меня правильные, пустите меня в зал, мы опоздаем!
— Я уже вам сказала, гражданин, русским языком. Обратитесь к администрации.
И, отпихнув его, она уже обращалась к другим зрителям:
— Вы можете пройти. А ваши места тоже аннулированы, гражданин. И ваши. Русским языком вам говорят: граждане, обратитесь к администрации.
Началась какая-то чертовщина. Доцент помчался к администратору.
К нему вышел человек в ковбойском наряде, с выражением нечеловеческого спокойствия на молодом лице.
— Пожалуйста, выясните поскорее это недоразумение! — крикнул доцент, горячась. — Уже начался спектакль.
— В чем дело? — сказал ковбой, не теряя хладнокровия.
— Это я вас должен спросить, в чем дело. Безобразие какое!
— Ну так вот, — медлительно продолжал ковбой. — Билеты первых пяти рядов аннулированы. Понятно?
— На каком основании?
— У нас сегодня смотрят спектакль иностранные дипломаты.
— Ну и пусть смотрят. Очень рад. Но при чем тут я?
— Я ничего не могу сделать, гражданин. Обратитесь к товарищу Бернацкому.
И ковбой удалился в свое ранчо, напротив раздевалки. А в это время в зале уже гремела музыка, шел спектакль.
Бернацкий (очевидно, тоже администратор) был в толстовке, но, невзирая на эти мирные одежды, характер имел железный.
— Чего вы волнуетесь? — говорил он, с отвращением глядя на доцента. — Вам уже говорили, спектакль смотрят иностранцы.
— Да, но ведь билеты проданы мне, а не кому-нибудь другому.
— Деньги за билеты можете получить обратно.
— Дело не в деньгах. Раз вы мне продали билет, вы должны дать мне место. Я этого требую.
— Вы ничего не можете требовать. Билеты аннулированы.
— Почему же вы об этом не известили заблаговременно? Почему не объявили в газетах? Наконец, если вы не успели объявить в газетах, то почему не вывесили объявления хотя бы на дверях? Нам по крайней мере не пришлось бы раздеваться, покупать программу и вообще выносить все это унижение.
— Не учите меня, как надо оповещать публику. Вас это не касается. Получите свои деньги и уходите.
Услышав этот беспредельно хамский ответ, доцент растерянно оглянулся.
Позади него уже собралась порядочная толпа таких же, как и он, обманутых зрителей. Их было человек сто. Они стояли в полутемном фойе, с ненужными биноклями и программками в руках, изумленные и беспомощные. От них пахло одеколоном и пудрой. Сейчас, в своих шелковых платьях и лучших пиджаках, они чувствовали себя неловко, как голые. Они-то спешили, одевались, завивались, ехали откуда-то издалека — и вдруг нарвались на каких-то полудиких тупиц и нахалов.
— Это возмутительно! — воскликнул доцент. — Я напишу об этом в «Правду». Вы даже не понимаете, что вы делаете.
Администратор расхохотался.
— Можете писать куда хотите. Сказано — и кончено.
Говоря по совести, хотелось дать по морде. Но драться нельзя. И доцент продолжал приводить словесные доводы. Тогда из-за спины администратора выдвинулся совсем еще юный ревнитель порядка.
— Следуйте за мной, — сказал он официально.
— А вы кто такой?
Ревнитель предъявил удостоверение Осодмила.
Доцента увели в кабинет, где и потребовали объявить свое звание.
— Вот вы ученый, — рассудительно сказал юноша, ознакомившись с документами, — а бузите. Вы знаете, что вам за такие штуки сделают? Тут иностранцы ходят, а вы беспорядок устраиваете.
— Так ведь это вы устроили беспорядок! — заорал доцент, не помня себя.
После этого была произнесена классическая громовая фраза:
— Пра-а-шу очистить помещение!
И доцента выгнали.
Вот, собственно, все, что произошло восьмого апреля в театре имени Мейерхольда на спектакле «33 обморока».
Мы часто и справедливо говорим о том, какой у нас замечательный театр и какой у нас замечательный зритель. Как же случилось, что в одном из наших театров могли так поступить со зрителем? Это произошло потому, что между искусством и прекрасным советским зрителем стали люди с лакейскими душами, люди, для которых слово «иностранец» значит больше, чем гордые слова «советский гражданин».
