И никаких звонков. А я без него даже заскучала. Явился было в конце апреля этот страус, помните? — Она быстро взглянула на Марка. — И сгинул, больше я его не видела.
— Увидите еще, — сказал Марк, — когда Петр Алексеевич возвратится.
— Петр Алексеевич, — фыркнула она. — Ума не приложу Марк, что вас с ним связывает? Он ведь, между нами, евреев на дух не переносит. Хохол, получивший воспитание в казарме. Линочка морщится… Я понимаю, сам-то он женился на еврейке, однако такова природа его чувственности. Генералу в молодости высшее наслаждение доставляло добиваться цели — я имею в виду женщин, — преодолевая препятствия. Он меня взял измором. В ход шло все, включая патологическую трусость моих родителей. Они, между прочим, были медики, а я, вздорная, очень способная и бойкая девушка, занялась, видите ли, проблемами языкознания. Папа оперировал генерала, тогда еще майора внутренних войск, да так удачно, что мой Петя заявился к нам домой с благодарностью. Тут-то он и увидел меня… О Господи, было бы лучше, если бы он не вбил себе в голову, что непременно должен стать советским интеллигентом в первом поколении. Я его, Марик, этим и привлекла… как ликбез.
— Однако и он вас чем-то покорил, раз крепость все-таки пала, — улыбнулся Марк.
— Вот именно — пала, — фыркнула Белла Яковлевна. — Но бог с ним, с Петенькой, он человек упрямый и жесткий, но достаточно прост. Я ему не простила лишь одного: в семьдесят первом его позвали в Москву, а я так и не смогла убедить его остаться в Киеве. Здесь он вскоре получил большие звезды, а я стала безработной, владеющей шестью языками, генеральшей… А интерес к живописи он приобрел еще дома. Вы что-нибудь об этом периоде в украинском искусстве знаете, Марик?
— Да, — сказал Марк, — но это не для сегодняшней нашей встречи.
— Я единственного не понимаю, — вдруг пробормотала Лина. — Как можно было выходить замуж, не любя человека…
Белла Яковлевна хрипло хохотнула, жмуря глаза, и покачала голубой ухоженной головой.
— Деточка, — проговорила она, — а что есть любовь? Ты вот можешь определить это чувство? Хотя, раз задаешь такой вопрос, значит, любишь Марка…
Лина молчала.
Белла Яковлевна ушла. Марк ходил за женой, убиравшей чайную посуду со столика, и думал о том, что вернувшись домой, генерал снова за него примется.
Лина остановилась на пороге кухни и сказала, не отрывая глаз от его опущенной рыжеватой макушки:
— Марк, она меня раздражает. Пусть больше не приходит… И вообще мне все надоели.
Он внимательно посмотрел на нее и, приблизившись, взял за плечи.
— Лина, что с тобой? Ты похудела… Лицо как-то и руки. Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет.
— Наверное, я слишком мало времени провожу с тобой. Ты сидишь дома, не гуляешь, не двигаешься.
— Я не хочу никого видеть. Не хочу двигаться. Мне страшно представить, что кто-то смотрит на меня, ненароком может коснуться. У меня болит сердце.
— Такое бывает с беременными. Потерпи немного.
— Марк!
— Что, голубушка?
— Марк, — сказала Лина, судорожно сглотнув и давая ему возможность обнять себя так, чтобы не мешал ее круглый, аккуратный, обтянутый тонкой тканью длинного домашнего платья живот, — я больше не хочу продавать тебе своего ребенка.
* * *
Все началось в апреле, после того как врач, вежливый, с рассеянными дымчатыми глазами и лысой круглой головой, тронул ее руку и спросил:
— А вы не хотите взглянуть на своего сына? Лина лежала на кушетке, уставившись в высокий белый потолок, и слегка брезгливо вытирала краем пеленки холодную и липкую жидкость, которую доктор вылил на ее голый живот, прежде чем начать возить ухом аппарата. Они были одни в тесном, пропахшем табаком кабинете. За дверью остались Марк и несколько ожидавших беременных женщин в линялых больничных халатах.
Лина без любопытства приподнялась на локте. Посреди темного экрана ползло облако, и она разглядела в нем младенца, лежащего на спине, который двигался так, будто крутил педальки несуществующего велосипеда. В этом замедленном ритмичном движении участвовали и его руки.
Лине даже показалось, что она различает крохотные нежные пальцы с уже готовыми ноготками.
Она подняла голову, чтобы получше разглядеть, при этом напряглась, и ребенок на экране мгновенно свернулся в клубок и закачался наподобие лодки на волне. Лина испуганно взглянула на доктора, который добродушно ухмыльнулся:
— Убедились, что это мальчик? Давайте руку, я помогу вам. Здоровый, как и мама, замечательный парнишка. Все в порядке, Лина. Загляните ко мне через пару месяцев и не набирайте вес. Побольше прогулок на свежем воздухе.
Лина, потрясенная, вышла. Марк шагнул в кабинет. Затем он возвратился, взяв ее под руку, спустился на улицу и отвез Лину домой. Она все еще не могла избавиться от видения слепо плывущего безмятежного существа. У него уже были лицо, руки, маленькие уши и абсолютно свободное пластичное тельце… Она носит в себе живого человека!
Лина попыталась объяснить Манечке, что с ней произошло, когда она впервые увидела ребенка на экране, но так и не смогла. До этого он был всего лишь отвлеченным понятием, а теперь она как бы с ним встретилась и мальчик ей страшно понравился.
Манечка, по своему обыкновению, восприняла восторг дочери житейски просто:
— Материнство делает женщину совершенно другой. Ей больше нет никакого дела до окружающего. Я рада, что ты начала это чувствовать, а то мне уже стало казаться, что в тебе ничего ровным счетом не происходит, не считая того, что ты примирилась со случившимся. Марк Борисович, по-моему, выглядел куда более счастливым…
— При чем тут Марк Борисович!
— Как это при чем? — простодушно изумилась Манечка.
— Мама, это мой ребенок! — восклицала Лина. Манечка не слушала дочь, нежно улыбаясь своим воспоминаниям. Что же до Марка, то он в этот месяц возвращался поздно, случалось, Лина уже глубоко спала, и, чтобы не тревожить ее, он стелил себе в гостиной. Потом и вовсе уехал, а Манечке, жившей это время в их доме, Лина больше о своем состоянии ничего не говорила. Она была одна, и с ней был ее ребенок.
То, о чем она сказала Марку после ухода генеральши, выговорилось само по себе, словно дружеская просьба. Лина надеялась, что отец ребенка согласится с ней, потому что само слово «сделка» теперь казалось ей абсурдным и кощунственным. Однако рассеянность Марка в ту минуту сменилась мгновенным оцепенением, сделавшим его лицо чужим и жестким; Лина резко развернулась и ушла, чтобы не слышать, что он ответит ей. Но Марк промолчал, а затем входная дверь с сухим щелчком захлопнулась за ним.
Лина в ту ночь впервые испытала бессонницу; потом, позже, с ней ничего такого не повторялось. Она ждала возвращения Марка на кухне до половины двенадцатого и по мере этого пустого сидения у темного окна потихоньку успокоилась и даже как бы задремала, позевывая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102