Он застыл в оцепенении, внезапно осознав, что его не замечают. Что он может простоять здесь долго, очень долго, и так и остаться незамеченным. Потому что эта чертова дверь открывается слишком бесшумно…
Впрочем, не поэтому. Просто они вообще ничего не замечают. Не слышат, не видят — ничего вокруг себя. Все остальное для них сейчас, в этот момент, не имеет значения. Не существует. Весь окружающий мир отошел куда-то в небытие, и сам он, Андрей Погорелов, маленькая частичка этого мира, тоже стал для них неразличим. Неслышим, неосязаем, невидим. Вот так-то…
Он усмехнулся: оказывается, он пришел слишком поздно. Поезд ушел, пронесся мимо на бешеной скорости, оглушив стуком колес.
Подумал: нужно что-то делать. Сколько же можно стоять вот так и смотреть на них. Смотреть и завидовать. Злиться, сходить с ума, не вымолвив при этом ни слова.
Нужно что-то делать…
Пальцы, сжимающие в глубине кармана коробочку с кольцом, разжались. Медленно повернувшись, он вышел из комнаты. Бесшумно закрыл за собой дверь, с трудом подавив желание — хлопнуть этой дверью так, чтобы стены зашатались. Чтобы снова, хоть на короткое мгновение, стать видимым, слышимым, осязаемым… Пусть ничего уже не вернешь, пусть в последний раз.
Сдержался, быстро накинул пальто на плечи, повернул ручку двери. Услышал вдруг у себя за спиной:
— Что, уходишь уже?
Оглянулся. Вспомнил почти сразу эту женщину — да, конечно, мама Ирины. Пожал плечами: что здесь скажешь?
И она ничего не ответила, видимо, согласившись с ним в том, что сказать здесь на самом деле больше нечего.
И эту, вторую дверь, он закрыл совершенно бесшумно. Горькая усмешка исказила лицо: никто ведь не оценит его заботу! Но почти сразу же все мысли отошли на задний план, исчезли, как исчез только что, на его глазах, весь мир для двоих людей — тех, что стояли там, в комнате, возле окна, и держались за руки. И только одна мысль заполонила сознание.
«Боже мой, как она на него смотрела!»
Он не видел, никогда в жизни не видел у нее такого взгляда. Даже тогда, шесть лет назад, когда отношения их только начинались, когда чувства были свежими. Она никогда так на него не смотрела. Он даже не знал, что у женщины может быть такой взгляд. Ни в жизни, ни в фильмах ему еще не доводилось видеть такого. И вот…
Глухая ярость, проснувшись внезапно, заставила его ударить кулаком о бетонную стену подъезда. И снова, и еще раз, пока боль стала невыносимой и он смог наконец сконцентрироваться на ней, на этой боли, благодаря ее за то, что она пришла к нему.
Он вышел из подъезда, стараясь не поднимать глаза, не смотреть больше туда, на это окно, возле которого она совсем недавно еще пригрезилась ему — с книгой с задумчивой улыбкой на лице. Нажал привычно на кнопку сигнализации. Машина пискнула, мигнула зелеными огоньками. Оставалось только сесть за руль и уехать. Поставить точку на последней странице…

Он не знал, сколько времени просидел в машине, откинувшись на спинку сиденья. Может быть, час, а может быть, всего лишь несколько минут. Это было не важно.
Важно было другое: очнувшись, он осознал, что ему нужно делать. Он понял то, что не позволит, ни за что в жизни не позволит никому делать из себя ничтожество. Нелепую невидимку. Посмешище. Не позволит…
В душе не осталось никаких чувств — ни горечи, ни разочарования, ни этой глупой жалости к самому себе — такому несчастному, брошенному, деликатно прикрывающему дверь, чтобы шум не потревожил влюбленных.
Осталась одна только ярость.
И эта ярость шептала ему — действуй!
Действуй, Андрей Погорелов, заяви о себе, не дай сравнять себя с землей — ты заслужил в жизни большего.
Гораздо большего, чем влюбленный взгляд этой дряни. И ни к чему тебе сожалеть о том, что никогда она не подарит тебе такого взгляда.
Ведь, признайся, она не была тебе нужна по-настоящему. Так, домашняя болонка, которую терпишь по привычке, потому что когда-то давно она показалась тебе забавной и трогательной и ты поселил ее в своем доме.
В своем сердце. В своей душе.
Так выгони ее!
Прогони прочь и накажи как следует за то, что предала. Пусть узнает, какова цена предательства. Пусть почувствует сто крат эту боль, которую так легко причинила тебе!
Накажи ее. Она этого заслужила.
Он отыскал в кармане телефон.
Номер был длинный, одиннадцатизначный. Он набирал его медленно, делая долгую паузу после каждой цифры. Как будто ждал, что проснется в душе какое-то иное чувство и заставит замолчать ярость. Или, по крайней мере, хоть немного заглушит ее голос.
Но голос ярости не смолкал. Она не просто говорила в нем — она кричала. Она приказывала, она властвовала над ним. И не оставалось ничего другого, кроме как — повиноваться…
В трубке потянулись длинные гудки.

— Останься!
Она сжимала его руки и смотрела в глаза — требовательно, повелительно.
Он улыбнулся в ответ, притянул ее к себе, вдохнул поглубже запах волос, почувствовав, как снова закружилась голова от этого пьянящего аромата.
Он и сам не хотел уходить. Он вообще даже представить себе не мог того, что сейчас, совсем скоро, у него уже больше не будет возможности — видеть ее, слышать, прикасаться. Время пролетело незаметно — казалось, и минуты не прошло с тех пор, как он здесь оказался. Но торопливая минутная стрелка почему-то успела совершить за это время целых четыре круга.
Целых четыре часа она была рядом.
Всего лишь четыре часа.
Так мало, ничтожно мало. Но ему нужно было уйти.
— Мне нужно уйти, Ирина.
— Хорошо, тогда я пойду с тобой. Мы пойдем вместе…
— Да что с тобой? Ты как будто боишься… — он нежно коснулся пальцами ее щеки, пытаясь успокоить.
— Боюсь, — призналась она. — Я уже потеряла тебя однажды. Я больше не хочу тебя терять. А вдруг ты больше не вернешься?
— Ты меня не потеряешь. Не бойся, ничего не случится… Я вернусь. Ну, подумай сама. Нам теперь ничего не страшно. Я знаю твой номер телефона, ты знаешь мой. Я могу прийти к тебе, потому что знаю твой адрес. Я вернусь к тебе. Завтра, как только ты придешь с работы…
— Завтра, — повторила она. — Но я хочу, чтобы ты остался сегодня. Я хочу, чтобы ты остался со мной.
Он снова обнял ее, прижал к себе покрепче. Подумал: может, и правда — позвонить соседке тете Соне и попросить ее, чтобы она сделала отцу укол? Она ведь делала несколько раз ему эти уколы, прошлой осенью, как раз в это время. Может, позвонить? Нет, вздохнул он, проклиная собственную забывчивость. Раньше нужно было об этом подумать. В двенадцатом часу ночи будить тетю Соню с ее вечными головными болями и приступами радикулита как-то нехорошо. И оставлять отца без необходимой дозы лекарства тоже нельзя. Значит, надо идти…
Он молчал, прислушивался к ее дыханию, прикасался пальцами к теплой и нежной коже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33