По последним данным, суд над вами занимает первое место в рейтинге всех телевизионных программ мира! А это значит, что людям небезразлично обсуждение важных проблем давно забытого прошлого…
– Давно забытого? – перебил собеседника Адольф. – Как это понимать? Неужели народы забыли ту войну и миллионы жизней, которые были принесены ей в жертву?
– Нет, не забыли, – покачал головой Эрнест. – Но слишком много лет прошло с той поры. И сейчас все чаще находятся умники, которые стремятся переписать историю заново. Кое-кто утверждает, что фашизм вовсе не был таким страшным учением. Мол, имелись и в нем разумные идеи, которые впоследствии были извращены и неверно истолкованы. Более того – вполне легально существуют целые организации, которые поклоняются Гитлеру и готовы возродить его теорию о превосходстве одной избранной расы над всеми остальными. Разве это не ужасно? Именно поэтому мы решили приурочить эксперимент к столетию окончания Второй мировой войны. И мы стремимся не развлекать людей, а заставить их задуматься: хотят ли они повторения прошлого?
– Ну, хорошо, – нехотя согласился Адольф. – Допустим, что вы в самом деле руководствовались благородными побуждениями… Но как быть теперь мне? И что вы собирались делать со мной потом, когда этот ваш эксперимент будет завершен? Какой приговор будет вынесен мне на этом процессе?
Однако Эрнест не спешил отвечать. Он уселся, на этот раз на край столика, привинченного к полу, и принялся устало растирать лоб. Адольф понял, что нащупал самое слабое звено в аргументации своего собеседника.
– Впрочем, я не сомневаюсь, что наказание, которое вы мне предопределили, будет таким же нелепым и жестоким, как вся эта ваша затея по реанимации Зла, – с горечью произнес Адольф. – Суд не собирается выносить мне смертный приговор – о, нет, это было бы слишком просто!.. Вы посадите меня и других двойников великих преступников в клетки и будете возить нас, словно диковинных животных, из города в город, выставляя напоказ на центральной площади. Что-то вроде ожившего паноптикума. Зоопарк гениев злодейства. И люди, пришедшие поглазеть на нас через решетку, будут лизать мороженое, жрать бутерброды и швырять в нас конфетными обертками и кожурой от бананов!..
– Да успокойтесь вы, – с досадой проговорил Эрнест. – Никто не собирается издеваться над вами. И вообще, если хотите знать, вовсе не суд из трех человек будет выносить вам приговор, а все человечество. Пусть люди сами решают, какого наказания заслуживает тот или иной подсудимый. Но вы можете не беспокоиться: независимо от приговора свобода вам гарантируется…
– Свобода?! – вскинулся Адольф. – Зачем нужна свобода шестидесятилетнему старику с физиономией, которая будет привлекать внимание каждого встречного?
– Ну-ну, не все так мрачно, как вы себе представляете, – усмехнулся Эрнест. – Вы здоровы и в отличной форме. Наши медики позаботятся о том, чтобы вы прожили как минимум еще лет пятьдесят-шестьдесят. А что касается вашей узнаваемости, то и эту проблему можно будет решить. Безболезненная пластическая операция – и вы станете совсем другим человеком. Если захотите, конечно… Хотя на вашем месте я бы не торопился менять лицо. Уверяю вас, оно бы вам пригодилось, чтобы сделать неплохие деньги. Реклама, телевидение, кино – да мало ли где потребуется двойник Гитлера!..
– Niemals! – вскричал Адольф. – Я не собираюсь до самой смерти оставаться ходячей восковой статуей!..
– Дело ваше, – пожал плечами Эрнест. – Но согласны ли вы хотя бы доиграть свою роль на судебном процессе? Ведь осталось совсем немного – всего один день…
Ссутулившись, словно на него взвалили тяжкий груз, Адольф молча отвернулся.
– Я отлично представляю, что вы сейчас испытываете, – Эрнест слез со столика и положил руку на плечо человеку в серой тюремной робе. – Но и вы войдите в наше положение. В конце концов, то, что мы попытались сделать, очень важно для человечества. И будет жаль, если наши усилия окажутся напрасными.
– Что я должен делать? – глухо осведомился Адольф, не поднимая головы. – Бить себя в грудь и на коленях просить прощения у всего мира? Так я уже пытался признать, что виновен и готов принять любое наказание. И что же? Этот болван в судейской мантии, который руководит вашим фарсом, расценил это как оскорбление суда!.. Раз уж вы нанимаете меня в качестве актера, то объясните мне хотя бы, в чем заключается моя роль!
