Выжать, выжать, выжать. Пусть жалуются в Константинополь. К тому времени, как бюрократы соберутся принять решение по этому вопросу, все в любом случае умрут от старости.
Маврикий кивнул с серьезным видом:
— Очень точно вы это сформулировали, Ваше Величество. На самом деле это и есть обычная тактика трактаторов.
Он отхлебнул вина.
— Отличная тактика. При условии, что выберут правильную губку, которую выжимать.
Феодора покачала головой.
— А губкой, как я предполагаю, не может быть усадьба, населенная несколькими сотнями фракийских катафрактов?
Маврикий откашлялся.
— На самом деле, Ваше Величество, нет. Я бы не советовал смотреть на усадьбу таким образом. В особенности, когда у катафрактов есть секреты, которые они хотят держать в тайне от сборщиков налогов.
Феодора теперь улыбнулась епископу. И снова подняла кубок в приветствии.
— И также тост за тебя, Антоний Александрийский! Не думаю, что какой-либо епископ в истории церкви когда-либо раньше на самом деле вызывал пену у рта патриарха, когда тот его вспоминает.
Епископ красиво улыбнулся.
— Вы преувеличиваете, Ваше Величество. Патриарх Ефраим — очень достойный человек. — Затем добавил робко: — А что, правда?
Феодора кивнула. У Антония появилось довольное выражение лица.
— Ну, тогда определенно я оказываюсь в августейшей компании. На самом деле это не так. В смысле, что я — первый. Великий Иоанн Златоуст вызывал пену у рта у многих патриархов.
Антонина улыбалась, слушая диалог. Пока не вспомнила о судьбе Иоанна Златоуста. Вокруг стола, когда остальные тоже вспомнили, улыбки сошли с лиц, как свечи, затушенные в конце вечера.
— Да, — сказала римская императрица. — На нас опускается темная ночь. Давайте выпьем за то, чтобы увидеть утро.
Феодора опустила кубок, все еще почти полный.
— Мне достаточно, — объявила она. — Предлагаю всем не пить много вина. Нас впереди ждет долгий вечер.
Несмотря на всю вежливость, замечание звучало, как императорский приказ. Все кубки опустились на стол почти одновременно. Почти — только Ситтас быстро осушил свой перед тем как поставить.
— Юстиниан не желает меня слушать, — начала императрица. — Я с таким же успехом могла бы говорить с каменной стеной. — Она заворчала. — Я бы предпочла говорить с каменной стеной. По крайней мере, каменная стена не стала бы гладить меня по голове и заверять, что примет мои слова во внимание.
Она вздохнула.
— Он слушает только Иоанна из Каппадокии и Нарсеса. Они оба — нет необходимости говорить — поддерживают его в его заблуждениях. И уверяют, что его жена расстраивается, когда поводов для расстройства нет.
На мгновение Феодора отвернулась. Ее лицо стало маской. Она прилагала усилия, чтобы не расплакаться.
— Настоящий вред приносят слова Нарсеса, — прошептала она. — На самом деле Юстиниан никогда не страдал иллюзиями относительно Иоанна из Каппадокии. Он терпит Иоанна, потому что тот такой умелый сборщик налогов, но он ему не доверяет. Никогда не доверял.
— Слишком умелый, — проворчал Ситтас. — Его налоговая политика разорит всех в Риме, за исключением императорской казны.
— Я согласна с тобой, Ситтас, — вздохнула императрица. — На самом деле и Юстиниан так думает. Иронично, не правда ли? В Риме никогда не было императора, который тратил бы столько времени и энергии, проверяя, чтобы налоги справедливо распределялись среди населения, а затем рушил все свои усилия, налагая такое высокое бремя налогообложения, что уже не важно, в равной степени они распределяются или нет.
Феодора махнула рукой.
— Но давайте не будем в это углубляться. Нет смысла. Налоговая политика моего мужа исходит из того же, что и религиозная политика. Обе плохи — и он знает это — но обе требуются для претворения в жизнь навязчивой идеи заново включить варварский. Запад в Римскую империю. Это все, что он видит. Даже Персия едва маячит на горизонте. А малва полностью не имеют значения.
Заговорил Антоний Александрийский:
— Значит, нет надежды, что Юстиниан положит конец преследованиям монофизитов?
Феодора покачала головой:
— Нет. Учтите: он их не поощряет и не подстрекает к ним. Но уверенно смотрит в другую сторону и отказывается отвечать на какие-либо жалобы, отправляемые просителями из провинций. Все, что для него значит, — это одобрение ортодоксов. Их благословение предстоящего вторжения в Западное Средиземноморье.
Антонина заговорила, резко:
— Как я предполагаю, если он слушает Иоанна и Нарсеса — в особенности Иоанна из Каппадокии, — это означает, что Велисарий все еще находится под подозрением императора.
