– уже в полный голос рычу я и подкрепляю свои слова соответствующими жестами и мимикой. – Убью!..
Врачи послушно возвращаются на свои места, и человек со шприцем делает Быковой укол. Длинная игла вонзается в грудную клетку. В то место, где у всех нормальных людей находится сердце.
Тело, лежащее на столе, вздрагивает, но не от боли – от сильного толчка. Так реагировало бы бревно на удар топором.
Горизонтальная линия на мониторе продолжает тянуться в бесконечность, как схематическая траектория звездолета, пронзающего пучины дальнего космоса.
– Ни фига себе! – по-детски удивляется один из силуэтов врачей. – Первый раз вижу, чтобы стимулятор Крединга не действовал!..
В дело вступает реаниматор, вооруженный пластинами дефибриллятора.
– Заряд! – командует он. – Руки!..
И прижимает пластины к груди Юли. Короткий сухой треск. Отвратительный запах паленой плоти. Девичье тело, кажущееся по-детски беззащитным из-за выпирающих ребер, сотрясается, но проклятая линия упрямо продолжает зачеркивать жизнь. Линия смерти-не зря ее так называют медики…
Еще несколько попыток оживить Спящую, с постепенным увеличением мощности разряда, проходят безуспешно.
Я стою неподвижно, как будто меня превратили в статую. Ничего не чувствую. Все тело свела судорога, и мыслей никаких в голове нет, кроме одной: «Нет! Она не должна умереть, не должна!»…
Чтобы не видеть проклятую белую линию на экране, прикрываю глаза. В этот момент до меня доносится чей-то вскрик:
– Есть пульс!
Действительно, сердце возобновило свою работу. Линия уже не прямая, как прежде. На ней появляются периодические всплески.
Реаниматоры суетятся, бросая друг другу отрывистые фразы, которые звучат для меня тарабарщиной. Специальная терминология, черт бы ее побрал.
Наконец электронный самописец начинает бойко вырисовывать зигзаги, похожие на очертания сильнопересеченной местности, и один из врачей отшвыривает пластины в сторону, а потом, устало отирая пот со лба, сообщает мне:
– Все в порядке, она в норме.
– Если не считать того, что по-прежнему спит, – добавляет второй.
Ноги у меня вдруг становятся ватными, и я без сил бреду прочь из операционной, кажущейся мне камерой пыток. На слова сил уже не остается. Санитары все еще слабо ворочаются на полу, пытаясь подняться, когда я прохожу между ними.
Уже на выходе из здания меня догоняет один из реаниматоров, на ходу сдирая с себя марлевую маску и резиновые перчатки.
– Послушайте, не надо принимать нас за садистов, – просит он, пытаясь заглянуть мне в лицо. – Мы же не хотели убивать ее!.. Мы просто хотели проверить, как она будет реагировать на наступление клинической смерти. Это обычная практика применительно к летаргикам. И, между прочим, описана в специальной литературе…
– И кому же пришла в голову эта блестящая идея? – не поворачивая головы, осведомляюсь я. Реаниматор опускает голову.
– Все было согласовано, – мямлит он. – Да и Завьялов на недавнем консилиуме разрешил испробовать все методы…
Этого и следовало ожидать. Школьному руководителю не хочется расписываться в бессилии. И тогда в ход идет все – лишь бы отрапортовать потом: все меры были приняты, и не наша вина, что результат оказался неадекватным ожиданиям.
Кто не рискует, тот не выигрывает. Только я почему-то привык полагать, что рисковать следует своей собственной жизнью, а не чужой. Но в мире всегда находятся те, кто считает иначе.
Теперь до меня окончательно доходит суть того, что собирались сделать с Быковой. У нее вызвали искусственную остановку сердца, надеясь, что при этом ее дремлющий мозг не выдержит и среагирует на опасность смерти.
Только он почему-то так и не среагировал.
Что ж, по крайней мере, эти любители радикальных методов излечения наглядно доказали, что Спячка, по сути, равносильна смерти заживо.
И это дает основания для сомнений в успешном исходе моей миссии. Потому что теперь кажется невероятным, что когда-нибудь Спящие проснутся.
* * *
Вернувшись в палату Спящих, обнаруживаю, что госпожа Фортуна сегодня явно благосклонна ко мне. Потому что в помещении нет посторонних. Отец Круглова, очевидно, убыл по своим похоронным делам, а родственники остальных моих подопечных – если они у них есть и если они не такие, как сестра Быковой, – видимо, появятся ближе к вечеру.
Значит, сейчас самый удобный момент, чтобы реализовать одну задумку.
