— Сигнализатор тревоги, — неторопливо произнесла Холленд. — Когда я обнаружила Лейн, ее пальцы лежали на кнопке. — Подняла взгляд на Джонсона. — Судя по ее виду, она не могла быть живой.
Джонсон состроил гримасу:
— Этот парень очень умен, на какой-то извращенный манер. Помнишь, под нее были подложены подушки?
Холленд кивнула.
— Мы думаем, он подложил их специально, чтобы приподнять тело, и положил руку на сигнализатор. Потом искромсал девушку. Подушки, пропитываясь кровью, оседали, и Лейн опускалась. В конце концов веса руки оказалось достаточно, чтобы вдавить кнопку сигнала. — Помолчав, он добавил: — Это был его сигнал побудки для нас.
Холленд заставила себя глубоко вдохнуть. То, что описывал Джонсон, было бесчеловечно.
— Откуда убийца мог знать, когда подушки осядут?
— Надо полагать, он не впервые использует этот метод. Во всяком случае, минута-другая не имели для него значения.
Джонсон помолчал.
— Президент получит предварительный рапорт Смита за утренним кофе. Это скверно. А то, что последует за этим, будет еще хуже. — Он помолчал. — Поезжай домой, отдохни и к четырем часам будь у директора.
В лице его проглядывало что-то похожее на жалость.
Полиция штата оттесняла машины журналистов, забившие дорогу перед воротами. Холленд затормозила, чтобы дать возможность полицейскому убрать барьер, затем стрелой пронеслась мимо ринувшихся к «хонде», сверкая фотовспышками, репортеров. На шоссе она въехала как раз в утренний час пик.
Ее джорджтаунский дом когда-то не уступал изяществом окружающим. Теперь кирпичный фасад нуждался в чистке струей песка, новых ставнях, а изгородь — в окраске. Родной дом, единственное, что осталось ей от отца с матерью, ее последняя отрада.
В доме от холода все тело Холленд покрылось гусиной кожей. Но она не стала включать отопление и, сбрасывая на ходу одежду, пошла в ванную. До отказа отвернула вентиль душа и, закрыв глаза, встала под струи горячей воды. На несколько блаженных минут забыла обо всем, кроме тепла и душистого запаха мыла. Потом, когда потянулась за полотенцем, ее мучительно поразило яркое воспоминание.
Содрогаясь от рыданий, Холленд нащупывала вентили, слезы на лице мешались с водой...
Замечательный весенний день в Париже. Тринадцатилетняя, впервые попавшая за границу, она выходила из машины у собора Парижской Богоматери. Человек впереди нее сделал несколько шагов, с улыбкой повернулся и протянул ей руку. Тут его настигла первая пуля. Вторая — когда он падал, обливая кровью Холленд в новом платье, которое купил ей...
То был ее отец, сенатор Роберт Бомонт.
Холленд скорчилась в углу душевой кабины, струи воды барабанили по ее склоненной голове. Подобие покоя, все, чего она с трудом достигла за много лет, являлось хрупким, бесценным сокровищем в толстой раковине сознания, что тогда, в Париже, она ничего не могла поделать. А теперь в мгновение ока она вновь оказалась на той самой холодной, каменистой дороге, усеянной болью, сомнениями, догадками. Сможет ли найти силы вновь идти по ней?
4
Время близилось к семи утра. Уайетт Смит находился в своем кабинете чуть ли не с полуночи. Шесть часов назад он поднял первого помощника президента и сообщил о происшествии в Дубках. Помощник, прозванный Стражем, так как ревностно оберегал покой своего начальника, решил не будить главу государства. Он сказал, что будет в Белом доме через полтора часа и надеется обнаружить на своем столе подробный, насколько это возможно, рапорт. Обещал ознакомиться с расписанием дня президента и устроить Смиту встречу с ним как можно раньше.
В три часа ночи Смит получил первоначальное заключение экспертов из Куантико. Около десятка людей оставило в коттедже отпечатки пальцев. В большинстве своем они принадлежали Уэстборну, Шарлотте Лейн, Холленд Тайло, Лэмонту Флемингу и тем двум агентам, что обыскивали коттедж, а потом несли охрану снаружи. Но кому принадлежит отпечаток одной ладони, установить не удалось.
Смит отложил заключение в сторону.
В четыре сорок пять фотофакс выдал первые крупноплановые снимки трупов и ран. Патолог больницы Джона Гопкинса присовокупил записку о характере порезов: они были однотипно рваными, следовательно, на лезвии ножа имелась зазубрина.
Смит ожидал и этого.
Он велел секретарше не соединять его ни с кем в течение пяти минут. Взял сообщения из Куантико и из больницы, положил их рядом на голом рабочем столе и стал читать оба. Он вглядывался в слова, покуда не извлек из них все, что возможно.
В одиннадцать тридцать по лондонскому времени Смит связался со Скотленд-Ярдом. Услышал приветствие Дики Венеблза, произнесенное с сильным акцентом, и подумал, что этому краснолицему йоркширцу, главе отдела по борьбе с терроризмом, телефон постоянно не дает покоя.
— Сочувствую, Уайетт, — сказал Венеблз. — Здесь вещают о случившемся у вас по всем телеканалам.
— С дурными вестями всегда так. Послушай, Дики, окажи мне любезность. Дело срочное. У меня есть отпечаток и фотографии ран. Можешь сверить их по своей картотеке?
— Думаешь, след ведет сюда? — сдержанно спросил Венеблз.
— Тут есть один штрих, памятный по нашей ноябрьской конференции. Я отказываюсь верить, но...
— Передавай.
Смит уже нажимал клавиши компьютера. Спутник связи в четырехстах милях над Ньюфаундлендом принял сигнал, мгновенно передал его на челтенхемскую станцию, а та — в Лондон.
— С отпечатком нужно будет тщательно разобраться, — сказал Венеблз. — А раны любопытные.
— Много времени потребуется для сверки?
— Отпечатка — минут пятнадцать — двадцать. Ран — немного больше.
— Буду ждать.
Смиту звонили много, но одну линию он постоянно держал свободной для Венеблза. Разговор его с первым помощником президента прервал звонок секретарши.
— Быстро же вы работаете, Дики.
— Неприятно сообщать тебе эту весть, Уайетт, но твоя интуиция оказалась лучше, чем ты думал.
И Венеблз изложил Смиту именно то, что он ожидал услышать.
— Нам удалось идентифицировать и лезвие. Бесспорная связь с отпечатком. Уайетт, ты слушаешь?
— Да, Дики. Извини. Можешь сообщить мне данные?
— Последние сведения тебе отправлены. — Венеблз заговорил тише. — Совершенно свежие, Уайетт. Я не делился ими ни с ФБР, ни с ЦРУ. Мы сами копаемся, пытаясь разобраться.
— Дики, я не стану делать из тебя козла отпущения. Если что-то выяснишь, дай мне знать.
Смех йоркширца прозвучал жестко.
— Не все ж такие, как ты. Будь настороже, Уайетт. Пока.
* * *
За два часа до встречи Смита с президентом секретарша впустила Джонсона в директорский кабинет.
Когда Смит предложил кофе, Джонсон обратил внимание, как осторожно двигается директор. Руку он вел от плеча, поворачиваясь, становился на носки, чтобы не изгибать позвоночника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73