Феодора улыбнулась ледяной улыбкой.
— О, совсем нет, Антонина. Как раз наоборот. Иоанн и Нарсес щедро хвалили твоего мужа. Просто доходили до массовых восторгов. Словно они знают…
Она замолчала и сурово посмотрела на Антонину. Ситтас шлепнул мясистой ладонью по столу. Этот звук заставил всех дернуться.
— Ха! Да! — заорал он. — Он обвел ублюдков вокруг пальца! — Ситтас схватил кубок и наполнил его до краев. — За это надо выпить!
— Ты о чем кричишь, Ситтас? — спросила императрица. Полководец улыбнулся ей, глядя на нее поверх обода кубка с вином. На мгновение лицо исчезло, когда он наклонил кубок и одним глотком вылил в себя половину. Затем одобрительно вытер губы.
— Если они так целенаправленно хвалят Велисария при дворе, Ваше Величество, — вы ведь знаете, как его ненавидит Иоанн из Каппадокии, — это может только означать, что у них есть о нем информация, которая не поступила к нам. А это…
Исчез остаток вина.
— …может быть только доклад из Индии: Велисарий планирует предать Рим.
Он улыбнулся всем в комнате. Протянул руку к амфоре с вином.
— За это нужно…
— Ситтас! — взорвалась императрица.
Полководец выглядел так, словно ему больно.
— Всего один маленький кубок, Ваше Величество. Нет никакого вреда…
— Почему это нужно отмечать?
— О! — Ситтас возобновил наливание вина. — Это очевидно, Ваше Величество. Если они услышали новость из Индии — а я не могу предложить другого объяснения, — это говорит нам две вещи. Во-первых, Велисарий жив. Во-вторых, он, как и обычно, тщательно выполнил свою работу и перехитрил врага.
Он снова поприветствовал всех поднятым кубком.
— А как ты можешь быть уверен, что в докладе из Индии нет правды? — не успокаивалась императрица.
К тому времени, как Ситтас опустил кубок на стол, веселье уступило место спокойствию и безмятежности.
— Беспокойтесь о чем-нибудь другом, Ваше Величество, — сказал он. — Беспокойтесь, что солнце начнет вставать на западе. Беспокойтесь, что рыбы начнут петь, а у птиц вырастет чешуя. — Он презрительно фыркнул. — Если вы все-таки настаиваете, чтобы расстраиваться из-за фантазии, беспокойтесь, что я начну пить воду и рано по утрам делать гимнастику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Маврикий кивнул с серьезным видом:
— Очень точно вы это сформулировали, Ваше Величество. На самом деле это и есть обычная тактика трактаторов.
Он отхлебнул вина.
— Отличная тактика. При условии, что выберут правильную губку, которую выжимать.
Феодора покачала головой.
— А губкой, как я предполагаю, не может быть усадьба, населенная несколькими сотнями фракийских катафрактов?
Маврикий откашлялся.
— На самом деле, Ваше Величество, нет. Я бы не советовал смотреть на усадьбу таким образом. В особенности, когда у катафрактов есть секреты, которые они хотят держать в тайне от сборщиков налогов.
Феодора теперь улыбнулась епископу. И снова подняла кубок в приветствии.
— И также тост за тебя, Антоний Александрийский! Не думаю, что какой-либо епископ в истории церкви когда-либо раньше на самом деле вызывал пену у рта патриарха, когда тот его вспоминает.
Епископ красиво улыбнулся.
— Вы преувеличиваете, Ваше Величество. Патриарх Ефраим — очень достойный человек. — Затем добавил робко: — А что, правда?
Феодора кивнула. У Антония появилось довольное выражение лица.
— Ну, тогда определенно я оказываюсь в августейшей компании. На самом деле это не так. В смысле, что я — первый. Великий Иоанн Златоуст вызывал пену у рта у многих патриархов.
Антонина улыбалась, слушая диалог. Пока не вспомнила о судьбе Иоанна Златоуста. Вокруг стола, когда остальные тоже вспомнили, улыбки сошли с лиц, как свечи, затушенные в конце вечера.
— Да, — сказала римская императрица. — На нас опускается темная ночь. Давайте выпьем за то, чтобы увидеть утро.
Феодора опустила кубок, все еще почти полный.
— Мне достаточно, — объявила она. — Предлагаю всем не пить много вина. Нас впереди ждет долгий вечер.
Несмотря на всю вежливость, замечание звучало, как императорский приказ. Все кубки опустились на стол почти одновременно. Почти — только Ситтас быстро осушил свой перед тем как поставить.
— Юстиниан не желает меня слушать, — начала императрица. — Я с таким же успехом могла бы говорить с каменной стеной. — Она заворчала. — Я бы предпочла говорить с каменной стеной. По крайней мере, каменная стена не стала бы гладить меня по голове и заверять, что примет мои слова во внимание.