Осторожно выглядываю в коридор. Ни Шагивалеева, ни медсестер, ни, слава богу, Ножина в окрестностях не видно и не слышно.
Тем не менее на всякий случай вставляю в ручку двери изнутри ножку стула. Теперь, если кто-то и попытается вломиться сюда в неподходящий момент, мне придется выдумывать какое-нибудь правдоподобное объяснение. Например, что таким образом пытался абстрагироваться от шума в коридоре, мешающего каждому настоящему ученому мыслить.
Потом достаю из кармана заранее заготовленный набор микродатчиков. Типа шпионских «жучков», обычно применяемых для подслушивания, но у нас они имеют несколько иное предназначение. Датчики оснащены магнитными присосками и способны осуществлять дистанционный съем информации с любых приборных устройств и трансляцию ее на достаточно большое расстояние. Во всяком случае, в пределах Мапряльска.
На каждого Спящего у меня выделено по два датчика. Один из них я прикрепляю к прибору, регистрирующему ритм биения сердца и активность мозга, а второй – к раме кровати возле изголовья, причем таким образом, чтобы мои штуковины нельзя было обнаружить с первого взгляда. На эту несложную процедуру у меня уходит не больше пяти минут.
Потом остается запустить «мобил» и настроить его на режим постоянного ожидания сигнала от датчиков, а сигнал этот будет передан в случае изменения состояния Спящих.
Вот теперь можно изъять стул из дверной ручки.
Уже собираясь выходить из палаты, я вдруг испытываю странное чувство.
Сумрачное помещение без окон, где почти впритык друг к другу лежит ряд неподвижных тел, что-то мне напоминает.
Только что именно?
Во всяком случае, не склеп…
Однако другие аналогии мне на ум не приходят, и, с сомнением покрутив головой, я отправляюсь выполнять неприятную миссию в виде подачи докладной на реаниматоров заведующему больницей.
Пока я влачусь по длинным коридорам и лестницам, в голове моей возникает назойливый вопрос, на который я пока не могу дать себе ответа.
Какого черта я принимаю близко к сердцу проблемы абсолютно незнакомых мне людей?
Стоит ли рисковать своим, и без того шатким, положением самозванца, устраивая скандал руководству больницы по поводу негуманного обращения с пациентами? Не проще ли не придавать этому значения и, не высовываясь, ждать, когда ситуация со Спящими окончательно прояснится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Врачи послушно возвращаются на свои места, и человек со шприцем делает Быковой укол. Длинная игла вонзается в грудную клетку. В то место, где у всех нормальных людей находится сердце.
Тело, лежащее на столе, вздрагивает, но не от боли – от сильного толчка. Так реагировало бы бревно на удар топором.
Горизонтальная линия на мониторе продолжает тянуться в бесконечность, как схематическая траектория звездолета, пронзающего пучины дальнего космоса.
– Ни фига себе! – по-детски удивляется один из силуэтов врачей. – Первый раз вижу, чтобы стимулятор Крединга не действовал!..
В дело вступает реаниматор, вооруженный пластинами дефибриллятора.
– Заряд! – командует он. – Руки!..
И прижимает пластины к груди Юли. Короткий сухой треск. Отвратительный запах паленой плоти. Девичье тело, кажущееся по-детски беззащитным из-за выпирающих ребер, сотрясается, но проклятая линия упрямо продолжает зачеркивать жизнь. Линия смерти-не зря ее так называют медики…
Еще несколько попыток оживить Спящую, с постепенным увеличением мощности разряда, проходят безуспешно.
Я стою неподвижно, как будто меня превратили в статую. Ничего не чувствую. Все тело свела судорога, и мыслей никаких в голове нет, кроме одной: «Нет! Она не должна умереть, не должна!»…
Чтобы не видеть проклятую белую линию на экране, прикрываю глаза. В этот момент до меня доносится чей-то вскрик:
– Есть пульс!
Действительно, сердце возобновило свою работу. Линия уже не прямая, как прежде. На ней появляются периодические всплески.
Реаниматоры суетятся, бросая друг другу отрывистые фразы, которые звучат для меня тарабарщиной. Специальная терминология, черт бы ее побрал.
Наконец электронный самописец начинает бойко вырисовывать зигзаги, похожие на очертания сильнопересеченной местности, и один из врачей отшвыривает пластины в сторону, а потом, устало отирая пот со лба, сообщает мне:
– Все в порядке, она в норме.
– Если не считать того, что по-прежнему спит, – добавляет второй.
Ноги у меня вдруг становятся ватными, и я без сил бреду прочь из операционной, кажущейся мне камерой пыток. На слова сил уже не остается. Санитары все еще слабо ворочаются на полу, пытаясь подняться, когда я прохожу между ними.
