Перед ней мелькали лица знакомых, что-то говорили ей, что-то требовали от нее. Вася с забинтованной головой, Дима, размахивающий бутылкой и что-то кричащий, отец, держащийся за сердце. Отец. Сколько она его уже не видела?
Решение о том, чем она сегодня займется, было столь осязаемым и четким, что Марина разом окончательно проснулась и отправилась принимать ванную. Сегодня она навестит отца. И не будет звонить в родительский дом чужим голосом и просить подозвать его к телефону. Нет, она просто придет к нему домой. В конце концов, это и ее квартира, что бы там не происходило. Она там прописана, там ее комната, ее вещи. И если это кому-то не понравится, это не ее проблемы. Робкой девочки, сходящей с ума и бегущей от издевательств в никуда, больше не существовало. Для всего враждебно относящегося к ней мира она стала стервой. А доброта и мягкость существовали теперь только для ее близких друзей. И отца.
Марина одела превосходный шерстяной костюм с тонким хлопчатобумажным свитером под низ, сделала себе макияж, сбрызнула запястья и мочки ушей дорогими духами, одела золотые сережки и перстенек. Не стоило забывать, что она пытается вторгнуться на враждебную территорию, поэтому имело смысл подготовиться к этому мероприятию со всей тщательностью. Все, порядок. Пора отправляться. Отец как раз должен был проснуться и позавтракать, а теперь он, скорее всего, смотрит телевизор и вполглаза дремлет перед экраном. Папа, как же я соскучилась без тебя!
Через час она уже стояла перед знакомой дверью, пытаясь зачем-то прислушаться к звукам, доносящимся из квартиры. Тихо, голоса не слышны. Может быть, и нет никого?
Открыв дверь своим ключом, она вошла внутрь. Раздался голос отца: «Ира, это ты вернулась?» Марина широко улыбнулась и произнесла: «Папа, это я, Марина!»
Отец вышел из спальни, заохал, запричитал, помог повесить Маринино пальто на вешалку, обул ее в тапочки и повел на кухню чаевничать.
— Доченька, как же я рад, что ты пришла! Как у тебя дела, рассказывай мне все подробно, а то я ведь совсем ничего про тебя не знаю. Как тебе живется на новом месте, как работа? Сильно устаешь? А на личном фронте как дела? Когда я своего зятя наконец-то увижу или внуков дождусь?
— Ой, папуль, не все сразу, подожди, сейчас я тебе все расскажу. Ты мне лучше вот что ответь: остальные-то где? Ветром их что ли сдуло? Пока шла сюда, готовилась к отпору, думала, что придется отстаивать свое право приходить сюда, когда мне вздумается, а выяснилось, что и воевать-то не с кем.
— Они втроем ушли на рынок, что-то там надо Ире купить. Мама спонсирует, а Валера оценивает. Как ты с ними в дверях не столкнулась, просто удивительно! Я когда услышал, что кто-то вошел, решил, что Ирина что-нибудь забыла, вот и вернулась назад.
— Отлично, значит часа два, а то и три у нас с тобой имеются. Давай, лучше сам рассказывай, как живешь, как можешь. Сердце твое как, больше «скорую» не вызываешь?
— В этом месяце, слава Богу, нет. Я теперь живу совсем тихо, представляю, что я глухой и слепой. Не поверишь — помогает. Давление не скачет туда-сюда, сердце не болит. Валокордин почти совсем пить перестал.
— Ну, ты у меня просто молодец! А то я сон какой-то дурацкий видела, будто ты за грудь держишься и смотришь на меня так грустно… Проснулась в холодном поту, ей-ей. Перепугалась, что давно тебя не видела, ношусь со своими проблемами и не знаю, как у тебя здоровье, как живешь-можешь.
— Да нет, на покой мне пока еще рановато. Есть еще порох в пороховницах, не волнуйся. Старая гвардия просто так не сдается.
— Как у наших молодоженов дела? До первой годовщины свадьбы доживут?
— Лучше не спрашивай, я к ним совсем не лезу. Ирка что ни день, то права качает, Валера на нее орет. Я тогда иду, включаю телевизор, и мне сразу хорошо. Не слышу их, и ладно. Сами не маленькие, разберутся без нашей помощи. Да и Ирина, между нами, не подарок, Валере с ней тоже несладко приходится. Чего бы он ни сделал, оказывается, что все не так, как Ирина хотела. Картошку на рынке купил — мелкую, галстук одел — не в цвет к костюму, «доброе утро» не тем тоном сказал. А, что там говорить!
— Ирка работает?
— Нет, сидит на шее мужа и нас с матерью. Говорит, что работа — это не для нее. Институт почти позабросила, а нее диплом на носу. Как сдаст — не знаю, одни тройки в зачетке. Слушай, а давай бросим мы про них вспоминать, дались они тебе что ли? Я смотрю, ты приоделась, выглядишь на все сто. Такая красавица стала… Работа кормит?
— Работа, работа… До седьмого пота. Верчусь, как белка в колесе. Зато результат налицо, даже похвастаться уже есть чем.
— Волка ноги кормят?
— Вот-вот, точнее и не скажешь. Зато ни от кого не завишу, сама себе хозяйка. Да и работа интересная, со многими людьми приходится общаться, много нового узнаешь. И на работе меня уважают. Знаешь, я долго считала себя ребенком, и ко мне почему-то все и относились именно так. А сейчас — я взрослая. И я это на самом деле чувствую. И относятся ко мне, как к равной, хотя я и самая младшая в своем коллективе. У нас средний возраст агентов где-то тридцать пять — сорок лет. Понимаешь, я впервые леплю свою жизнь так, как я этого хочу, а не как от меня это хочет кто-то еще. И мне нравится это. Совершенно обалденное ощущение, знаешь, как полеты во сне. Я все последние месяцы просто наслаждаюсь своей жизнью от и до. Кажется, я впервые поняла, что значит жить на полную катушку. Вот только нервы на моей работе надо иметь, как высоковольтные провода: клиенты иногда до того из себя выводят, что иногда даже ловлю себя на мысли, что хочу их чем-нибудь тяжелым по голове огреть.
— Я знал, что у тебя все получится. Я тебе этого не рассказывал, все как-то не до того было, но в нашем роду все ребята такие пробивные, с рабочей жилкой. Даже по нашей семье видно: вот ты в мою родню пошла, и всего добилась. И заметь — сама, без нашей помощи. А если и не всего, то добьешься этого в свое время. А вот Ирина она в материнскую родню вышла. И что? Ноет, ноет, ко всем претензии выдвигает. Не человек, а паразит. Никакой от нее пользы нет, никому она ничего хорошего не сделала. Даже временами не верю, что в ней и моя кровь течет. Представь, стал себя ловить на том, что вглядываюсь в ее лицо, ищу свои черты. И не нахожу.
— Хочешь сказать, что Ирина — не твоя дочь?
— Я ничего не говорю. И даже думать об этом не хочу. В конце концов, я ее растил, я ее воспитывал. Видно, упустил что-то в свое время. А теперь уже поздно что-то менять, поезд ушел.
Марина долго сидела на кухне с отцом, вливая в себе одну за другой чашки чая и хрустя вафлями в шоколаде. Даже чайник дважды пришлось ставить. Они все говорили, говорили, говорили, и никак не могли насытиться общением друг с другом. Больше всего ей сейчас хотелось как в детстве подогнуть под себя одну ногу, согнуть вторую в колене, подтянув к груди, и так сидеть, слушая и слушая неторопливый отцовский говор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73