Вызывает ярость то, что произошло вечером восьмого апреля.
Легко себе представить, как будут оправдываться эти люди.
— Что, собственно, случилось? Ну, пришли! Ну, ушли! Ведь деньги они могли получить обратно! Подумаешь, амбиция!
А дело не в амбиций. Дело в достоинстве советского гражданина, которого никому не позволено унижать. Дело в правах наших граждан, правах, которые никто не смеет стеснять. Унижение советского гражданина есть унижение достоинства всей страны и преступление против существующего в ней порядка. Надо прокуратуре заняться наконец такого рода преступлениями. Это представляет крупнейший общественный интерес.
В Советском Союзе к иностранцам — и к дипломатам, и к путешественникам, и к специалистам — относятся с величайшей корректностью. Мало того, с общепризнанным гостеприимством. Но это не значит, что под видом заботы об иностранцах кто бы то ни было получил право наносить ущерб советским гражданам.
И описанное здесь, казалось бы, простенькое происшествие на самом деле имеет большое политическое значение.
1935
Дело студента Сверановского
Преступление было совершено, как впоследствии удалось установить свидетельскими показаниями и признаниями самого обвиняемого, ровно в 7 часов вечера 28 апреля сего 1935 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Но ничего не пропало. Они необыкновенно удачно сели в автобус и поспели в театр как раз вовремя, даже немножко рано. И сейчас все пережитые волнения с запонкой и чулком кажутся очаровательными. Без них, пожалуй, все было бы даже не так интересно и значительно. Нет, что бы ни говорили, а посещение театра — настоящее событие.
Это было восьмого апреля.
Некий доцент Первого московского университета с женой, испытавшие все предтеатральные ощущения, быстро сдали свои пальто, вручили рубль гардеробщику, купили программу, вручили полтинник капельдинерше и побежали в зрительный зал. Еще минута, и они увидят спектакль, о котором так много говорят.
Дальнейшие события будут изложены с протокольной точностью и в той головокружительной последовательности, в какой они развертывались.
— Постойте, постойте, — сказала контролерша у входа, — мы еще посмотрим, какие у вас билеты.
Билеты были наготове, прекрасные билеты, где с юридической педантичностью были указаны и день спектакля, и его час, и номер ряда, и номер: места, я название пьесы.
— Вас-то мне и надо, — мрачно сказала контролерша. — Эти билеты аннулированы.
— Как аннулированы?
— Это дело не мое, гражданин. Обратитесь к администрации.
Когда человека называют «гражданином», произнося это слово с металлическими интонациями в голосе, то уже ничего хорошего не ждите.
— Позвольте, — сказал доцент, — билеты у, меня правильные, пустите меня в зал, мы опоздаем!
— Я уже вам сказала, гражданин, русским языком. Обратитесь к администрации.
И, отпихнув его, она уже обращалась к другим зрителям:
— Вы можете пройти. А ваши места тоже аннулированы, гражданин. И ваши. Русским языком вам говорят: граждане, обратитесь к администрации.
Началась какая-то чертовщина. Доцент помчался к администратору.
К нему вышел человек в ковбойском наряде, с выражением нечеловеческого спокойствия на молодом лице.
— Пожалуйста, выясните поскорее это недоразумение! — крикнул доцент, горячась. — Уже начался спектакль.
— В чем дело? — сказал ковбой, не теряя хладнокровия.
— Это я вас должен спросить, в чем дело. Безобразие какое!
— Ну так вот, — медлительно продолжал ковбой. — Билеты первых пяти рядов аннулированы. Понятно?
— На каком основании?
— У нас сегодня смотрят спектакль иностранные дипломаты.
— Ну и пусть смотрят. Очень рад. Но при чем тут я?
— Я ничего не могу сделать, гражданин. Обратитесь к товарищу Бернацкому.
И ковбой удалился в свое ранчо, напротив раздевалки. А в это время в зале уже гремела музыка, шел спектакль.
Бернацкий (очевидно, тоже администратор) был в толстовке, но, невзирая на эти мирные одежды, характер имел железный.