– Хорошо, – согласился Эрнест. – Все очень просто. Человечество должно увидеть в вашем лице настоящего фюрера. Поэтому вам следует изворачиваться, лгать, скрипеть зубами от бессильной ярости, изъясняться напыщенными фразами. Одним словом, сделать все, чтобы люди увидели подлинный облик так называемого гения злодейства – мелкого, ничтожного человечишки, готового ради спасения своей шкуры попрать любые моральные и общественные нормы… Вы сможете это сделать?
– Постараюсь, – нехотя проронил Адольф.
* * *
На завершающей стадии процесса Адольф был великолепен.
В его исполнении бывший фюрер представал перед невидимым зрительным залом во всей своей неприглядности. Он то и дело разражался гневными тирадами в адрес тех, кто посмел усадить его на скамью подсудимых. Он награждал оскорбительными эпитетами обвинителя и каждого из судей. Он заявил, что не собирается отказываться от своих идей, которые он вынашивал в течение всей жизни. Он открыто шантажировал судей, заверяя их, что если они вынесут ему несправедливый приговор, то допустят грубую историческую ошибку, потому что на его место придут другие, молодые и энергичные, которые, руководствуясь его учением, наведут в мире настоящий порядок…
При этом Адольф носился по клетке, словно взбесившийся тигр. Глазки его метали молнии, сивая от седины челка растрепалась и неопрятно свесилась на скошенный лоб, изо рта летели брызги слюны. Он демонстративно нюхал свои потные подмышки и громко портил воздух, чтобы показать, что не считает присутствующих за людей.
Наконец, в своей последней речи, выдержанной в стилистике выступлений Гитлера в период борьбы за власть, он заявил, что не его следовало бы судить сейчас, а всех тех, кто посмел оказаться у него на пути, не дал свершиться исторической справедливости.
На вопрос председателя суда, признает ли подсудимый себя виновным, Адольф буквально взвыл от негодования и долго поливал присутствующих в зале самыми отборными ругательствами, пока его не нейтрализовали дюжие охранники, сковав наручниками и залепив рот лейкопластырем…
Тем временем суд удалился на совещание, пообещав огласить приговор на следующий день.
Адольф полагал, что теперь, когда все точки над «i» расставлены, с ним должны обращаться как с нормальным человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Давно забытого? – перебил собеседника Адольф. – Как это понимать? Неужели народы забыли ту войну и миллионы жизней, которые были принесены ей в жертву?
– Нет, не забыли, – покачал головой Эрнест. – Но слишком много лет прошло с той поры. И сейчас все чаще находятся умники, которые стремятся переписать историю заново. Кое-кто утверждает, что фашизм вовсе не был таким страшным учением. Мол, имелись и в нем разумные идеи, которые впоследствии были извращены и неверно истолкованы. Более того – вполне легально существуют целые организации, которые поклоняются Гитлеру и готовы возродить его теорию о превосходстве одной избранной расы над всеми остальными. Разве это не ужасно? Именно поэтому мы решили приурочить эксперимент к столетию окончания Второй мировой войны. И мы стремимся не развлекать людей, а заставить их задуматься: хотят ли они повторения прошлого?
– Ну, хорошо, – нехотя согласился Адольф. – Допустим, что вы в самом деле руководствовались благородными побуждениями… Но как быть теперь мне? И что вы собирались делать со мной потом, когда этот ваш эксперимент будет завершен? Какой приговор будет вынесен мне на этом процессе?
Однако Эрнест не спешил отвечать. Он уселся, на этот раз на край столика, привинченного к полу, и принялся устало растирать лоб. Адольф понял, что нащупал самое слабое звено в аргументации своего собеседника.
– Впрочем, я не сомневаюсь, что наказание, которое вы мне предопределили, будет таким же нелепым и жестоким, как вся эта ваша затея по реанимации Зла, – с горечью произнес Адольф. – Суд не собирается выносить мне смертный приговор – о, нет, это было бы слишком просто!.. Вы посадите меня и других двойников великих преступников в клетки и будете возить нас, словно диковинных животных, из города в город, выставляя напоказ на центральной площади. Что-то вроде ожившего паноптикума. Зоопарк гениев злодейства. И люди, пришедшие поглазеть на нас через решетку, будут лизать мороженое, жрать бутерброды и швырять в нас конфетными обертками и кожурой от бананов!..