Уже на выходе из здания меня догоняет один из реаниматоров, на ходу сдирая с себя марлевую маску и резиновые перчатки.
– Послушайте, не надо принимать нас за садистов, – просит он, пытаясь заглянуть мне в лицо. – Мы же не хотели убивать ее!.. Мы просто хотели проверить, как она будет реагировать на наступление клинической смерти. Это обычная практика применительно к летаргикам. И, между прочим, описана в специальной литературе…
– И кому же пришла в голову эта блестящая идея? – не поворачивая головы, осведомляюсь я. Реаниматор опускает голову.
– Все было согласовано, – мямлит он. – Да и Завьялов на недавнем консилиуме разрешил испробовать все методы…
Этого и следовало ожидать. Школьному руководителю не хочется расписываться в бессилии. И тогда в ход идет все – лишь бы отрапортовать потом: все меры были приняты, и не наша вина, что результат оказался неадекватным ожиданиям.
Кто не рискует, тот не выигрывает. Только я почему-то привык полагать, что рисковать следует своей собственной жизнью, а не чужой. Но в мире всегда находятся те, кто считает иначе.
Теперь до меня окончательно доходит суть того, что собирались сделать с Быковой. У нее вызвали искусственную остановку сердца, надеясь, что при этом ее дремлющий мозг не выдержит и среагирует на опасность смерти.
Только он почему-то так и не среагировал.
Что ж, по крайней мере, эти любители радикальных методов излечения наглядно доказали, что Спячка, по сути, равносильна смерти заживо.
И это дает основания для сомнений в успешном исходе моей миссии. Потому что теперь кажется невероятным, что когда-нибудь Спящие проснутся.
* * *
Вернувшись в палату Спящих, обнаруживаю, что госпожа Фортуна сегодня явно благосклонна ко мне. Потому что в помещении нет посторонних. Отец Круглова, очевидно, убыл по своим похоронным делам, а родственники остальных моих подопечных – если они у них есть и если они не такие, как сестра Быковой, – видимо, появятся ближе к вечеру.
Значит, сейчас самый удобный момент, чтобы реализовать одну задумку.
Осторожно выглядываю в коридор. Ни Шагивалеева, ни медсестер, ни, слава богу, Ножина в окрестностях не видно и не слышно.
Тем не менее на всякий случай вставляю в ручку двери изнутри ножку стула. Теперь, если кто-то и попытается вломиться сюда в неподходящий момент, мне придется выдумывать какое-нибудь правдоподобное объяснение. Например, что таким образом пытался абстрагироваться от шума в коридоре, мешающего каждому настоящему ученому мыслить.
Потом достаю из кармана заранее заготовленный набор микродатчиков. Типа шпионских «жучков», обычно применяемых для подслушивания, но у нас они имеют несколько иное предназначение. Датчики оснащены магнитными присосками и способны осуществлять дистанционный съем информации с любых приборных устройств и трансляцию ее на достаточно большое расстояние. Во всяком случае, в пределах Мапряльска.
На каждого Спящего у меня выделено по два датчика. Один из них я прикрепляю к прибору, регистрирующему ритм биения сердца и активность мозга, а второй – к раме кровати возле изголовья, причем таким образом, чтобы мои штуковины нельзя было обнаружить с первого взгляда. На эту несложную процедуру у меня уходит не больше пяти минут.
Потом остается запустить «мобил» и настроить его на режим постоянного ожидания сигнала от датчиков, а сигнал этот будет передан в случае изменения состояния Спящих.
Вот теперь можно изъять стул из дверной ручки.
Уже собираясь выходить из палаты, я вдруг испытываю странное чувство.
Сумрачное помещение без окон, где почти впритык друг к другу лежит ряд неподвижных тел, что-то мне напоминает.
Только что именно?
Во всяком случае, не склеп…
Однако другие аналогии мне на ум не приходят, и, с сомнением покрутив головой, я отправляюсь выполнять неприятную миссию в виде подачи докладной на реаниматоров заведующему больницей.
Пока я влачусь по длинным коридорам и лестницам, в голове моей возникает назойливый вопрос, на который я пока не могу дать себе ответа.
Какого черта я принимаю близко к сердцу проблемы абсолютно незнакомых мне людей?
Стоит ли рисковать своим, и без того шатким, положением самозванца, устраивая скандал руководству больницы по поводу негуманного обращения с пациентами? Не проще ли не придавать этому значения и, не высовываясь, ждать, когда ситуация со Спящими окончательно прояснится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82