— Чего вы волнуетесь? — говорил он, с отвращением глядя на доцента. — Вам уже говорили, спектакль смотрят иностранцы.
— Да, но ведь билеты проданы мне, а не кому-нибудь другому.
— Деньги за билеты можете получить обратно.
— Дело не в деньгах. Раз вы мне продали билет, вы должны дать мне место. Я этого требую.
— Вы ничего не можете требовать. Билеты аннулированы.
— Почему же вы об этом не известили заблаговременно? Почему не объявили в газетах? Наконец, если вы не успели объявить в газетах, то почему не вывесили объявления хотя бы на дверях? Нам по крайней мере не пришлось бы раздеваться, покупать программу и вообще выносить все это унижение.
— Не учите меня, как надо оповещать публику. Вас это не касается. Получите свои деньги и уходите.
Услышав этот беспредельно хамский ответ, доцент растерянно оглянулся.
Позади него уже собралась порядочная толпа таких же, как и он, обманутых зрителей. Их было человек сто. Они стояли в полутемном фойе, с ненужными биноклями и программками в руках, изумленные и беспомощные. От них пахло одеколоном и пудрой. Сейчас, в своих шелковых платьях и лучших пиджаках, они чувствовали себя неловко, как голые. Они-то спешили, одевались, завивались, ехали откуда-то издалека — и вдруг нарвались на каких-то полудиких тупиц и нахалов.
— Это возмутительно! — воскликнул доцент. — Я напишу об этом в «Правду». Вы даже не понимаете, что вы делаете.
Администратор расхохотался.
— Можете писать куда хотите. Сказано — и кончено.
Говоря по совести, хотелось дать по морде. Но драться нельзя. И доцент продолжал приводить словесные доводы. Тогда из-за спины администратора выдвинулся совсем еще юный ревнитель порядка.
— Следуйте за мной, — сказал он официально.
— А вы кто такой?
Ревнитель предъявил удостоверение Осодмила.
Доцента увели в кабинет, где и потребовали объявить свое звание.
— Вот вы ученый, — рассудительно сказал юноша, ознакомившись с документами, — а бузите. Вы знаете, что вам за такие штуки сделают? Тут иностранцы ходят, а вы беспорядок устраиваете.
— Так ведь это вы устроили беспорядок! — заорал доцент, не помня себя.
После этого была произнесена классическая громовая фраза:
— Пра-а-шу очистить помещение!
И доцента выгнали.
Вот, собственно, все, что произошло восьмого апреля в театре имени Мейерхольда на спектакле «33 обморока».
Мы часто и справедливо говорим о том, какой у нас замечательный театр и какой у нас замечательный зритель. Как же случилось, что в одном из наших театров могли так поступить со зрителем? Это произошло потому, что между искусством и прекрасным советским зрителем стали люди с лакейскими душами, люди, для которых слово «иностранец» значит больше, чем гордые слова «советский гражданин».
Вызывает ярость то, что произошло вечером восьмого апреля.
Легко себе представить, как будут оправдываться эти люди.
— Что, собственно, случилось? Ну, пришли! Ну, ушли! Ведь деньги они могли получить обратно! Подумаешь, амбиция!
А дело не в амбиций. Дело в достоинстве советского гражданина, которого никому не позволено унижать. Дело в правах наших граждан, правах, которые никто не смеет стеснять. Унижение советского гражданина есть унижение достоинства всей страны и преступление против существующего в ней порядка. Надо прокуратуре заняться наконец такого рода преступлениями. Это представляет крупнейший общественный интерес.
В Советском Союзе к иностранцам — и к дипломатам, и к путешественникам, и к специалистам — относятся с величайшей корректностью. Мало того, с общепризнанным гостеприимством. Но это не значит, что под видом заботы об иностранцах кто бы то ни было получил право наносить ущерб советским гражданам.
И описанное здесь, казалось бы, простенькое происшествие на самом деле имеет большое политическое значение.
1935
Дело студента Сверановского
Преступление было совершено, как впоследствии удалось установить свидетельскими показаниями и признаниями самого обвиняемого, ровно в 7 часов вечера 28 апреля сего 1935 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68