– Да успокойтесь вы, – с досадой проговорил Эрнест. – Никто не собирается издеваться над вами. И вообще, если хотите знать, вовсе не суд из трех человек будет выносить вам приговор, а все человечество. Пусть люди сами решают, какого наказания заслуживает тот или иной подсудимый. Но вы можете не беспокоиться: независимо от приговора свобода вам гарантируется…
– Свобода?! – вскинулся Адольф. – Зачем нужна свобода шестидесятилетнему старику с физиономией, которая будет привлекать внимание каждого встречного?
– Ну-ну, не все так мрачно, как вы себе представляете, – усмехнулся Эрнест. – Вы здоровы и в отличной форме. Наши медики позаботятся о том, чтобы вы прожили как минимум еще лет пятьдесят-шестьдесят. А что касается вашей узнаваемости, то и эту проблему можно будет решить. Безболезненная пластическая операция – и вы станете совсем другим человеком. Если захотите, конечно… Хотя на вашем месте я бы не торопился менять лицо. Уверяю вас, оно бы вам пригодилось, чтобы сделать неплохие деньги. Реклама, телевидение, кино – да мало ли где потребуется двойник Гитлера!..
– Niemals! – вскричал Адольф. – Я не собираюсь до самой смерти оставаться ходячей восковой статуей!..
– Дело ваше, – пожал плечами Эрнест. – Но согласны ли вы хотя бы доиграть свою роль на судебном процессе? Ведь осталось совсем немного – всего один день…
Ссутулившись, словно на него взвалили тяжкий груз, Адольф молча отвернулся.
– Я отлично представляю, что вы сейчас испытываете, – Эрнест слез со столика и положил руку на плечо человеку в серой тюремной робе. – Но и вы войдите в наше положение. В конце концов, то, что мы попытались сделать, очень важно для человечества. И будет жаль, если наши усилия окажутся напрасными.
– Что я должен делать? – глухо осведомился Адольф, не поднимая головы. – Бить себя в грудь и на коленях просить прощения у всего мира? Так я уже пытался признать, что виновен и готов принять любое наказание. И что же? Этот болван в судейской мантии, который руководит вашим фарсом, расценил это как оскорбление суда!.. Раз уж вы нанимаете меня в качестве актера, то объясните мне хотя бы, в чем заключается моя роль!
– Хорошо, – согласился Эрнест. – Все очень просто. Человечество должно увидеть в вашем лице настоящего фюрера. Поэтому вам следует изворачиваться, лгать, скрипеть зубами от бессильной ярости, изъясняться напыщенными фразами. Одним словом, сделать все, чтобы люди увидели подлинный облик так называемого гения злодейства – мелкого, ничтожного человечишки, готового ради спасения своей шкуры попрать любые моральные и общественные нормы… Вы сможете это сделать?
– Постараюсь, – нехотя проронил Адольф.
* * *
На завершающей стадии процесса Адольф был великолепен.
В его исполнении бывший фюрер представал перед невидимым зрительным залом во всей своей неприглядности. Он то и дело разражался гневными тирадами в адрес тех, кто посмел усадить его на скамью подсудимых. Он награждал оскорбительными эпитетами обвинителя и каждого из судей. Он заявил, что не собирается отказываться от своих идей, которые он вынашивал в течение всей жизни. Он открыто шантажировал судей, заверяя их, что если они вынесут ему несправедливый приговор, то допустят грубую историческую ошибку, потому что на его место придут другие, молодые и энергичные, которые, руководствуясь его учением, наведут в мире настоящий порядок…
При этом Адольф носился по клетке, словно взбесившийся тигр. Глазки его метали молнии, сивая от седины челка растрепалась и неопрятно свесилась на скошенный лоб, изо рта летели брызги слюны. Он демонстративно нюхал свои потные подмышки и громко портил воздух, чтобы показать, что не считает присутствующих за людей.
Наконец, в своей последней речи, выдержанной в стилистике выступлений Гитлера в период борьбы за власть, он заявил, что не его следовало бы судить сейчас, а всех тех, кто посмел оказаться у него на пути, не дал свершиться исторической справедливости.
На вопрос председателя суда, признает ли подсудимый себя виновным, Адольф буквально взвыл от негодования и долго поливал присутствующих в зале самыми отборными ругательствами, пока его не нейтрализовали дюжие охранники, сковав наручниками и залепив рот лейкопластырем…
Тем временем суд удалился на совещание, пообещав огласить приговор на следующий день.
Адольф полагал, что теперь, когда все точки над «i» расставлены, с ним должны обращаться как с нормальным человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14