– Зовут, дяденька.
А на Рождество получил он вдруг из Сибири, из Павлодара, посылку – замороженного поросенка и письмо при нем от Гликерии Егоровны. Правда, отгрызли по дороге крысы уши поросенку, но ничего – на вкусе это не отразилось.
Пьет он настоечку и читает письмо:
«Когда вы вернетесь, Иван Петрович, стосковалась я по вашим просвещенным разговорам… Поп насчет подрясника справлялся несколько раз, и еще завелся у нас статский для вас заказчик, парикмахер по маникюру, тот, что по воскресеньям на гулянье, на яр в белых штанах выходит и в шляпе, прозванной за безобразие цилиндрой».
Поросенок промерз до души, а такая закуска очень глубокодушно человека настраивает. Отложил письмо Фокин, подумал, подумал, посмотрел на свет рюмочку с наливкой.
Хороший, золотистый загар у наливочки.
Тогда, выпивши не спеша и не спеша закусив, дочитал: «…а я все прихварываю, и некому мне рубашку смертную сшить…»
– Нда-а… – сказал Фокин и налил еще рюмку.
Но здесь попросил позволения Оська сшить старухе рубаху и послать обменным подарком за поросенка.
Фокин, помедлив малость, согласился.
– Пошлем, однако она, старуха, нас переживет, значит, рубаху надо шить самую крепчайшую, чтоб не обидеть ее перед смертью, а то хватится, а рубаха-то сгнила и развалилась.
Разложил газетные листы Оська, делая выкройку смертной рубахи. Звякал он ножницами и подсвисты вал шимми. Многое об Европе Оська забыл, и только весь квартал и все папиросники Минска научились у него ходить нараскорячку и свистеть шимми.
Поглядел на него еще Фокин, потянулся, разминая в жилах наливочку, и, сплевывая, сказал в угол:
– Давно я что-то карасей не удил. Все республики в России одинаковы, и, значит, едем, Оська, в Павлодар.
– Едем, – ответил очень спокойно Оська.
1924

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15