Она вздохнула.
— Он слушает только Иоанна из Каппадокии и Нарсеса. Они оба — нет необходимости говорить — поддерживают его в его заблуждениях. И уверяют, что его жена расстраивается, когда поводов для расстройства нет.
На мгновение Феодора отвернулась. Ее лицо стало маской. Она прилагала усилия, чтобы не расплакаться.
— Настоящий вред приносят слова Нарсеса, — прошептала она. — На самом деле Юстиниан никогда не страдал иллюзиями относительно Иоанна из Каппадокии. Он терпит Иоанна, потому что тот такой умелый сборщик налогов, но он ему не доверяет. Никогда не доверял.
— Слишком умелый, — проворчал Ситтас. — Его налоговая политика разорит всех в Риме, за исключением императорской казны.
— Я согласна с тобой, Ситтас, — вздохнула императрица. — На самом деле и Юстиниан так думает. Иронично, не правда ли? В Риме никогда не было императора, который тратил бы столько времени и энергии, проверяя, чтобы налоги справедливо распределялись среди населения, а затем рушил все свои усилия, налагая такое высокое бремя налогообложения, что уже не важно, в равной степени они распределяются или нет.
Феодора махнула рукой.
— Но давайте не будем в это углубляться. Нет смысла. Налоговая политика моего мужа исходит из того же, что и религиозная политика. Обе плохи — и он знает это — но обе требуются для претворения в жизнь навязчивой идеи заново включить варварский. Запад в Римскую империю. Это все, что он видит. Даже Персия едва маячит на горизонте. А малва полностью не имеют значения.
Заговорил Антоний Александрийский:
— Значит, нет надежды, что Юстиниан положит конец преследованиям монофизитов?
Феодора покачала головой:
— Нет. Учтите: он их не поощряет и не подстрекает к ним. Но уверенно смотрит в другую сторону и отказывается отвечать на какие-либо жалобы, отправляемые просителями из провинций. Все, что для него значит, — это одобрение ортодоксов. Их благословение предстоящего вторжения в Западное Средиземноморье.
Антонина заговорила, резко:
— Как я предполагаю, если он слушает Иоанна и Нарсеса — в особенности Иоанна из Каппадокии, — это означает, что Велисарий все еще находится под подозрением императора.
Феодора улыбнулась ледяной улыбкой.
— О, совсем нет, Антонина. Как раз наоборот. Иоанн и Нарсес щедро хвалили твоего мужа. Просто доходили до массовых восторгов. Словно они знают…
Она замолчала и сурово посмотрела на Антонину. Ситтас шлепнул мясистой ладонью по столу. Этот звук заставил всех дернуться.
— Ха! Да! — заорал он. — Он обвел ублюдков вокруг пальца! — Ситтас схватил кубок и наполнил его до краев. — За это надо выпить!
— Ты о чем кричишь, Ситтас? — спросила императрица. Полководец улыбнулся ей, глядя на нее поверх обода кубка с вином. На мгновение лицо исчезло, когда он наклонил кубок и одним глотком вылил в себя половину. Затем одобрительно вытер губы.
— Если они так целенаправленно хвалят Велисария при дворе, Ваше Величество, — вы ведь знаете, как его ненавидит Иоанн из Каппадокии, — это может только означать, что у них есть о нем информация, которая не поступила к нам. А это…
Исчез остаток вина.
— …может быть только доклад из Индии: Велисарий планирует предать Рим.
Он улыбнулся всем в комнате. Протянул руку к амфоре с вином.
— За это нужно…
— Ситтас! — взорвалась императрица.
Полководец выглядел так, словно ему больно.
— Всего один маленький кубок, Ваше Величество. Нет никакого вреда…
— Почему это нужно отмечать?
— О! — Ситтас возобновил наливание вина. — Это очевидно, Ваше Величество. Если они услышали новость из Индии — а я не могу предложить другого объяснения, — это говорит нам две вещи. Во-первых, Велисарий жив. Во-вторых, он, как и обычно, тщательно выполнил свою работу и перехитрил врага.
Он снова поприветствовал всех поднятым кубком.
— А как ты можешь быть уверен, что в докладе из Индии нет правды? — не успокаивалась императрица.
К тому времени, как Ситтас опустил кубок на стол, веселье уступило место спокойствию и безмятежности.
— Беспокойтесь о чем-нибудь другом, Ваше Величество, — сказал он. — Беспокойтесь, что солнце начнет вставать на западе. Беспокойтесь, что рыбы начнут петь, а у птиц вырастет чешуя. — Он презрительно фыркнул. — Если вы все-таки настаиваете, чтобы расстраиваться из-за фантазии, беспокойтесь, что я начну пить воду и рано по утрам делать гимнастику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122